Американо

АМЕРИКАНО

https://www.youtube.com/watch?v=zXkRjknL3eE&t=1690s

Painting by Bracha L. Ettinger ©

Чтобы равновесие продолжало противостоять разрушительной силе человека, оно вынуждено питаться его кровью. Оно бросает на чашу весов все свои закрома, высыпает из рукавов все до единого козыри - средства массовой информации, историческую правду, гетеросексуальность. Сейчас оно заткнет кому-то глотку свежей булкой, и хруст ее заглушит голос и без того атрофированного разума, наслюнявит сухие пальцы и проденет нить человеческого самоотрицания в безвозвратное ушко времени. По эту сторону мембраны они называют это «учиться на своих ошибках».

Радиоволны омывают внутренние стенки автомобиля. Голос диктора струится, словно холодный ручей. Его тембр так слащаво политкорректен. Так приятно верить его грамотной речи. Так удобно крутить баранку и чувствовать себя частью пантеона безымянных богов, мастеров на все руки, специалистов во всех областях, сливок (как его там? ах да!) общества. По ту сторону мембраны они называют это профессионализмом.

- Разрыв в два процента, безусловно, сводит на нет распространяемые прессой мифы о "фиаско". Результаты выборов в очередной раз обнажили хрупкий скелет предвыборных прогнозов, - видите, как водитель вон того "Рено" одобрительно кивает головой? - Реальные факты налицо, и с ними не поспоришь.

Нет, нет, что вы, никто и не собирался спорить. В спорах рождается истина, которая никому не нужна. С другой стороны, спорить мы любим. Как здорово, что для удовлетворения такого рода нужд придумали столько удобных штук - общественное мнение, здравый смысл, жизненный опыт, за которыми мы трусливо прячемся, как за мамкиной юбкой, и все стоим, вытаращив глаза, все жмемся к ее гладкой и теплой ноге, все боимся, как бы не пришел кто-то, кому не надо ничего никому доказывать, и не ткнул в нас перстом смехотворства, не сравнял нашу хрупкую, как хребет младенца, самооценку с землей, в которую нам и так еще возвращаться. И чтобы оттянуть этот момент, мы придумали себе бога, который никогда не приходит. Он-то, конечно, знает, что к чему, и его критику мы с радостью выслушаем, какой бы жесткой она ни была. Но он все не идет и не идет. Уж сгнили все конечности отстоявших в очереди в чистилище и вернувшихся в гробах, а он все не идет и не идет.
_______


Запах кофейных зерен порхает под потолком, выше которого ничего нет. Чтобы там что-то было, надо это придумать, надо выкроить на это дело хотя бы пару минут. Но их нет. Все временные поры забиты под завязку - эфирное время выкуплено чуть ли не за год. Эфирное время затопило легкие, словно трюм потонувшего корабля. И теперь, впав в вечную спячку, мы лишь способны сквозь сон пережевывать своими желтыми от курева зубами щепки, ящики с вином и чьи-то вечерние платья, заточенные в нашем чреве.
_______


За окном идет ливень. Он-то и натолкнул меня на эту мысль о трюме. Я поднимаю жалюзи, но хляби небесные разверзлись до такой степени, что мне не остается места на этой земле. Вода подходит к горлу, и мне остается лишь слушать, как она плещется в моем безмозглом черепе. Психоаналитики бы сейчас конечно трижды пережевали мою тягу вернуться в утробу, хотя для меня она очевидна и без них. Более того, я этого совершенно не отрицаю. Неясно другое - что я здесь делаю. Вон тот, с хрустящей булкой, пялится в мое окно, словно задает мне тот же самый вопрос. Делает он это машинально и бессознательно, ибо любая рама, внутри которой что-то происходит, напоминает телевизор. Разумеется, ему об этом невдомек. Если бы он был способен разложить в своей голове такой пасьянс, он бы этот самый телевизор не смотрел. Вот такой вот замкнутый круг. Булка крошится на безвкусный фиолетовый пиджак, за которым скрываются невосполнимые потери себя, черные дыры благовоспитанности, засасывающие в себя последнее, за что природа могла бы ухватиться, чтобы наладить утерянную связь. Вместо этого она пьет горькую на Северном полюсе, в надежде на то, что до того, как треснет этот чертов лед и она провалится в прорубь (и, того и гляди, заработает цистит), люди перебьют друг друга в гоббсовской антиутопии, которая стала самой что ни на есть явью, пока гуманитарии тыкали в нее своими бледными пальцами (в целях интеллектуальной профилактики).

Глядя в его пустые проруби, которые даже язык не поворачивается назвать глазами, я представляю, каким одеколоном пахнет его шея. Он же, делая вид, что не замечает меня, кусает нижнюю губу, и она выскальзывает из его рта, как рыба из рук неловкого рыбака. Совсем недавно так из его рук выскользнула телефонная трубка. При этом он всхлипнул, и тело его сжалось так, что стало тяжело дышать. Трубка так и повисла над паркетным полом, болтаясь, словно висельник после приведения в действие смертного приговора. Он почувствовал жар в паху и, выгнувшись парусом, сжал в руках потные ключи. Засунул в задний карман две купюры и вышел из дому.

- Ты же не слышишь меня... ты же не слышишь... я хотела от тебя детей, понимаешь? Да откуда тебе знать, что это такое!
- … что вы сказали?
- Я говорю, выпечка еще горячая. С пылу с жару, как говорится, хе-хе!
- да да... вот деньги. Сдачи не надо.

Я вижу, как ему нравится чувствовать себя жалким. При рождении ему не сказали, что сила духа ему понадобится, поэтому он ищет удовольствия в слабости. Для того чтобы найти парковку, достаточно щепотки расизма (долго там еще этот черномазый будет разворачиваться?); для продвижения по карьерной лестнице можно, и даже предпочтительно, не любить то, чем ты занимаешься - это будет только мешать сосредоточиться на хождении по головам… о, как вовремя включили телевизор. Говорящая голова с радостью отвлекает едока от гнетущего приступа жалости к себе, напоминая ему, кто он есть на самом деле (разумеется, он считает «Заводной апельсин» жалкими эпатажными потугами; да да, все эти ваши берджессы-кубрики). Он развешивает свои (о-о-очень важные!) дела по страницам ежедневника, подобно мокрому белью, и погружает пол-лица в чашку с тепловатым американо. Очередной эксцесс исчерпан, очередной конфликт с самим собой (какая чушь!) разрешен. Девица с силиконовыми губищами, попавшая на телевидение благодаря «этой я бы вдул!» менеджера по кадрам - что вы, что вы, читать резюме и пытаться понять, что там написано, в наши дни - моветон! - загружает очередную стирку мозга, рассказывая о чуть ли не целебных качествах эспрессо с добавлением кипятка, не скупясь на аргументы и не забывая отдать должное британским ученым.

Кто-то переключает на другой канал, и на экране появляется мужчина с окровавленным тесаком в руках. Переводчик давится словами, стараясь успеть за текстом, CNN подсчитывает рейтинг, журналист, у которого скоро зарплата (а за ней и ипотечный платеж), не забывает, что вещи надо называть своими именами (а имена эти должны нравиться целевой аудитории), и рапортует - террорист. Целевая аудитория выплывает из недр американо, словно айсберг в околоньюфаундлендских водах, готовый с легкостью сокрушить расстояния, которые невозможно измерить ни одним аршином. Образ с экрана прекрасно вписывается в колоду, где заскучал было тот черномазый, что урвал парковочное место. Террорист.

Едок стряхивает крошки с брюк. «Единственная причина, по которой мы сегодня убили этого парня, - это то, что мусульмане изо дня в день погибают от рук британских солдат...» Память, не перегруженная лишней информацией (когнитивисты называют это схемами мышления), с легкостью подбирает фразу, которой надо обязательно подытожить увиденное - не выразить свое мнение, даже если ты один на кухне, значит предать себя, это противоречит принципам демократии, а где бы мы были без демократии; нельзя забывать, что мнение это твое и ничье другое, нельзя упускать возможность себе об этом напоминать - Arbeit macht frei... тьфу, не то... мочить их всех в сортире... да да, точно! Всех до единого... «Мне очень жаль, что это произошло на глазах у этой женщины, но на нашей земле женщины вынуждены видеть то же самое. Вы никогда не будете в безопасности. Смените правительство! Им плевать на вас!» ...в этот самый момент, отодвигая тошноту на второй план, Англия, в которой он никогда не был, становится совсем близкой и знакомой, и, спроси его сейчас, знает ли он историю Британской Империи, он бы, не задумываясь, ответил "да", да с таким выражением лица, которое заставило бы тебя почувствовать себя неучем.
_______


В отличие от «Заводного апельсина» американо всегда идет в то горло. Это вам не молоко, my little droogies. Ведь на достижение такого аромата были выделены руки, ноги и спины 14 миллионов здоровых мужчин и женщин. Кто вспомнит о тех 14 миллионах, что даже не достигли берегов Америки? 28 миллионов - цена, которую заплатил континент, породивший своего же прямоходящего палача, за собственную кастрацию.
_______


Через девять месяцев у нее будет мальчик. Она вряд ли понимает, что это сродни приговору, но плод уже давит, душит ее. Ему ненавистен этот внутриутробный карцер. Ему претит перспектива столь тесной связи после выхода в открытый космос родильной палаты, после которого ему предстоит посвятить всю свою жизнь болезненному отщеплению от своей первой и, возможно, последней настоящей любви в пользу иллюзорного образа того, кого он никогда не видел, но чье семя проросло в нем толстыми, крепкими корнями. Утроба требует обязательств, которых он не сможет исполнить. Вокруг будет слишком много тех, в ком он найдет утерянного отца, и он будет слишком слаб, чтобы противостоять их политкорректному, аргументированному зову. По утрам он будет жалеть себя после очередного, лишенного всего человеческого, поиска себя в той, со светлыми локонами и двумя высшими образованиями, заглатывая хрустящую булку и запивая американо.


май 2013