Мой Лермонтов. Откровения словесника

Работа  заняла 1- ое место на конкурсе "Мой Лермонтов", проводимом  литературно - художественным порталом "Изба - Читальня" (03. 10. 2014 - 26. 10. 2014 год)

…Вторая половина октября – кульминационный период осени. После жгучего, знойного лета свободно, легко дышится, а лица нежно касаются нити паутинок. Вокруг багрец и золото. Поднимаю прохладный, с пряным запахом лист, кладу на ладонь… В такие минуты, когда увядает природа, особенно остро ощущаю свои поэтические привязанности. Конечно, те сначала, что родились и вошли в душу и сердце с самых первых прочитанных строк. Пушкинское Лукоморье: «лес и дол видений полны…» И, хотя была четырехлетней, помню, как дух захватывало от волшебства, происходящего на страницах несравненного кудесника сказочного слова. Было интересно и радостно–светло одновременно.

НО СОВСЕМ другой,недетской, любовью я тогда же полюбила Лермонтова.Знакомство с ним началось со случайно попавшейся на глаза замечательной баллады.

В глубокой теснине Дарьяла,
Где роется Терек во мгле,
Старинная башня стояла,
Чернея на черной скале.
В той башне, высокой и тесной,
Царица Тамара жила:
Прекрасна, как ангел небесный,
Как демон, коварна и зла…

Большинство слов мне были непонятны, особенно – поведение царицы. Но так замирало в груди от таинственности, окутывавшей весь текст стихотворения, завораживающей музыкальности строк…

Будучи уже студенткой, на Кавказе я вглядывалась в горные вершины, представляя себе эту почти неприступную по легенде скалу. И облик «невидимой пери» тоже искала. В одном из киосков санаторной зоны, лишь только встретив, сразу купила белую брошь овальной формы с черным орнаментом по краям и такого же цвета женской головкой в виде барельефа. Этикетки не было, но  украшение для меня однозначно символизировало коварную женщину из пленившего маленькую девочку стихотворения Лермонтова, написанного для взрослых.  Часто беру в руки, оно и волнует, и тревожит меня всю жизнь.

«Моя душа, я помню, с детских лет чудесного искала», - писал поэт. Моя – тоже. Как и он, до сих пор люблю долго, забывая о времени, смотреть на Луну, разновидные облака; глядя на тучки, небесные странницы, «складываю» из них фантастические фигуры…

«Луна, луна! – как много в этом слове чувств…» - уж сколько лет восхищенно повторяю я за поэтом.

Вверху одна
Горит звезда,
Мой взор она
Манит всегда…

 - признавался Лермонтов. Но до того, как я узнала эти строки, у меня уже «своя» звезда горела в дали эфирной, мною сознательно выбранная. И так же манила приветным серебристым сиянием. Красота природы тревожит ум таинственным смыслом. И мне почему-то не хочется его разгадывать…  Наверное, чтобы естественным образом жить на лермонтовской волне, судьба наградила меня сентиментально-романтической натурой. Я об этом не жалею.

Чья-то воля свыше всегда «подталкивает» друг к другу людей с общими пристрастиями. Учитель-методист еще по институтской практике Корнелия Константиновна Киреева, оставшаяся дорогим другом и советчиком на всю мою жизнь, великолепно знающая литературу, человек исключительно творческий, подарила мне портрет М. Ю. Лермонтова, выполненный ею углем. И сейчас приношу его детям на уроки.

В двадцать лет я получила, как в наследство, от близкого человека намного старше меня, тоже самозабвенно влюбленного в поэзию и прозу, особую тетрадь, заполненную выписками из художественных произведений – с его комментариями и подчеркнутыми, как-то выделенными строчками. На первом  месте помещен отрывок из «Маскарада», где Арбенин – «странный человек» - говорит:

Везде я видел зло и, гордый, перед ним
нигде не преклонился.

И дальше – другие цитаты из творчества поэта, разбросанные по страницам.
Сорок лет я открываю эту тетрадь вместе со своим личным дневником. Чаще в поздний час суток. Беру в руки еще томик стихов и остаюсь лицом к лицу, один на один со своей и лермонтовской искренней строкой.
Окунаюсь в мир Лермонтова и по роду профессии, и по притяжению сердца. Путешествуя по этому миру, можно многое понять. И про жизнь нашу, и про самого себя.

Чуть мысль блеснет,
Как он пером своим прольет
Всю душу…

Хотя: «А душу можно ль рассказать?»
Читаешь и видишь перед собой человека сильного, страстного, решительного, с ясным и острым умом, с ядом иронии на губах. Понимаю по-брюсовски, что он «мечтал об ангельски-прекрасном,.. демонски-мятежное любил…» А еще у него было гордое презрение к жизни – «пустой и глупой шутке…»

Кто точно знает, что такое: любить жизнь? Будучи в его возрасте, я задумывалась об этом. Лермонтов: «Жизнь моя – это я сам». Стало понятно: он очень любил собственную душу, собственную личность, собственный мир. А другие? А я? Поэт спешил жить. Именно потому, что был поэт, а не из-за того, что предчувствовал смерть. Он гибель свою приближал. Задыхался в мире людей «с выцветшими глазами». Душой успокаивался только глядя на небо. Даже земля у него в сиянье голубом. Как исповедально звучит: «Моей души не понял мир»! И негде было на земле искать приюта смятенной душе. От этого мое сердце тоже болит и плачет…

Передо мной самый известный облик Лермонтова – его автопортрет, привезенный из ФРГ в 1962 году лучшим лермонтоведом И. Л. Андрониковым. Небольшая акварель, с которой смотрит на меня живой поэт. Кажется, что мохнатая бурка его не согревает. А вокруг все пустынно. И во взоре сквозит обнаженная боль, возникшая почти с самого рождения, с сиротства. Я трепетно, как самый драгоценный раритет, храню личное письмо И. Л. Андроникова мне. Ведь оно помнит тепло его рук, в которых побывало столько всего, что имеет отношение к поэту.

Очень горжусь тем, что М. Лермонтов был близко знаком с двумя женщинами, которые приходились друг другу кузинами и носили фамилию, как и я в девичестве, – Сушкова. Только потом Екатерину я отвергла, вслед за разочаровавшимся в ней влюбленным поэтом. А Евдокия (в замужестве Ростопчина) оказалась человеком исключительным. Это первый женский голос в русской поэзии, гордый и храбрый. Ее отличил и понял Пушкин. Именно она изобразила в стихах в ноябре 1841 года образ того, неведомого обществу Лермонтова:

Но лишь для нас,
лишь в тесном круге нашем
Самим собой, веселым, остроумным,
Мечтательным и искренним он был.

Перед самой разлукой он подарил этой женщине альбом, в который вписал последнее (одно из самых любимых мною) посвященное ей стихотворение:

Я верю, под одной звездою
Мы с вами были рождены:
Мы шли дорогою одною,
Нас обманули те же сны…

Под впечатлением от мрачных дум Лермонтова Е. Ростопчина написала потрясающие стихи. Одна лишь фраза оттуда, звучащая как заклинание: «Он вернется невредим…» Но все же - ответ из лермонтовского наследия:

…И мир не пощадил – и Бог не спас!

Перед его талантом преклонялись, но личности сочувствовали мало. За резкость, недобрую усмешку, язвительное слово. А я люблю его такого, потому что понимаю: под этой защитой было легче и спокойнее искреннему чувству. Стихи заменяли ему отсутствующего собеседника. И еще я знаю, что со стихами тоже можно дружить. Он держался замкнуто, намеренно изолированно. Посредственность же ничего не прощает таланту.

Из детских рано вырвался одежд
И сердце бросил
в море жизни шумной…

Не был он рожден для простых чувств, с людьми, писал, «сближался осторожно». Но за честь, свою и чужую (вспомним «Смерть поэта»), готов был жизнь отдать.
Все стихи Лермонтова такие поразительные, чистые, щемящие, грустные. Я хочу, чтобы мои ученики прониклись чувствами поэта. А роман «Герой нашего времени»… Каждая его глава – это снова боль, и снова – сожаленье… Нет, Лермонтова я не прохожу. Я частицу своего пристрастного отношения к нему, по сути, еще мальчику, стараюсь передать детям. Чтобы сердца моих учеников бились в унисон рифме, как мое. Чтобы Лермонтов, который тревожился:

Боюсь не смерти я. О нет!
Боюсь исчезнуть совершенно, -

просто был им, как и мне, нужен сегодня, сейчас, рядом.

… Собираясь на урок, достаю из своей коллекции значков с портретами писателей и поэтов значок с изображением М. Ю. Лермонтова. Трагически глядят на меня глаза – большие, сумрачные, южные, пламенные. А внизу – факсимиле с характерным для него размашистым росчерком пера.