Как я читал стихи Вене Ерофееву. Эссе

               
 Мне позвонила подруга. Хочешь, говорит, познакомиться с Венечкой Ерофеевым?
         Ничего себе – хороший вопрос!
          Хочешь познакомиться с Ерофеевым?!
       Она бы еще спросила: хочешь познакомиться с Гоголем! Или с Пушкиным!
        Конечно, хочу! Офигенно хочу!
        Ну, допустим, с Николаем Васильевичем или Александром Сергеевичем– это проблематично.
       По известным причинам. Если только на том свете.
       Но с Ерофеевым-то…
       Тогда, говорит, подруга, приезжай. Не опаздывай. И водки возьми.
       Я знал, что моя подруга, близкая знакомая Венечки, так она его и называла, Ерофеева.
        Приехал,  задолго до назначенного времени.
        Взял водки. Литр. То есть две бутылки.
        Волнуюсь, разумеется. И подруга, хорошая знакомая Ерофеева, и моя хорошая знакомая – тоже волнуется. И ее муж, литератор,  волнуется – предлагает выпить.
         Конечно, выпили. Грамм по сто пятьдесят – не больше.
         Меня алкоголь не взял. От волнения, наверно.
       И тут возник Ерофеев… 
       Я вцепился в него взглядом.
       Что вам сказать?  Вид – больного человека. Он и был уже болен. Смертельно. Сам  уже знал это. И моя подруга знала. Что-то Ерофеев должен был у нее взять. Или, наоборот, передать что-то для кого-то.
       Она меня представила ему. Он только глянул в мою сторону – вскользь – и тут же забыл о моем существовании.
       Я,  как говорится,  не высовывался, был тише воды, ниже травы.
      Понимал – рядом гений! Сижу с ним за одним столом! Дышу одним воздухом! Угощаю водкой, принесенной мной. Вот это – да!..
     А  подруга, моя хорошая знакомая и очень хорошая знакомая Венечки Ерофеева, – спасибо ей – вдруг сказала, что я работал на Кольском полуострове, в Кировске, плотником на стройке.
       И тогда Ерофеев, уроженец Кировска, посмотрел на меня заинтересованно.
       -Да? – спросил, - на стройке?
        - Да, - говорю, - на стройке.
         -Тогда наливай, - говорит Ерофеев, несколько оживившись.
          Пил он как-то механически, без вдохновения. Был как бы обращён в себя. Наверно, предстоящая операция  его терзала. Хотя, я этого тогда не знал.
     Короче: я  налил – мы выпили.
      Тут моя подруга, хорошая знакомая Венечки, снова говорит, Леша, говорит, стихи пишет.
      -Прочти,  - разрешил Ерофеев вяло. Без всякого энтузиазма.
     Я не был готов читать.
       Он это заметил.
        Выпей еще, говорит, и прочти. Первое, что взбредёт в голову.
        Я еще выпил, по его совету.
        И прочел. Первое, что взбрело.
        Легкомысленное, совершенно глупое.
        Но, возможно, соответствующее случаю:
                Выпью рюмку – и не больше.
                Закушу холодным лечо.
                Мне отнюдь не стало горше.
                И, увы, не стало легче.
                Это значит, выпил мало.
                Повторю, расправив плечи.
                Только горше мне стало.
                Впрочем, и не стало легче.
                Снова выпью, лоб наморщу.
                Что же рюмками я мечу?
                Чтобы, выпив, стало горше?
                Или – чтобы стало легче?
                Мучает вопрос заклятый.
                На него я не отвечу.
                Станет горше после пятой,
                После следующей – легче.
                Пить мне дальше? Или дольше?
                День погас, растаял вечер.
                Может, легче будет горше,
                Может, горше будет легче?



      Ерофеев, выслушав, хмыкнул, ничего не сказал, только взглянул на меня своими пронзительными, грустными глазами.
       Вскоре он ушел.
       Я и видел-то его всего час. Ну, полтора, от силы. Не больше. Ничего особенного.  Но эти глаза… Это лицо… И то, как он уходил… Так уходят в Вечность...
     В дверях Ерофеев остановился и произнес, обращаясь ко мне: как там у тебя? Легче будет горше, или горше будет легче?.. Не знаю, не знаю…
     И ушел.
     Умирающий уже человек.
     Гениальный! 
     А стихи остались.   
     Дурашливые довольно-таки стихи. Мог бы прочесть что-нибудь посерьезнее.
      Впрочем, как утверждал Александр Сергеевич Пушкин, поэзия, прости господи, должна быть глуповата.
    Золотые слова!
    Очень умно подмечено, если вдуматься.

P.S.Пять лет назад меня пригласили в Кировск. На 70-летний юбилей Вени Ерофеева.
   Приехал и сразу отправился бродить по городу.
   Мимо общежития, где когда-то жил Николай Рубцов. Мимо школы, где когда-то учился Веня Ерофеев и где теперь мемориальная доска…
   Но… что-то не так… Не так что-то…
    И вдруг! Понял! Что не так!
   Сердце заныло, заплакало, увидев эту картину!
    Когда-то прекрасный город, который проектировали ленинградские архитекторы, умирает! Целые  кварталы – кварталы, блин! – пятиэтажек! –  кварталы! - Вдумайтесь!.. Брошенных домов!
   С выбитыми стёклами!
   С выломанными рамами окон!
   С проваленными крышами…
   О, Боже!.. Какая мерзость запустения!
   Как будто вражеские бомбардировщики разбомбили  чудесный город…
   Люди бегут оттуда! Работы нет! Жить не на что...
   А сколько таких городов в России? Не счесть!
   Когда-то,  мой любимый Веня Ерофеев сказал, наверно, хватаясь за сердце, нет, скорее всего за рюмку:
«Я лучше всех вас знаю, что Мировая скорбь – это не фикция»…
Вдумайтесь!
Точно, Веня: не фикция!
Вот… Он, видимо, знал это… что станет с его малой родиной. И с Большой тоже.
Гении – они ведь провидцы!
Плачу и рыдаю!