Стихи памяти брата

С фотографиями и иллюстрациями здесь: http://www.liveinternet.ru/users/4514961/post277918463/

* * *
Спешу я к родной могилке
Исхоженною тропой.
Тринадцатая развилка
От будки сторожевой.
.
Кладбищенская ограда –
Награда за все в тиши.
Ты – нищенская отрада,
Отрава моей души.

Не кладбище, а кладби'ще.
Размеренные ряды..
Пристанище и жилище,
Убежище от беды.

Очищу литьё от сажи,
Надгробие приберу.
Как будто лицо поглажу
И лоб тебе оботру.

И мертвецу надо ласки,
Как дереву и птенцу.
Анютины светят глазки.
Они тебе так к лицу.

А небо с чутьём вселенским
Заплакало вдруг навзрыд
Над кладбищем Воскресенским,
Где брат мой родной зарыт.


***
Этот дождь над твоей могилой,
неожиданный, как поцелуй...
Что хотел ты сказать мне, милый,
этим бурным потоком струй?

Ах, оставь, мол, свой пыл рабочий,
брось лопату и семена.
Вспомни дворик наш на Рабочей,
наши детские имена...

Я сначала была в досаде –
как не вовремя этот дождь!
Помешает моей рассаде,
весь участок травой заросш...

А потом поглядела в небо,
где ни облачка и ни туч.
Дождик шёл так светло и слепо,
пробиваясь сквозь солнца луч.

Моё сердце им было взято.
Он был родом из синевы,
из далёких шестидесятых,
из Данелиевской Москвы.

Так стремился к земле, так страждал,
словно мог, напоив листву,
утолить мировую жажду
по утраченному родству.

Что мне эта рассада, что мне...
Я услышала Божий глас.
Словно ты мне хотел напомнить
обо всём, что главное в нас.


***
На кладбище Воскресенском прилюдно –
был праздник 9 мая, весна –
бежал за мною котёнок приблудный
так, словно он хорошо меня знал.

Он в спину ко мне обращал свои зовы,
мяукал, бежал, выбиваясь из сил.
И были глаза у него бирюзовы,
такие, как брат мой когда-то носил.

«Забытый на крейсере плакал котёнок», –
всплывут Маяковского строчки во мне.
Есенинский глупый смешной жеребенок,
стремившийся тщетно к железной спине...

Котёнок играл у меня на могиле,
цеплялся за грабли, валялся в траве.
А я обращалась к Всевидящей Силе,
следившей с улыбкой за мной в синеве.

И чудилось мне, жеребёнок догонит,
котёнок спасётся, поэт не умрёт.
И брат бирюзово смотрел из бегоний,
в улыбке кривя свой мальчишеский рот.


***

Ты обычный шпаликовский мальчик...
Крупным планом в памяти стоп-кадр -
я иду, держа тебя за пальчик,
в первый раз в большой кинотеатр.

Странствия Синдбада-морехода...
От циклопа бег на всех парах...
С этого киношного похода
я узнала, что такое страх.

Я в твою вцеплялась крепко руку
и тряслась от ужаса губа...
Если б знать тогда, какую муку
уготовит мальчику судьба.

Как на рельсы бросится с обрыва,
выбрав для себя глухую тьму,
как смеялись, пришивая криво
санитары голову ему…

Я забыла детские страшилки
перед той трагедией конца,
когда стыли от озноба жилки
над улыбкой мёртвого лица.

Милый мальчик в клетчатой рубашке
смотрит с фотоснимка на меня.
Я уже давно не первоклашка,
но вместить того не в силах дня.

Время раны всё не зализало
и защитный слой не наращён.
Ты уплыл с небесного вокзала…
Ты любим, и понят, и прощён.

Мы в немом застыли разговоре.
Как цветы, слова мои лови...
Из колючей проволоки горя
я плету орнаменты любви.

Вместо заржавелого железа -
тонкая серебряная нить,
чтоб тебя, страдалец мой болезный,
навсегда на свете сохранить.

***
 
Играли в смерть, ей щекотали пятки –               
я во дворе придумала игру.
Наскучили все эти жмурки, прятки.
Томили мысли: как же я умру?
 
Бумажки перемешивали в шапке –
любой из нас тогда был глуп и мал,
но подходил ни валко и ни шатко
и жребий свой зловещий вынимал.
 
Придумывали, как поинтересней,
и были смерти редки и сочны.
Как десять негритят из детской песни,
не знали мы, что все обречены.
 
Что всё это стрясётся с нами вскоре...
Смертяшкина не любит, когда с ней
заигрывают… и мементо мори
напомнит о себе в один из дней.
 
Валерке выходило: «Смерть от пули».
Мы хохотали: «Ты в бою бывал?»
Был киллером расстрелян он в июле
у дома в девяностых наповал.
 
«Машина переедет» – вышло Лёвке.
Смеялись: «Надо жить среди кобыл».
И воздуху мне не хватает в лёгких...
Нет, не машина… поезд это был.
 
Летели глухо земляные комья,
летели жизни – со счетов собьюсь...
Володька, Люська… Про других не помню.
Уже звонить и спрашивать боюсь.
 
Всё чаще выплывает мне из дали,
как ту бумажку я тяну со дна...
«В войну погибнешь» – как мы хохотали,
какая на фиг к лешему война!
 
Но вот уже над нами эта гидра…
И я, ловя последнюю зарю,
как будто бы уже на ней погибла
и с вами с того света говорю.

***

Где я была, когда ты погибал?
Как сердце ничего не подсказало?
Мне на уроке проставляли балл,
пока ты шёл к последнему  вокзалу.

Твои черты так ангельски нежны,
а взгляд не по годам глядится мудрым.
И мне отныне стали так важны
твои слова, тем сказанные утром.

На лбу еле заметная черта
боль выдаёт, которой наделён был.
Улыбка правым уголочком рта
застенчива и неопределённа.

Тебя любила девочка одна,
которую ты спас от хулиганов.
Она взахлёб рассказывала нам,
как те отпали со своим калганом.

Был маменькин сыночек, в той поре,
когда живут наивными мечтами.
Подростки собирались во дворе,
когда ты там Есенина читал им.

О чём ты думал в свой последний миг,
когда душа мальчишеское тело
покинула, и цветик мой поник,
и жизнь как поезд мимо просвистела...

***

В четверг мой брат родился Лёвушка.
В четверг под поездом погиб.
Я помню мёртвую головушку,
кривой руки его изгиб.

В ушах звучат колёса поезда,
когда иду я по мосту.
И до сих пор до дрожи боязно
глядеть вослед его хвосту.

Порою чудится мне плач его...
Что думал он в последний миг?
И думаю, что это значило –
в четверг родился – и погиб?

Каштан болеет, загибается,
ведя бесплодную борьбу,
и каждой веткой изгибается,
как кисть руки его в гробу.

И с каждым годом мне высчитывать,
как дальше он день ото дня...
Мой старший брат, что был защитою,
теперь ребёнок для меня.

И всё мне кажется значительным –
слова, последняя тетрадь...
Как я люблю его мучительно.
Как больно жить и умирать.

***

Песню ты пел из старинного фильма,
так мне казалась она замогильна,
так прям на жалость и бьёт.
Мол, на могилку никто не приходит,
только когда при весенней погоде
лишь соловей пропоёт.

Ты говорил мне с притворной ухмылкой –
будешь ко мне приходить на могилку?
Думала, шутишь, дуришь.
А вот сейчас, когда всё понимаю,
ты из того незабвенного мая
словно со мной говоришь.

Не поняла, не поверила, дура...
Первый урок был литература.
Время, назад пролистай...
Я торопилась тогда спозаранку,
и ты сказал мне последнее: «Нанка,
в школу не опоздай!»

Да, на урок я не опоздала,
только на поезд твой, шедший с вокзала,
я опоздала на жизнь.
С карточки смотришь теперь, улыбаясь,
больше не маясь, с пространством сливаясь,
где же ты, где, покажись!

Был ты неловок, застенчив и нежен.
Ты ведь совсем ещё даже и не жил,
жизнь отпустив под откос.
Больше не действует времени доза,
преображений метаморфоза,
увещеваний наркоз.

Я прихожу к тебе ранней весною
старой знакомой тропинкой лесною,
всё меня здесь узнаёт.
Жду твоего я ответного знака –
солнца ли луч, или дождика влага,
иль соловей пропоёт.


***

Я склонюсь над тобой Алёнушкой,
где земля твоя как вода,
мой Иванушка, братец Лёвушка,
что случилось с тобой тогда?

Как катал ты со мною саночки
по Ульяновской в снегопад,
в чехарду играли и в салочки,
кто не спрятался – виноват.

Я храню календарь отрывистый,
что за жизнью захлопнул дверь.
Затянул тебя омут илистый,
как не плакать же мне теперь?

Помнишь нашу веранду старую,
диафильмы на простыне?
Алый бант над твоей гитарою,
на которой играл ты мне?

Как без устали слушал Лещенко,
(да не этого, а Петра)...
Где же эта возникла трещинка,
эта чёрная, блин, дыра,

что всосала, как омут сказочный…
Как слова по тебе болят.
На могилке твоей бескрасочной
все цветы опускают взгляд.

Но я верю, что видишь где-то там,
сквозь судьбы земляное дно
наше детство, в одно одетое,
и с тобою мы заодно.


***

Я помню, как ты меня в санках катал…
Бежишь через годы… ещё не устал?
Куда убежали те санки,
в какие воздушные замки?

Чугунные сани не тронет износ.
Лежу в одеяле, открыт только нос.
Ты мчишь меня в снежную сказку,
 не зная ещё про развязку.

Бежишь безоглядно навстречу судьбе,
и некому слово замолвить Судье.
Оставь его, прошлое, нови,
ведь он же ни в чём не виновен…

Как весело блёстки слетали с небес…
Спаси его, ангел, не тронь его, бес…
А брат всё катает, катает…
И воздуху мне не хватает.

Теперь прихожу в твой кладбищенский дом.
О сколько всего приключится потом...
Тяну к тебе детские руки.
Теперь ты годишься во внуки.