Одиссей на острове Кирки

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Одиссей, царь Итаки.
Экипаж его корабля: Эльпенор,  Эврилох, Перимед, Тримед, Политос.
Кирка, царица острова Эйя, волшебница.
Её  рабы и рабыни.
Автор.

Сцена I.  Море. Истрёпанный корабль Одиссея приближается к прекрасному острову Эйя. Это сплошной цветущий сад; он поднимается ступенями от берега с мраморной пристанью. В саду полно беседок, гротов и водопадов, а верхний ярус увенчан роскошным дворцом. От пристани до дворца восходит белая лестница.
Моряки вместе с царём столпились у борта.

ЭЛЬПЕНОР. Смотри-ка, царь! Вот это — остров!
                Весёлый, пёстрый, словно торт!

ПЕРИМЕД.    Ну да! Находка — первый сорт!

ТРИМЕД.       Сегодня повезло — раз со ста…       

ЭВРИЛОХ.    Не факт.
                Уж как он был хорош,
                Зелёный берег листригонов,
                Край апельсинов и лимонов,
                А мы там гибли ни за грош.

                А остров тот, где жил Циклоп?
                Цветущий  рай в оправе пляжей!..
                Нашли живой, ходячий гроб
                Шесть человек  в утробе вражьей…

 А лотофаги? Вот беда!
 Хоть их народ и не сражался,
 Политос добрый навсегда
 Чуть было с ними не остался…

ПОЛИТОС.     Так что ж, и высадке не быть?
ОДИССЕЙ.     Прав Эврилох.
                Должны мы крайне
                Быть осторожными. Уплыть,
                Потом причалить ночью, в тайне,
                Разведать…

ЭЛЬПЕНОР.                Совершиться злу            
                Не дай, мой царь! Смешно пытаться
                Голодных не пустить к столу…
                Ведь ты ж не станешь с нами драться?

ПОЛИТОС.      Да-а… К лотофагам не пустил…
                А я бы там нашёл забвенье!
                Убили в море столько сил, –
                Дай отдохнуть хоть на мгновенье!
             
                Я — эллин, я тебе не раб!
                Хочу  покинуть я корабль;
                Удержишь — спорить я не стану,
                У борта лягу и не встану;

                Работать снова не начну,
                И пальцем не пошевельну!
                Хоть бей, хоть режь, — я ни в какую:
                Ты — деспот! Лёжа, протестую!..

Политос демонстративно ложится на палубу.

ПЕРИМЕД.      Хочу напиться допьяна!

ТРИМЕД.         Гетеру, толстую, как бочка!

ЭЛЬПЕНОР.    Идём   на берег!

ПЕРИМЕД.                Ясно!

ПОЛИТОС (вскакивая).                Точка!..

Одиссей бросается к рулю и заслоняет его, обнажив меч. Тогда выхватывают мечи все моряки, кроме Эврилоха, — тот прячется за мачту.

ЭЛЬПЕНОР.    Пойми,  владыка: жизнь одна,
                А мы её проводим в море,
                Одолеваем штиль и шторм,
                На крошки делим скудный корм,
                На капли — воду…

ОДИССЕЙ.                Горе, горе
                Вам всем, кто позабыл о том,
                Что мы стремимся в отчий дом!

                Да, трудно, страшно, — и, однако,
                Наказан пуще будет тот,
                Кто цель благую отметёт,
                А цель у нас  одна — Итака!

ЭЛЬПЕНОР.     Пусти по-доброму!

Царь опускает меч и отходит в сторону.      

ОДИССЕЙ.                Ну, что же!
                До поединка с дурачьём
                Я не унижусь. Честь дороже.

ЭЛЬПЕНОР (бросаясь к рулю). Ловите ветер! Пристаём!

ЭВРИЛОХ.        Ну, быть беде!  В глазах темно…

ПЕРИМЕД  и ТРИМЕД (берясь за парусную снасть). Даёшь гетер! Даёшь вино!

ЭЛЬПЕНОР (Эврилоху). Чего дрожишь, трусливый боров?   
                Давай, ребятам помогай!

ЭВРИЛОХ.        Да я… Да царь…

ОДИССЕЙ.                Не надо споров.

ЭВРИЛОХ.        Так я… со всеми?

ЭЛЬПЕНОР.                Налегай!

Эврилох присоединяется к морякам, поворачивающим парус. Корабль идёт к берегу. 


Сцена II. Корабль у причала. Одиссей один на великолепной пристани. Среди статуй, украшающих её, большинство изображает разных животных: они как бы тянутся к мраморной женщине  в короне, с факелом в поднятой руке.

ОДИССЕЙ.       Ушли… Что будет? Судьбы знают.
 Куда я ветром занесён?
 Какие силы мной играют?
 Приговорён или спасён?..

 Что царь? Земное совершенство,
 Зевс во плоти; всесилен он,
 Когда не попрано священство
 И алтарю подобен трон.

Тогда бесись, твори расправу,
Как хочешь, проявляй свой нрав, —
Знай: по божественному праву
Всегда ты прав. Абсурдно прав.

Но стоит людям усомниться,
Что боги власть тебе дают,
Насмешкам, шуткам расплодиться, —
И ты не царь, а только шут…

Задумавшись, Одиссей не замечает, что по лестнице от дворца к нему спускаются две одетых  в шелка обезьяны-шимпанзе. За ними шествует пара медведей-воинов — в доспехах, с копьями. Вскрикнув, царь подавляет изумление… Шимпанзе  жестами приглашают его  следовать за собой.
Сцена III. Покои волшебницы Кирки. Сама она восседает на троне с подлокотниками  из чучельных слоновьих голов, спинка обита шкурой тигра.  На стенах прибиты шкуры животных, а на них рядами – головы, и не только диких зверей, но и вполне домашних коров, свиней, овец. Напротив, в кресле, также оформленном «по-звериному», сидит Одиссей. Между гостем и хозяйкой — столик с амфорами и кратерами, с фруктами на блюде.
Ловкий гиббон  смешивает  вино с водой в кратерах, Кирка поднимает один из них.

КИРКА.        Ну, что же! Выпьем?
ОДИССЕЙ.                Погоди!
                Ещё весь вечер впереди.
                Я…

КИРКА.                Представляться — дело лишнее!
                Земля и море — тесный круг…
                Я много о тебе наслышана,
                Царь Одиссей, мой славный друг.

                И про коня слоноподобного,
                Который Трою погубил,
                И про того циклопа злобного, —
                Его ты ловко ослепил!

                О да, твои грохочут подвиги,
                Как самый громкий барабан,
                Но… что ты совершил для подданных?      
                Что дал свободным и рабам?

                К чему труды твои усердные?
                Кого ты осчастливил, брат?

ОДИССЕЙ.  Об этом думал я, бессмертная,
  Когда пылал заморский град.   
 
Железа, хлеба или золота,
Хоть много крови пролилось,
Из Трои, мною перемолотой,
Домой послать не удалось.

Быть может, даром я промучился,
Готовя грекам торжество…
Но — честь, победа, воля, мужество?
Они не стоят ничего?

Скажи, богиня беспристрастная,
Чтоб я потомкам повторял:
Зачем же я по свету странствовал,
Зачем товарищей терял?

Плыву домой. Полмира пройдено.
Я нищ. В том нет моей вины…
Любовь к жене, стремленье к Родине —
Они на что-нибудь нужны?

КИРКА.         Твой пыл приличнее поэту…
                И у меня вопросы есть.
  Ты ел когда-нибудь победу?
  Ты нюхал волю? Щупал честь?

Патриотизм — какого цвета?
Мечта — пряма или крива?..
Никто, никто не даст ответа,
Поскольку это лишь слова! 

Ты, царь, погряз в словесном соре,
Бредёшь сквозь умственный туман…
Но ты недаром мерил море:
Здесь — обрывается обман,

Сгорают в пепел заблужденья;
Иллюзий пагубных  рои 
Теряют крылышки свои
И умирают…
                Без сомненья,

Здесь голой истины приют:
Ей шутовских одежд не шьют!

Мы не сочли необходимым
Уродовать моральным гримом
Её простой и чистый лик
И пудрить пылью толстых книг;
Без жирной нравственной помады
Всегда мы правду видеть рады,
И человеческую суть
Мы возвращаем…
(Хлопает в ладоши.) Кто-нибудь!

Гостей нежданных пригласите,
Им  угощенье принесите!..

Гориллы  вносят корыто с едой, ставят его на пол. Щёлкая кнутами, орангутанги-погонщики загоняют в комнату пятерых кабанов. Но они не бросаются к корму, а все, как один, с жалобным повизгиванием устремляются к Одиссею. Тот немало удивлён. С помощью кнутов обезьяны заставляют кабанов  вернуться и выстраивают их в ряд.

КИРКА.        Ну, Лаэртид? Они знакомы
                Тебе? Разгадка по плечу?    

ОДИССЕЙ.  Ты шутишь странно. Но законы
                Свои в любом дому. Молчу.

КИРКА.         А зря! Друзья тебе предстали.
                Их пятачки смущают взор?
                Пренебреги.   Позволь представить:
                Твой добрый кормчий, Эльпенор!

Самый крупный из кабанов, розовый  в чёрных пятнах, издаёт  отчаянный визг и вновь пытается подбежать к царю, — но его усмиряет кнут.

                Я рождена от Солнца, знаешь
                Об этом, знаменитый муж?
                Мой свет незрим, но я одна лишь
                Могу светить в глубины душ.

                Смотри, герой, на секача:
                О, как он энергичен, жаден!
                Был мужем, так рубил сплеча,
                Теперь стал вожаком и в стаде.

                А эти два — другой разбор:
                Им выбор собственный неведом!
                За вожаками с юных пор
                Бежали Перимед с Тримедом
                И хрюкали, надеясь: вдруг
                Накормят их из сильных рук?..

Два схожих белых кабана жалобно визжат, по их мордам текут слёзы.   

                А вот — безволен, но упрям;
                Заносчив (это свойство труса),
                Политос твой… Без всяких драм
                Избрал кормушку.   Дело вкуса!

 Молочно-белый кабан обречённо стонет и, кажется, пытается развести передними  копытами.

                Тому, что видишь, не дивись:
                Ещё один знакомый боров!
                Удобным быть — его девиз;
                Смиренный вид, трусливый норов.
                Он даже мяснику с ножом
                Вильнёт хвостом, приветно хрюкнет:
                Авось-де шкуру сбережём!
                Поластимся, и не пристукнет…

                Ну, вот он, истинный, природный,
                От всех заумных фраз свободный,
                От ложных мыслей, как от блох, —
                Себя обретший Эврилох!

Последний из кабанов, толстый, рыжий в крапинку, пытается совершить нечто вроде коленопреклонения, но, не рассчитав, валится набок.
      
                Да! От  запретов глупых прежних,
                От тормозов — фальшивых, внешних,
                От всех цепей, несущих боль,
                Они свободны! В этом соль.      

                Я не влияю, не вещаю, —
                Я просто сущность очищаю.

                Вот норма — лучше прочих норм!..
                Расслабьтесь, свиньи! Жрите корм!   

Отталкивая друг друга и кусаясь, кабаны бросаются к корыту и начинают жадно, по-свински есть.   

ОДИССЕЙ.     Так вот в чём истина твоя…
                И я, по-твоему, свинья?

КИРКА.           Свинья типична, но…
                Бывало      
                Здесь много всяческих гостей.
                С их побуждений и страстей
                Я совлекала покрывало,

                Зверьё различное у нас
                Мяукало, ревело, выло, —
                Но с удовольствием гостило,
                Пока не бил урочный час.

                Не просто ели здесь и спали, —
                Нет:   сторожили, кладь таскали,
                Трудились радостно… Друзья!
                Вас неизменно помню я! 

Всхлипнув, Кирка оборачивается к шкурам и головам, украшающим стены.    

ОДИССЕЙ.    Велика твоя, царица, сила!
Только я, прости уж, буду крут.
Ты не осчастливила, —  убила
Тех, чьи оболочки вижу тут.

Недурён был твой словесный соус,
Но меня не одурачишь, нет!
Ты в своих гостях убила совесть
Первым делом, — чтоб пропал и след,
Чтобы не зудела, не мешала
Влиться в твой четвероногий полк…

Во  вторую очередь, пожалуй,
Ты убила честность. Или долг.
Или стыд.

                Затем, могу поклясться,         
С ходу поспешила пришибить
Ты способность — не совокупляться,
А по-человечески любить.

Ну, а там… к родному дому тягу
И уменье выносить беду,
Дружбу, трудолюбие, отвагу —
Выжгла ты!

                Загробному суду
Одному лишь только будет видно,
Сколь мои товарищи грешны;
Там решат, отправить их в Аид  ли,
Или быть в Элизии должны.

Да, дрались, и пили, и блудили;
Да, ленились, врали без затей, —
Но сквозь мусор маленьких страстей
Видел я: людьми ребята были!

Мы прошли чистилище морей,
Нам пришлось делить сухарь последний;
Отведи мне боги век столетний,
Я не встречу спутников верней!

Извини, коль не по нраву — слушать
Слово откровенное моё!
Ты людскую не открыла сущность —
Подчистую
                срезала её!

Что? Свобода? Враки!
                Проще править
Этими. Надёжней нет руля:
Им жратвы навалишь — станут славить,
Врежешь палкой — подползут, скуля.

…Впереди мне видится иное: 
Может, боевой построишь флот,
И огонь, и чары пустишь в ход,
Чтобы в стадо жалкое свиное
Обратить людской мятежный род.

Будущее, ты чернее сажи!
Нет иллюзий. В корень я смотрю:
Может, целый мир однажды скажет
Над корытом дружное «хрю-хрю»!

Может… Но тогда, последний, встану
Я, что «истину» твою отверг,
И меча нелживой, острой сталью
Грудь тебе пробью —
                Я, человек!

…Или сгину — но как человек…

Как ни странно, кабаны, опростав кормушку, стоят на месте и прислушиваются к беседе. Заметив это, Кирка властным жестом велит обезьянам выгнать животных. Но и под ударами кнутов, убегая, свиньи несколько раз тревожно оглядываются на Одиссея.
Наконец, хозяйка и гость остаются вдвоём. Подавив — по крайней мере, внешне, — свою ярость, Кирка поднимает кратер с вином.

КИРКА.          Уже не злясь, уже любя,
                Все разногласья одолев,
                Давай-ка выпьем за тебя!..
                Ах-ах! Какой бы вышел лев…

Усмехнувшись, Одиссей берёт свой кратер… В это время сцена задёргивается занавесом. К общему удивлению, из-за него выходит Автор. 

АВТОР.          О чём же дальше повествует миф?
Вино, конечно, было колдовское, —
Утрачивал подобие людское
Любой, из рук волшебницы испив.

Хлебнули первым делом моряки —
И разом опустились на копыта.
Но Одиссей, хитёр, в боях испытан,
Намереньям царицы вопреки,
Щепотку трав, ниспосланных с Олимпа,
Тихонько бросил в сладкое вино, —
И безобидным сделалось оно,
И зверское обличье не прилипло
К царю Итаки.

                Меч хватает он,
Заносит над колдуньей… Кирке плохо!
Глядь, Эльпенор от чар освобождён,
Кабанья шкура слезла с Эврилоха,
И парочка, с Тримедом Перимед,
Уж по-людски садится за обед.

Ну, а потом? Слепой Гомер поёт,
Что поцелуем Кирку успокоил
Отходчивый герой; что целый год
Не выходил он из её покоев,
А моряки за чашей — скука, сгинь! —
Ласкали человеческих  рабынь…

Что ж! Не пошла всемирная чума
С волшебницына острова в ту пору;
Людьми остались люди. Смело в гору
Шёл гордый дух, был мощен взлёт ума,
.
И, хоть терзали Землю злые драмы, —
Звучали гимны, и вставали храмы,
И мы, впитав душою звёздный свет,
Коснулись отдалённейших планет.

…Так почему же я, хотя мой разум чёток,
Ночами слышу «хрю»
                из миллиардов глоток,
И вновь являются упрямо предо мной
Отважный Одиссей и меч его стальной?..
                XII. 2010 — ХII. 2012