Кому досталась чёрная лисица

               Из нартских легенд.

На охоту уезжают Урызмаг, Хамыц и Аца,
       и Сослан примкнул, охотой был в то время увлечён.
Нарты спрятались в засаде, Аца – пламенный загонщик,
       он, племянник именитых, гнал зверей на их загон.

День уже идет на убыль, горы курятся туманом,
       вдруг лисицы чёрной шубка замелькала на тропе.
Три стрелы одновременно нарты в зверя посылают,
       замертво лиса свалилась, покатилась по траве.

И заспорили мужчины: чья стрела её сразила,
       кто охотник самый ловкий, кто добычу заберёт?
Стрелы сделали Сослану, как велось у славных предков:
       лучший мастер – это в битвах закалившийся народ.

Урызмага стрелы – словно дети кровные, родные,
       отпечатки пальцев нарта каждая стрела несёт.
А когда Хамыц встречает Сафа, режущим железо,
       то за песню огневую нарту тот стрелу даёт.

Поднялись они на гору, осмотрели лисью тушку:
       шею ей пробила метко Урызмагова стрела,
позвонки стрела Сослана на кусочки раздробила,
       и в ребро стрела Хамыца, точно в мягкий сыр, вошла.

«Думаю, – Хамыц, – что шубу буду делать 'я' из шкуры.
       Все дела мои у нартов, как всегда, на языке!»
«Как не так, – Сослан, – 'мне' сыну следует в подарок шапку
       сшить; и шкурку дорогую унесу в своей руке».

Урызмаг сказал: «Лисица 'мне' достанется: я старший!
       В самый раз на отвороты пригодится лисий мех».
Разгорелся спор немалый, загрустил племянник Аца:
       «Порох-то – Ахсартаггата, как бы не случился грех!»

Подсказал: «Я только младший, но совет осмелюсь дать вам:
       спросим у Шатаны мудрой, как измерить все труды».
И пошли они к Шатане, головы понурив, сгорбясь,
       а она: «Случилось что-то? В землю носом – знак беды!»

«Да, нехороша причина. Шкуру чёрную лисицы
       разделить они не могут. Помирить их – вот в чём суть!»
«Пусть решенье примут судьи!» Согласились нарты. Мигом
       разобрали судьи распрю, указали верный путь:

«Шкуру одному присудим – остальных заест обида.
       На три части будем резать – вовсе шкура пропадёт.
Мы послушаем рассказы наших нартов именитых.
       Быль кого признаем лучшей, – тот и шкуру заберёт!»

То по нраву братьям. Нужно начинать им по порядку.
       Судьи приняли решенье: средний, младший, старший нарт.
Вот рассказ Хамыца: «Много повидал чудес, диковин,
       но скажу совсем простую быль – губителен азарт.

Мой воспитанник, безумец, так в поход стремился страстно,
       что суму с едой дорожной в спешке дома позабыл.
И сушёной рыбы горстку в уголке повозки нашей
       подобрал да на привале в роднике ту снедь мочил.

Я прилёг, хоть был голодным. Разбудил меня мой младший:
       «О Хамыц! Ты знаешь, рыба в роднике-то ожила,
уплыла, хвостом вильнула!» – «Съел её, и на здоровье.
       Где же видано, – сухая чтобы рыба уплыла?!»

Клялся он землёй и небом, что такое дело было,
       от его упрямства в ярость я пришёл: «Молокосос!
Как ты смеешь издеваться!» И мечом ударив смаху,
       надвое рассёк беднягу. Потекли потоки слёз,

проклинал себя: «Да как же посмотрю в глаза народу,
       смерть несчастный младший принял из-за брюха моего...»
Но подумал: «Испытаю, правду ль говорил бедняга, –
       опустил я в воду тело, – может, оживлю его?»

Верьте, нет ли, – ожил парень, стал здоров и весел. Снова
       младший мой со мною рядом, богу я хвалу вознёс.
Вместе мы домой вернулись, и смеялись, и шутили.
       Эта быль всего чудесней, что Хамыц видал и снёс».

«Говори, Сослан». – «Скажу вам: о, чудес не счесть под солнцем!
       Был я с младшим на охоте на равнине Зилахар.
Подстрелили мы косулю, у подножия кургана
       развели огонь пожарче. Самый у костра разгар;
      
разделив, нарезав мясо, нанизали часть на вертел,
       младший мой шашлык готовил, я немного задремал.
Но меня он будит: «Старший! Как в огонь шашлык направил,
       ожила косуля наша!» – «Что?! Шашлык наш убежал?
 
Э, врунишка, съел шашлык ты, остальное мясо отдал –
       много по дорогам люда здесь шатается весь день!»
Небом и землёю клялся, что косуля ускакала.
       Разозлился я донельзя, – ишь, оправдывает лень!

В ссоре меч – плохой советчик. «Получай же за издёвку!»
       Надвое он был разрублен и погиб во цвете лет.
Стал я каяться и плакать, – из-за брюха погубил ведь.
       «Ну а как сказал он правду?!» – о, невзвидел белый свет...

Насадил его на вертел и в огонь отправил тело, –
       снова целое. И парень жив стоит передо мной,
да еще и недоволен: «Побывал в Стране Туманов,
       симд плясал с женой покойной, ах, зачем теперь живой!»

Ну и мне с женой ушедшей смерть как захотелось встречи,
       выше сердца меч вонзил я и оставил этот свет.
И в Стране очнулся мёртвых, и супругу там увидел
       в симде между мертвецами, лаской чудных глаз согрет.

Сам пошёл я с нею в симде. Барастыр смотрел на пляску,
       на расспросы отвечал он: «Нарт Сослан убил себя,
чтоб с женою повидаться. Здесь двум любящим не место», –
       и вернул на землю с нею. Вот, живу, жену любя.

Родила сынка Сослану, и из шкуры драгоценной
       я намерен шапку сделать для сынишки своего!»
«Что ж, – сказали судьи, – слово предоставим Урызмагу.
       Терпеливо вас он слушал – вы послушайте его».

«Знаете, что не последний я меж нартов, много видел,
       к Зилахар дорогу знаю, как-то следовал по ней.
Не припас еды в дорогу и не добыл на охоте,
       поздней осенью то вышло, не было уж тёплых дней.

Чёрной ночью заблудился, и душа держалась в теле
       на тончайшей шелковинке, жаждой, голодом томим.
Бог привёл меня к бурьяну, я нашел плетень загона,
       а за ним увидел двери и обрадовался им.

Чудно убрано жилище, фынг, на нем напитки, яства.
       Беззаботнее сороки сердце сделалось моё!
Сытый, во хмелю, весёлый, погасил огонь, улёгся.
       Ровно в полночь вдруг нежданно озарилось всё жильё.

«Уж не дом ли загорелся?» – растревожился и тут же
       успокоен был, – приятный женский голос услыхал:
«Не тревожься, одеяло ногу мне слегка открыло».
       (Чтобы так сияла кожа, никогда я не видал!)

В комнате ещё светлее, не могу заснуть, и точка!
       (Дом соседский загорелся, знать бы, где у них река).
Женский голос близко-близко, нежен, словно колокольчик:
       «Нартский муж, ты не пугайся, это светится рука».

(Какова же эта пери, от которой свет исходит?)
       Вспышка новая – покои сплошь лучами залиты.
«То коса моя сверкнула». Тут я поднялся с постели,
       должен это диво видеть. «Гость, куда стремишься ты?

Всё, чего хотел – покушать, ронг хмельной – попало в горло.
       И лежал бы ты спокойно, – нет, стал большего искать!»
(Ведь приманивает голос твой меня, решил я тотчас).
       «Если приближаться станешь, выйдет много горя знать!»
   
Гибель пьянице! Хмельное направляло ноги нарта,
       вмиг на голос устремился и переступил порог.
Знаете, что эта пери плетью сделала со мною?
       Я в осла оборотился, человеком стать не мог.

Отдала она в хозяйство глупого осла такого,
       и бока мои ввалились от работы без конца.
Хоть, спасибо, сохранила мне сознанье человека,
       думал, что вовеки, бедный, не увижу я лица...

Позже войлочною плетью в лошадь – в лошадь! – обратила,
       и в упряжке, как скотина, я ходил без счёту лет.
Третья жизнь моя – собакой. Лучше не было в округе.
       Раз алдар за мной приехал, попросил. Хозяйка: «Нет!

Не убережёшь собаку, в чистоте держу да в холе».
       «Накормлю её, не бойся, псу хорошему не жаль!» –
и привёл меня к отарам. Пастухам велел: «Кормите!»
       К молодой жене помчался, только заклубилась даль.

«Этого недоставало, не прислужники собаке,
       будут волки стадо резать – скот не наш», – и спать ушли.
Лег некормленым, подумав: «Охранять не стану стадо».
       В полночь волки – их двенадцать – за добычею пришли.

И до самого рассвета пировали на просторе.
       Сколько захотелось, столько и зарезали овец.
Первый был я им товарищ, истребил в два раза больше.
       Утром прискакал хозяин, ахнул: «Ну и молодец!»

Привязав меня верёвкой, что есть сил, хлестал дорогой:
       «Пусть пропал бы пёс негодный, – пол-отары потерял!»
«Нет, не так, алдар: я знаю, как сильна моя собака.
       Не берёг он вовсе стадо, коли ты кормить не стал!»   
         
И другой алдар приехал с той же просьбою к хозяйке:
       «Одолжи твою собаку, волки режут мне стада!»
«Брал её алдар недавно и привёл избитой сильно,
       как бы снова не случилось, что вернёшь ты пса сюда».

«Он был 'тот' алдар, я – 'этот', из другого, Ана, рода.
       Обижать меня не надо, за него не принимай!»
Промолчала тут хозяйка, отвечать ему не стала.
       Он меня приводит в стадо: «Лучшую еду давай!»

Жирного барана быстро притащил пастух. «Зарежь-ка
       и свари, и мясом нежным пса досыта накорми.
Подои козу, забелишь молоком тот суп, что сваришь,
       доверху наполни миску, да поставь, смотри, в тени!»

Разостлал ковёр на землю, на ковре я и улёгся.
       В полночь слышу – дико воет стая прежняя волков:
«Урызма-а-г, стоим у стада!» – «Вам не будет здесь поживы.
       Не на жизнь, а на смерть бьёмся, все отведают зубов!»

И к рассвету всех двенадцать я убил, свалил их в кучу.
       Вот алдар проснулся, вышел, сзади прячется пастух.
«Бог наслал на нас погибель, стада ровно половина...»
       Овцы в кучу сбились в страхе, за одну считали двух.

Осмотрелись – целы овцы, и ягнята все на месте,
       а разбойники округи – волки все истреблены.
И алдар меня от счастья обнял, словно человека:
       «Пса отважного такого мы благодарить должны!»

И на шёлковой веревке, привязав ещё барана,
       он вернул меня хозяйке. «Псу цены такому нет!»
Много времени иль мало, просит взять меня охотник:
       «Одолжи твою собаку, славную на целый свет!

Из лесу медведя выгнать пусть поможет нам собака,
       не осилили мы зверя, пулей не убить его».
«Хорошенько накормите, и тогда она поможет,
       не проявите заботу – не прогонит никого».

Отдала меня хозяйка, и приблизились мы к месту,
       где медведь ходил. По следу бросился за ним бежать
и увидел: был он белый, сел в траву по-человечьи.
       Так сказал: «Садись-ка рядом, чтоб твою судьбу решать.

Не медведь я, знай, – Афсати. А медвежий принял облик,
       чтоб твои несчастья разом наконец-то прекратить.
Ты беги к своей хозяйке, выдумай, что сильно болен,
       притворись, что умираешь, мол, ни есть, ох-ох, ни пить.

Бросит женщина: «Ну что же, подыхай, как сын собаки».
       И уйдёт она за двери, пса оставив издыхать.
Ты – к хозяйкиной постели, войлочную плеть достанешь,
       в лапу взяв, себя хлестни ей, чтобы человеком стать.

Урызмагом обратишься, и тогда садись на ложе,
       с плетью войлочной дождёшься возвращения её».
Так, наученный Афсати, сделал я и гордым нартом
       сел на ложе, предвкушая, как изменится житьё.

«Да, к тебе подкралось горе, – злой хозяйке улыбнулся, –
       ты меня за все мученья полностью вознаградишь!»
С ней провел я ночь, а утром плетью войлочной ударил:
       «Стань ослицею, и больше никому не навредишь».

Вмиг ослицей пери стала. Я пригнал её в селенье,
       эту серую ослицу видел каждый, и не раз.
Мне зачем? продал – Бората, ею этот род владеет.
       Чудо ли, решайте сами. Весь мой на сегодня сказ».
   
Вот как порешили судьи: «Быль Хамыца необычна.
       Быль Сослана интересней, много пережить пришлось.
Но чудесней оказалась быль седого Урызмага,
       раньше о таких лишеньях слышать нам не довелось.

И поэтому лисица достается Урызмагу!»
       Старший шкуру взял и гордо всем награду показал.
Отвороты сшил для шубы – сносу не было изделью.
       А молву об этой шубе кто в селенье не слыхал!

_____________________________________________
От автора. Работая с архаическим текстом-подстрочником, я поняла, что любая попытка
внести вычур, необычную современную рифму обречена на неудачу. Поэтому пользуюсь и глагольными рифмами, и очень простыми рифмами. Читателю представлена одна из легенд замечательного нартского эпоса.


Иллюстрация принадлежит: family.dedegkaev.ru/…/books/legg/141-neplis