Гиперборея

Хирург армейский,
бесконечно уставший,
благое дело сделал:
сердце биться заставил;
тело израненное
от конечностей избавил.

А когда-то это тело:
куда-то бежало;
песни пело;
жизнью гудело;

косило, пахало;
детишек плодило;
иногда пило;
кулаками махать любило;
с винтовкой в атаку ходило;
«Ура» вопило;
вшей давило…

А как любило:
Родину-Мать;
жену, детишек;
мужскую силу;
женскую стать.


В детстве мечтало
стать журавлём
и весною на север
со стаей слетать,
глянуть сверху
на мечту свою
Гиперборею.

Какая оказия –
в то время не думали
об эвтаназии,
куда хоронить не знали.

Сколько земли перерыли,
проползли половину
Европы, треть Азии - 
где было силы брать?
В любви ли?

А теперь его тело,
вопреки всем законам,
на север летело –
не журавлём,
а самоваром
и летом.

Кто он теперь?
Не может:
ни подтянуться,
ни приподняться,
ни встать,
ни петлю связать,
ни накинуть её на шею,
ни вздёрнуть себя на рее.

Он к соседу,
такому же самовару,
но зрячему: «Глянь ка,
что там»?
А тот к санитару:
«Подсоби ка,
дай глянуть».

- «Самоварам
глядеть не положено
в иллюминаторы».

Вот и встретились
жестокость и хамство
с детской мечтой.

«Обидно» - слово не то.
А это: «- - - - - - - - - - ;
- - - - - - - - - - - - - - - - ;
- - - - - - - - - - - - - - - - »
всё матом.


Кто он теперь?
Он даже не инвалид:
нет рук, чтоб ноги свои
почесать, которых нет;
нет глаз,
чтобы глянуть на то,
чего давно уже нет.

- Смотрю
на самку комара
и согнать не могу,
и не хочу -
пусть пьёт и плодится,
птице какой-нибудь
на корм пригодится, 
хоть польза какая-то
будет всем от меня.

Трясётся внутри
искорёженная  осколком
пружинка, что когда-то
страстью звалась,
а любовь висит
на ниточке, оставленной
медсестрой случайно