Третья баллада Дмитрия Быкова

Почему людям нравятся те или иные стихи? Трудно дать ответ на этот вопрос. Вот я давно искренне люблю стихи Дмитрия Быкова. Далеко не все, правда.


Быков Дмитрий Львович родился в 1967 году в Москве. Окончил журфак МГУ. Журналист. Обозреватель еженедельника "Собеседник". Преподает литературу в школе. Автор книг "Декларация независимости" (1992),"Послание к юноше" (1994), "Военный переворот". Печатался в "Знамени", в "Октябре". Живет в Москве.

* * *


ТРЕТЬЯ БАЛЛАДА

Десять негритят
пошли купаться в море...


Какая была компания,
какая резвость и прыть!
Понятно было заранее,
что долго ей не прожить.

Словно палкой по частоколу,
выбивали наш гордый строй.
Первый умер, пошедши в школу,
и окончив школу, второй.

Третий помер, когда впервые
получил ногой по лицу,
Отрабатывая строевые
упражнения на плацу.

Четвертый умер от страха,
в душном его дыму,
А пятый был парень-рубаха
и умер с тоски по нему.

Шестой удавился, седьмой застрелился,
с трудом достав пистолет,
Восьмой уцелел, потому что молился,
и вынул счастливый билет,

Пристроился у каравая,
сумел избежать нищеты,
Однако не избежал трамвая,
в котором уехала ты,

Сказав перед этим честно и грубо,
что есть другой человек, —
И сразу трое врезали дуба,
поняв, что это навек.

Пятнадцатый умер от скуки,
идя на работу зимой.
Шестнадцатый умер от скуки,
придя с работы домой.

Двадцатый ходил шатаясь,
поскольку он начал пить,
И чудом не умер, пытаясь
на горло себе наступить.

Покуда с ногой на горле
влачил он свои года,
Пятеро перемерли
от жалости и стыда,

Тридцатый сломался при виде нахала,
который грозил ножом.
Теперь нас осталось довольно мало,
и мы себя бережем.

Так что нынешний ходит по струнке,
охраняет свой каравай,
шепчет, глотает слюнки,
твердит себе "не зевай",

Бежит любых безобразий,
не топит тоски в вине,
Боится случайных связей,
а не случайных — вдвойне,

на одиноком ложе
тоска ему давит грудь.
Вот так он живет — и тоже
подохнет когда-нибудь.

Но в этой жизни проклятой
надеемся мы порой,
Что некий пятидесятый,
а может быть, сто второй,

Которого глаза краем
мы видели пару раз,
Которого мы не знаем,
который не знает нас, —

подвержен высшей опеке,
и слышит ангельский смех,
И потому навеки
останется после всех.

 

ПОСТЭСХАТОЛОГИЧЕСКОЕ

Наше свято место отныне пусто.
Чуть стоят столбы, висят провода.
С быстротой змеи при виде мангуста
кто могли, разъехались кто куда.
По ночам на небе видна комета —
на восточном крае, в самом низу.
И стоит такое тихое лето,
что расслышишь каждую стрекозу.
Я живу один в деревянном доме,
я держу корову, кота, коня.
Обо мне уже все позабыли, кроме
тех, кто никогда не помнил меня.
Что осталось в лавках — беру бесплатно.
Сею рожь и просо, давлю вино.
Я живу, и время течет обратно,
потому что стоять ему не дано.

Я уже не дивлюсь никакому диву.
На мою судьбу снизошел покой.
Иногда листаю желтую "Ниву",
и страницы ломаются под рукой.
Приблудилась дурочка из деревни:
забредет, поест, споет на крыльце —
Все обрывки песенки, странной, древней,
о милом дружке да строгом отце.

Вдалеке заходят низкие тучи,
повисят в жаре, пройдут стороной.
Вечерами туман, и висит беззвучье
над полями и над рекой парной.
В полдень даль размыта волнами зноя,
лес молчит, травинкой не шелохнет,
И пространство его резное, сквозное
на поляне светло, как липовый мед.

Иногда заедет отец Паисий,
что живет при церковке за версту, —
Невысокий, круглый, с усмешкой лисьей,
по привычке играющий в простоту.
Сам себе попеняет за страсть к винишку,
опрокинет рюмочку —"Лепота!", —
Посидит на веранде, попросит книжку,
подведет часы, почешет кота.

Иногда почтальон постучит в калитку —
все, что скажет, ведаю наперед.
Из потертой сумки вынет открытку
(непонятно, откуда он их берет).
Все не мне, неизвестным: еры да яти,
то пейзаж зимы, то портрет царя,
К Рождеству, Дню ангела, Дню печати,
с Валентиновым днем, с Седьмым ноября.

Иногда на тропе, что давно забыта
и, не будь меня, уже заросла б,
Вижу след то ли лапы, то ли копыта,
а вглядеться, так может, и птичьих лап,
И к опушке, к черной воде болота,
задевая листву, раздвинув траву,
По ночам из леса выходит кто-то
и недвижно смотрит, как я живу.

1991