Аделаида

А она оставалась прежней,
Как истершийся в пыль рубин,
Как рисунок прилива нежный…
Но, о том я не говорил.

Я молчал всегда очень смело.
Был последним из тех, кто знал,
Что плечо ее, в пудре белой,
Сохранило белесый шрам.

И о шарме ее - знал много,
От Lalique я ей броши дарил,
Но она отвечала строго:
«Я Адела – скорей уйди».

Я бежал. Уходил поспешно,
И Аида меня ждала:
И в ее костлявости серой
Я искал ледяного тепла.

Пусть чахотка ее съедала,
Мне от Ады пришло письмо:
«…Вспомни, как я тогда хохотала,
По столу растекалось вино…

Ты совсем позабыл свою Федру?
Ах, как жаль, значит так суждено…»
Да, я знал эту милую ведьму,
И боялся, боялся ее.

Сколько было прелживого в жизни?
Как я мог потерять столько сил,
Что в сердцах натыкался на мысли,
И хотел, чтоб меня застрелил

Юный малый с какой-нибудь спесью,
В рединготе, чернее чернил…
…И смеялся; я пил за здоровье,
И его я почти пропил.

Каждый день проходил неспешно;
Я был прежний, прекрасный вор,
И со мною болтала Ида,
Мы несли с ней какой-то вздор,

И светились у Иды кудри,
Но она говорила: «Стой!
Я желаю, вернись к колдунье,
Лучше нас – только мой укор».

С той поры я всего боялся.
Тяжела становилась жизнь,
И никто ведь не признавался,
Что меня нечто тянет вниз.

Бесполезный и темный город –
Декаденты, абсент, спиритизм,
Становился донельзя колок
Восстававший из книг коммунизм.

Стык веков – или просто эпоха?
Ярких красок сгущалась тьма,
Приходила Аида снова,
В полнолуние, в ночь без сна.

И никто не писал мне писем.
Так меня позабыли все,
И я был, как всегда, безразличен,
Позабытый в своей красе.

Лишь тогда отыскалась снова,
Чья-то брошь – драгоценный Lalique,
Я ее проиграл, должно быть,
Чтобы стало вольнее жить,

Чтоб скорей позабыть лихую,
Что хранила белесый шрам,
На плече, усыпанном пудрой,
И мешала тревожным снам

Приходить, когда было пусто,
Когда страх превращался в боль,
И походкою пьяно-грустной
Приходила, как черная моль,

Под вуалем ажурно-дымным,
Из безумья сотворена,
Моя мука – Аделаида:
И ждала на пороге. Ждала.