Матрац

 

               Матрас

       Чиркк, чирк, чирк……Иногда этот скрип сводит с ума….Обееееед, обееееед,обееееед……Мы достаем из тумбочек свои стаканы, плошки, вилки и ложки и спешим в конец коридора, туда, где расположена больничная кухня. В нашей палате, рассчитанной на семь человек - двое неходячих….Точнее ходить они могут, но в силу некоторых причин не способны перемеситься из своей палаты даже в пункт питания, если его можно назвать таковым…Будни нашего заведения нельзя назвать стандартными, для прочих заведений, относящихся к министерству здравоохранения. Дело здесь в том, что  мой читатель находит меня не в простой клинике, а в закрытом заведении для умолишенных.         
   Впрочем…все по-порядку. Обычным майским утром, когда коммунальщики уже отключили  подачу теплоэнергии, а весеннее солнце еще не успело нагреть коробки, именуемые квартирами, пятые точки их обитателей за ночь превращаются  в этакое подобие свежеохлажденных полуфабрикатов. Просыпаясь, несчастные, судорожно пытаются закутать «сладкие места» в недра покрывал, одеял и прочего укуточного материала. Не являясь исключением я зябко потянулся, приоткрыв один глаз, размышляя стоит ли открывать другой. Казалось бы мои глубокие умозаключения на эту тему продолжались бы и далее, если бы не навязчивое дребезжание будильника, мерзко извергаемое потертым сотовым телефоном. Щелкнув клавишей ненавистного достижения современной электроники я опустил ноги в любимые тапки и не обращая внимания на то, что попал  лишь в одну из них вяло пошеркал совершать утренний туалет. Ничто не бодрит человека так, как бокал хорошего виски или прохладный десятиминутный душ. Поскольку первое никак не могло сочетаться с тем, что сегодня А-утро и Б – среда,  выбор досадно пал на второе.
   Спустя двадцать минут, погрузив в себя пару бутербродов с «Куриной икрой», а проще говоря вареными яйцами я неторопясь кручу руль своего потрепанного, но оттого не менее любимого Ситроена. Пожалуй самое приятное в небольших провинциальных городах – это отсутствие, ну или почти отсутствие пробок. Тем не менее, иногда они все же возникают и  любимым занятием в такой ситуации для меня остается  разглядывание  соседей по дороге справа и слева. Поскольку авто, которое я вожу практически намертво затонировано, делать я это мог не боясь быть замеченным даже с самого близкого расстояния. Вот менеджер-очкарик, важно сидя за рулем своего нового Фольксвагена деловито – привычно отправляет в рот очередную партию свежевытащенных из своего длинного носа козявок, а вот блондинка слева, с лицом необремененным интеллектом нервно пытается вытащить что то из необъятных недр ее дизайнерской сумочки. Процесс явно затягивается, колонна вяло трогается, что не мешает барышне продолжать свое занятие. По тому, как быстро она перебирает непропорционально накаченными губами и закатывает щедро накрашенные глаза, несложно догадаться какие именно литературные обороты извергает ее слегка кривой рот. Впереди ползет то, что когда то было Жигулями шестой модели. Танки, честно прошедние путь от Сталинграда до Берлина на фоне этого чуда Советского автопрома выглядят куда лучше и свежее. Звук, с которым перемещается этот старый и уставший механизм вонзается в уши каким то адским ансамблем из скрипа, лязга, свиста и чего то уж совсем непонятного вынужденному слушателю. Рык двигателя перебивает музыку в салоне, я кашляю от сизо-коричневого дыма, выплевываемого тем, что осталось от выхлопной трубы. Аккуратно его обгоняю – за рулем особь мужского пола без возраста, вида, не менее лучшего чем его железный конь, в мятой белой кепке с черным окалышем. На крыше бережно свернуты кусты плодовых, на заднем сидении саженцы, коряво упирающиеся в потолок и рыже-серо-бежево-желтый кот, кажущийся старше, чем Кепка и его транспортное средство вместе взятые. Усатый вяло провожает меня сытым и наглым взглядом, на морде читается явное желание послать меня в направление, которое чаще всего указывается на заборах.
     Итак, я на работе. День начинает разгуливаться, лучи солнца, проникающие сквозь окно приятно нагревают офисные столы здешних обитателей. Коллектив у нас был небольшой, но достаточно дружный. Сотрудники, имеющие в голове зачатки интеллекта времени на офисные склоки не имели. Те же кто таковым был обделен при всем желании не могли бы развязать внутриколлективную неприязнь, а потому сосуществовали мы мирно и спокойно. Непонятно, какая высокотворческая  мысль подтолкнула нашего шефа дать фирме по продаже кондитерских изделий название «Орал», с ударением на О.Тем не менее Эрик Эрикович, подписывая многочисленные документы гордо скреплял их теснением своей печати с вышезнакомым названием, с явным удовольствием любуясь плодами своей нездоровой фантазии. Несложно понять, с каким ударением нас называли конкуренты, поставщики и партнеры. Но, как известно шеф всегда прав и желания обсудить эстетичную часть названия его детища ни у кого не возникало, учитывая к тому же мягко говоря сложный характер нашего руководителя.
     Коллектив этот состоял из 20 человек, включая Эрекцию (именно так  все величали Эрика Эриковича в его отсутствие). Работали мы достаточно плодотворно и результативно, словом «С огоньком», принося работодателю неплохие девиденды. Относительно наших личных доходов ситуация выглядела менее радужной. Не сказать, что получали мы совсем мало и на что то насущное не хватало, однако к покупке дачи, ремонту квартиры или скажем покупке нового автомобиля надо было готовиться обстоятельно, трезво планируя текущие расходы не один год.
    Деятельность «Орала» заключалась в том, что одни из нас искали производителей кондитерских изделий, заключая с ними договор поставки по сходной цене, другие же, включая меня, искали в свою очередь каналы сбыта для все этих пряников, медунцов, карамели, мармелада и прочей сладкой срани. Вспоминая свои трудовые будни не могу не заострить внимание на том, что больше всего раздражало меня в процессе трудовой деятельности в этой чудесной организации, а именно – названия реализуемой нами продукции. Алладин, Морячок, Лизун-сосун, Бряк-Бряк…..вот лишь малый айзберг названий этих кулинарных шедевров. Порой, диалог с партнерами сводил меня с ума степенью идиотизма его содержания.
 - «Алло, да Тамара Степановна. Спешу напомнить, что за вами числится долг еще с прошлого месяца. Как это за что? А 8 коробок «Лизуна – Сосуна» и 4 упаковки «Машиной радости»? Знаете что?! Если вы не погасите дебиторку до конца этой недели, следующую партию «Шустрых гномов» «Орал» не сможет вам отгрузить до момента полной оплаты долга.  И вам всего доброго.
      Боже, как я устал от этих уколов. Задница уже давно напоминает Брестскую крепость. Разница лишь в том, что на упомянутом  героическом объекте повреждения остались от снарядов и фугасов неприятеля, в моем же случае условное  «поле битвы» покрыто сотнями следов от уколов. И что они такое колют, а может быть причина невероятной боли и постоянного зуда в том как колют. Господи, как быстро тают мысли. Раствор попал в кровь и сознание мягко но верно уплывает прочь, как молоко из кастрюли нерадивой хозяйки, оставляя на плите большую жженую корку.
            На 9 мая давали «праздничный» компот из сухофруктов. Пахло черносливом, курагой и вареным изюмом. Нянечка провезла каталку с огромной алюминиевой кастрюлей по длинному коридору, вдоль которого расположены наши палаты. Мои собратья по недугу расплылись в медовых улыбках. Лязгая своими индивидуальными кружками мы бодро начали подтягиваться к раздаче. К несчастью всех потенциальных дегустаторов, зашедших в столовую, нашим взорам предстала следующая картина: На огромном баке с компотом, который в свою очередь стоял на раздаточном столе гордо восседал алигофрен Алеша, который с самым невозмутимым видом справлял "Большую нужду" в общую посуду. Минутная пауза Станиславского прервалась все тем же лязгом кружек. Кого то стошнило прямо тут, кто то с досадой пошеркал стертыми тапками в сторону своей палаты, а.......кто то, сместив Алешу немного в сторону радостно черпал из бака компот с "изюминкой", не брезгуя неоднократной добавкой.
    - Процедуууууры, процедууууры. Истошный крик Серафимы мог означать лишь одно – через пять-семь минут в моей тощей заднице станет  на пару дырок больше. Привычно поднимаюсь с койки и в составе прочих лиц монотонно ползу к процедурной. Очередь из числа пациентов с неустойчивой психикой требует особого описания. Это не похоже на очередь в булошной, автозаправке или  гардеробной театра. Да что там говорить, контингент тоже мягко говоря значительно отличался. Были здесь и «артисты», «политики», были и рядовые «светила мировой величины». Из простых  на нашем этаже пожалуй только я, Алеша, да еще 5-7 кадров. Богемные постояльцы, облаченные в неудобные полосатые пижамы казенного покроя, пытались пролезть без очереди, аргументируя неджентльменский ход звездным статусом его обладателя. За 3 года пребывания здесь, откровенно говоря так и не разобрался до конца в этой загадочной и сложной иерархии. Порой, спор трижды героя-космонавта России, с лауреатом нобелевской премии за вклад в исследование неземных цивилизаций заканчивался очень даже приличным мордобоем. Прерывал творческую дискуссию, как правило, старший санитар Гацких, посредством резиновой дубинки и парой веских аргументов в виде огромных и увесистых кулаков. Николай с молодых ногтей обладал недюжей силой и большим ростом, ну…и как это часто бывает малым умом. Закончив после сельской школы лесохозяйственный техникум по профилю «Вальщик» 2 категории, Коля вышел на работу в местный Леспромхоз, где однажды успешно повалил во время трудовой вахты очередную сосну, а с ней и двух своих напарников. Причиной тому была то ли роковая случайность, то ли то, что в техникуме, когда его однокашники успешно изучали тему «направление падения длинноствольных пород при спиле» Николай просидел дома, болея свинкой. Теперь это уже никому неизвестно, да и тогда толком никто разбирать не стал. В город он попал просто и быстро. Когда коллег лесорубов дружно похоронили, вся траурная процессия, включая баб и детей прямо с погоста направилась к Колиной избе. В руках местных мужиков поблескивали острые топоры, первая вдова крепко сжимала серп, другая вилы. Увидев в окно избы визитеров, мать душегуба, являясь женщиной опытной и неглупой наспех собрала Чадо, сунула то немногое, что удалось скопить за последние годы и отправила огородами в город. Видавшие виды чемпионы по бегу с препятствиями оценили бы Колин кросс на 5+ и пригласили бы в сборную. Помешал этому вероятно лишь тот факт, что вместо спортсменов медалистов забег наблюдали бывалые лесорубы, дружный коллектив которых частично состоял из бывших зеков-рецидивистов, крестьян и прочего сомнительного сброда. Колю в селе больше никто не видал, а мать старушка перебралась в соседнюю деревню…..после того, как ее изба «случайно» сгорела. Попав в город Николай определился санитаром в Морг, но проработав там года два, однажды после ночного дежурства вынужден был записаться на прием к Георгию Сергеевичу, зав. Отделения заведения, где в настоящее время коротает будни ваш рассказчик. Что произошло той ночью в морге и о чем они беседовали на приеме неизвестно, однако вскоре после этого главврач, вероятно пожалевший и без того ущербного Колю, да еще и после «Варфоломеевской ночи» в морге предложил ему место санитара у себя в отделении. Так, за 7 лет безупречной работы с усердием, присущим всем идиотам Николай дослужился до старшего санитара, считая высокое назначения апофеозом нечеловеческих усилий и верхом его карьерной лестницы. Должностные обязанности Коля выполнял четко и  быстро, не забывая при этом методично таскать у пациентов принесенные их родными продукты и личные вещи, которые по его разумении были ценными или могли «пригодиться в хозяйстве». В целом же, помимо присмотра за порядком Коля выполнял еще ряд функций, на которых не стоит заострять внимание.
   Так шли мои трудовые будни, собирая часы, дни и месяцы в какой то серый, мятый и бесформенный комок впустую потерянного времени. Были и яркие вспышки, когда праведные труды с лихвой  вознаграждались  коллективными пикниками, корпоративами и прочими приятными и запоминающимися моментами. Человек я был семейный, а потому мероприятия ограничивались употреблением спиртных напитков и принятием легких наркотиков, способствующих бодрости духа и веселости нрава. Посиделки с товарищами заканчивались как правило не позже полуночи, т.к. дома помимо супруги меня ждали 6 летний сын и полугодовалая дочь. В целом же семейная жизнь протекала ровно и гладко, небольшие конфликты, как и в большинстве других семей заканчивались так же быстро, как собственно и начинались. Жена Оксана была добрым и отзывчивым человеком, хорошей хозяйкой и отличной матерью. Работала моя супружница в небольшом рекламном агентстве рядовым сотрудником, что впрочем и меня и ее вполне устраивало. Наша небольшая стандартная двушка была уютной и светлой, но со временем  мы планировали приобрести более просторное жилье. Главной же на то время для меня задачей было приобретение автомобиля,  который снился мне на протяжении многих лет, снился регулярно, обстоятельно и в деталях. Не помню точно, что именно пробудило во мне столь сильное желание стать обладателем небольшого спортивного мерседаса, но торкнуло как надо и до момента покупки вовсе не думало отпускать. Никакие аргументы и доводы супруги о непрактичности данного средства передвижения и дороговизны в обслуживании не принимались. И я с усердием барана откладывал в кубышку то, что удавалось отложить.    
      Удивительно…на сколько люди могут быть странными. Странными в делах своих, помыслах, в намерениях. Невероятно что та или иная ситуация способна вытворить с нами, загнать в рамки, придать нам иную форму, отличную от той что была, согнуть в три погибели или напротив, по-княжески выпрямить. Вот живешь ты скажем 30, а то и все 40 лет с мыслью, будто знаешь себя вдоль и поперек. И что только ты не видал в себе. И хорошего и плохого и вообще Бог знает какого. И в каких только местах не бывал, с какими людьми не встречался. А придет ситуация, абсолютно дикая, непредсказуемая, пугающая нечеловечностью своей и абсурдом, где скажем, чтоб самому выжить - приятеля своего или другого какого близкого необходимо изжить и понимаешь, какие такие инстинкты да рычаги внутри поворачиваться начинают и работать, да так четко и слажено, будто и не дремали они никогда те же сорок лет, не ждали часа своего страшного, чтоб очнуться. Смертельно голодающий  в такой ситуации, пусть и не без внутренней и долгой борьбы - товарищем своим отобедать не побрезгует, влюбленный, при болезни любимого - родителя может истребить родного, чтоб деньгами на лечение разжиться, а уж про различные социальные институты, вроде армии или тюрьмы и говорить то вовсе не приходится. Одно слово-люди…..
     Какие глубокие однако мысли идут мне в голову сегодня. Сижу я на подоконнике 3 этажа супротив своей палаты и сквозь зарешеченное стекло наблюдаю за тем, как  голуби, кивая своей полоротой башкой важно  выхаживают по весеннему больничному двору, методично куная свой крючковатый клюв в грязную лужу, неизменно появляющуюся  на одном и том же месте вот уже лет 10, по заверению местных старожилов. Вон тот, что побольше…пожалуй знатный вышел бы навар с такого экземпляра. А ты не морщись! На наших то казенных харчах только и делать, что с голоду пухнуть, особенно зимой. А тут - все кормешка. Мы хоть тут и психи все вроде как, а инстинкты выживания пока никто не отменял. И соображалка в такие моменты работает похлеще, чем у Кулибина. Вот и изловчились мы с четверыми товарищами каждую зиму силки на курлатых ставить. Первый блин, по традиции обернулся для нас конечно комом, поскольку, как выяснилось позже – поймать голубя руками крайне трудоемко. Удивительно, но выход тут изыскал идиот - Егорка, показав недюжие чудеса инженерной мысли. Говорить наш подельник не умел вовсе, а только мычал и энергично жестикулировал своими длинными и размашистыми руками, напоминая смесь примата с мельницей. Умел ли Егорка соображать не известно было никому, даже главврачу, однако нравом он обладал добрым, а лицом абсолютно нейтральным. Пользы от него никто не ждал, но по причине того, что и вреда он никакого доставить не мог – примыкал в отделении то к одной то к другой компании. Вот в четвертой палате наш Егорка «Играет» в карты, а вот уже в одиннадцатой перебирает костяшки домино. Вот летом он красит больничную клумбу, а вот по осени сжигает большую и грязную кучу травы и листьев, бережливо собранную им же ранее. Сквозь густой и едкий дым наконец начинают пробиваться яркие языки пламени, мы видим как Егорка широко улыбается, натруженные руки гордо сжимают ржавые грабли.
     Попал он сюда обычно, как и большинство постояльцев. В силу сложных жизненных обстоятельств тонкая психика творческого по натуре человека не устояла перед натиском судьбы и у Егора Витальевича , обывательски говоря поехала крыша. А случилось это так. Воспитываясь в интеллигентной семье маленький Егор параллельно со средней, окончил еще и музыкальную школу, по классу скрипки. Инструмент мальчику давался достаточно легко, поэтому неплохо отточив с годами музыкальное мастерство он углубился в изучение музыкальной грамоты, проводя в библиотеке свободные вечера. Тогда же привил он себе страстную любовь к литературе в целом, пропустив через себя сотни книг самой различной тематики, от Античности до Квантовой физики. Позже, без труда поступив на бюджетное отделение местного института Егор с отличием окончил его экономический факультет, получив вскоре предложение в нем же и преподавать данную дисциплину. Являясь то ли от природы, то ли от библиотечного образа жизни своей  человеком робким и к жизни не приспособленным, одна мысль о предстоящих собеседованиях в поисках работы вызывала у юноши панический страх. Так решение остаться в ВУЗе на правах преподавателя  пришло само собой. Со временем робкий юноша стал вполне уверенным в себе в рамках института мужчиной, он «оперился», возмужал и даже пару раз заводил легкие интрижки со своими студентками (а поговаривают что и со студентами). Будучи человеком интеллигентным, ежедневное «автобусное» хамство с каждым днем вызывало в Егоре все большую волну раздражения, пока нашему герою не пришла в голову мысль приобрести собственный автомобиль. Поход в интернет натолкнул молодого педагога на 2 мысли, первая из которых это то, что машину надо покупать новую, и вторая, это то, что скромной институтской зарплаты не хватит даже на подержанное авто. В голове мгновенно сформировались схемы, финансовые потоки, расчеты и прочие полезные в совершении покупки данные. Так Егор Витальевич впервые поставил экзамен за деньги, а чуть после и вовсе поставил на поток данную процедуру. Уже спустя год делец совершил заветную, пусть и отечественного производства, зато новую покупку. Через два место годовалой «пятнашки» занял новенький «Баварец», а с ним появилась и эффектная блондинка, переехавшая вскоре после знакомства в новую Егоркину свежепостроенную двушку. В общем жизнь его стала сытой, вальяжной и более чем комфортной. В знак благодарности к своим друзьям книгам, благодаря которым  Егор и получил это изобилие в доме, была собрана более чем приличная библиотека, которая регулярно и успешно пополнялась. Развязка наступила столь же быстро, сколь и логично. В разгар очередной сессии, в кабинет, после только что состоявшейся «очередной» успешной сдачи экзамена вошли два следователя, ректор и понятые в составе трех человек. Из верхнего ящика стола аккуратно извлекли несколько конвертов с хрустящими купюрами, загодя бережно промаркированных заботливыми оперативниками. Понятые напоминая трехглавого персонажа русских сказок тянули шеи то в сторону злосчастных конвертов, то в направление «злодея», также подобно упомянутой рептилии вытягивая языки, поливая бедолагу ядовитой критикой и призывая к морали. То, что случилось далее не ожидал ни «Горыныч», ни следователи, ни ректор, да и впрочем и сам задержанный. Невероятное психическое напряжение его, дойдя до разумной кульминации переросло вдруг в легкость и какую то приятно-масляную расслабленность во всех членах его обладателя. На смену дикой и отчаянной гримасы, в гости к лицу его явилась широкая  добродушная улыбка, которая загостилась несмотря на прошедшие годы до сих пор. Дело вскоре быстро прикрыли, признав обвиняемого недееспособным, а Егор Витальевич стал Егоркой, поменяв новые двухкомнатные апартаменты на койка-место в нашей дружной палате.
     Что же касается  Егоркиного ноу-хау в нашей коллективной охоте, то тут все предельно просто, а потому максимально эффективно. Пока те из нас, кто хоть немного соображал вели дискуссию относительно способа поимки пернатого обеда, бывший педагог коррупционер, а ныне рядовой идиот лихо упер из столовой пластиковый ящик достаточно  внушительного размера. Осмотрев трофей мы дружно двинулись вглубь больничной аллеи, подальше от окон корпуса. Все с той же улыбкой Егорка взял небольшую палку, привязав к ней довольно длинную веревку, перевернул дном вверх ящик и подпер его перевязанной палкой с одной стороны, убрав свободный конец бичевки за близлежащий куст. Слегка ошалев от того, что наш умственноотсталый соплеменник оказался не только прирожденным инженером, но и прекрасным добытчиком, принесшим все то, из чего состояла хитроумная ловушка мы приступили к тому, ради чего собственно и собрались. Пять пар голодных глаз жадно наблюдали из своего убежища системы «кусты» на голубей, упорно нежелающих и близко подходить по направлению к ящику. К счастью, в карманах моей телогрейки оказались пара кусочков белого хлеба, тут же примененных нами в виде приманки.
      За пару часов мы обычно ловили до 5-6 голубей да пару воробьев. Приличный по размерам больничный сад вполне позволял нам уютно уединиться  в одном из его закутков и заняться приготовлением добытых трофеев. Пока мои подельники добывали пару картофелин, луковицу и щепотку соли я разводил небольшой костер и ставил кипятиться воду, предусмотрительно набранную из под крана в туалете. Пикантный вопрос с умертвлением и последующим потрошением птиц, к общей радости с легкостью взял на себя Ильич, мрачный человек лет пятидесяти пяти, с хмурым выражением лица и нездоровым блеском, периодически возникающим в его полупотухших глазах. Колюще режущих предметов нам никогда не давали и даже в столовой питались мы только алюминиевыми ложками и кушали исключительно из пластмассовых тарелок, чтобы не разбить керамические и не порезать к чертовой матери себя и других осколками. Однако Ильич и тут не подкачал, раздобыв неизвестно где стальную линейку, заточив ее до острия бритвы о бордюрный камень больничного тротуара. Подобно древнему жрецу, накинув на лысую голову капюшон плаща он с важностью палача отсекал голубиные головы, используя в качестве эшафота старый и трухлявый пень. Взгляд его при этом становился жестким, ледяным и немного мутным. Крючковатые пальцы цепко держали орудие, нижняя губа сильно вытягивалась вперед. В момент самого отсечения язык его, подобно змеиному играл между рассохшихся и потрескавшихся губ, скривившихся в полуулыбке. После казни Ильич методично принимался общипывать оперение с небывалой педантичностью, не пропуская ни одного перышка, позже отрубал лапы и потрошил несчастных. Беглого взгляда хватало и мне и остальным, чтобы понять насколько неполезно для здоровья разойтись с ним во мнениях. Думаю не только я неоднократно представлял свою голову на старом пне в предвкушении взмаха  острой линейки. В клинике Ильич являлся старожилом и находился дольше нас всех вместе взятых. О том как именно попал он в наши ряды знали немногие, а те кто знал старались помалкивать в тряпочку и не распространяться на этот счет.
     Двадцати пяти лет отроду молодой Ильич уже имел жену, смазливую и вертлявую бабу, да к тому же и слабую, как позже выяснилось на передок. Не сказать, что женился он по какой то там особой любви  или страсти, просто бобылем ходить как то не с руки, да и времени свободного у обычного работяги с завода не так то много. Со смены отсыпной, а там поесть, постираться, глядь, а уж  и снова на смену пора. Так, на чьем то дне рождения случайно подвернулась там же гулявшая Алена, на которой он и женился спустя полгода. Работала она в продуктовом магазине соседнего дома. Хозяйство вела справно, хоть и не перетруждалась. Выпить, в отличие  от мужа Алена была далеко не дура, отчего частенько приходила домой позже обычного и под шафе, объясняя это днем рождения  Нинки или Аньки, либо просто посиделками «с девочками». Являясь человеком простым и открытым, таким «Бабьим праздникам» Ильич значения не предавал, поскольку и сам частенько заглядывал после смены в расположенную через дорогу от проходной закусочную, где с ребятами из бригады обсуждали рыбалку, футбол или высокие производственные показатели, достигнутые в прошлом квартале, скрепляя диалог  парой- тройкой стопок горькой. Однажды на смене произошел небольшой несчастный случай, в результате которого Ильич слегка повредил ногу. Скорую решили не вызывать, а пострадавшего бригадир не раздумывая отправил домой, отлежаться. Спорить Ильич не стал и выйдя из проходной направился в сторону  дома, мирно шаркая похрамывающей ногой по ночным дворам. Уже спустя двадцать минут работяга повернул в знакомой двери ключ и вошел в прихожую, запнувшись о что то, стоящее на полу. Дураком Ильич никогда не был и то, что означает наличие ночью в прихожей чужих мужских ботинок понял сразу. Шум поднимать не стал. Вытащив Дон Жуана из своей спальни за шиворот, дал пару пинков под зад и отпустил восвояси, не забыв кинуть вдогонку одежду и знакомую обувь. Непонятно по какой причине многие женщины считают, что лучшая защита в похожей ситуации - это нападение. Будь оно по другому, может быть все и обошлось бы недельным запоем мужа и парой синяков под глазом благоверной, однако провинившаяся сторона решила использовать знакомую пословицу на практике.
       Ильич никогда не имел отношения к медицине. Более того, умело скрывал свою боязнь к уколам, прививкам и прочим медицинским процедурам проникающего действия. Утюг, подаренный на свадьбу молодым сыграл для Алены , пожалуй самую главную роль в ее жизни. Спокойный и уверенный удар Ильича пришелся вокурат в висок, отчего глубокая, кровоточащаяся рана уже спустя пять-семь минут приобрела багровый оттенок, покрытый запекшейся корочкой бурой крови.
     Положив тело на обеденный стол кухни, «рогоносец» аккуратно выбрал самые острые в доме ножи, надел фартук, резиновые перчатки и с завидной выдержкой приступил к задуманной процедуре. Первый надрез пришелся ровно на середину ее головы, четко разрезав последнюю от уха до уха вдоль волосяного покрова. Аккуратно задвинув скальп первой половины, Ильич задрал ее к шее подобно крыше кабриолета, опустив складки кожи с остатками прически под «каре» на плечи супруги. Вторую половину, к коей относилось лицо жертвы, Ильич сорвал быстро, резко, будто кору с березы. Ярко алые мышцы лица мерзко обнажились, кровоточиво показывая анатомию человеческого лица, лишенного кожи. Остатки лица, покрытые передней частью «карэ» висло сползали на грудь, небольшие ручейки крови стремились вниз, к пупку, элегантно обтекая соски женщины. Несколько десятков ударов стамеской и молотком, гулко нарушающих тишину, вскрыли черепную коробку. Запустив руки, словно в салатник Ильич потянул содержимое на себя, однако вытащить мозг убиенной удалось не сразу. На помощь пришли кухонные ножницы, отстригающие глазные нервы, различные соединения и прочее соединения, мешающее закончить процедуру. Спустя пять семь минут извлеченный орган был аккуратно вогружен в алюминиевую кастрюлю. Пытливо разглядывая проделанное, Ильич пришел к выводу, что никакой аномалии, толкнувшей «глупую бабу» к досадному проступку он не обнаружил, а значит и причину надо искать в другом, сокрытом месте. Сделав небольшой перекур начинающий паталогоанатом  старательно наточил охотничий нож, мысленно благодаря его производителей за насечки на конце длинного лезвия. С длинным разрезом от шеи до лобка пришлось немало потрудиться. Да еще и этот пол, чавкающий от крови при ходьбе достаточно раздражал. Вскрыв тело, Ильич столкнулся с новой проблемой в виде ребер, однако и это недоразумение удалось решить ножовкой по металлу и знакомой стомеской. Спустя три часа все органы его жены были извлечены и аккуратно разложены по кастрюлям, бидонам и котелкам. Нежное мясо икр, бедер и ягодиц разместились на трех разделочных досках, предварительно распиленные останки тела нашли свое место в 4 матерчатых мешках из под картофеля и свеклы. Прикинув, что до утра еще есть пара часов Ильич, являясь человеком хозяйственным и педантичным принялся  за генеральную уборку.
      Уже к обеду наиболее близкие родственники, друзья и коллеги по работе Ильича и Алены получили приглашение на вечерние торжество у них дома. Причину неожиданной пирушки массовик-затейник не раскрыл, создав тем самым немалую интригу приглашенным. Небольшой зал типовой квартиры с трудом,  но разместил всех двадцати четырех гостей. Объявив, что местонахождение жены станет сюрпризом в конце вечера, хлебосольный хозяин дал команду начинать без нее и мало что понимающие гости приступили к трапезе. Весь вечер Ильич принимал в адрес себя и хозяйки тосты, относительно богато накрытого и разнообразного стола, на что он скромно отнекивался, мол благодарить стоит не его, а красавицу Алену. Лишь в самом конце, когда гости были изрядно набравшись «кулинар» попросил слово и подняв стакан спокойно и неспеша растолковал причину, собственно и собравшую их за праздничным столом, а также вклад самой супруги в данное мероприятие. Описывать реакцию присутствующих в тот вечер смысла нет. Стоит лишь сказать, что больше половины из них впоследствии стали вегетарианцами, регулярно посещающих участкового психолога.   
       Через 2 месяца свежеиспеченного маньяка перевели из СИЗО в нашу клинику, согласно судебно психиатрической экспертизе, где находится он и по сей день. Из того рокового дня Ильич сделал единственный пугающий вывод, который не постеснялся озвучить как следователям, так и лечащим врачам – «Вскрыв Алену и не найдя там беса, соблазнившего ее на измену стало очевидно – из жены бес перешел к ее любовнику, откуда теперь его и надо извлечь и наказать».
        Итак, доведя до кипения воду я бросал в нее все, что удалось добыть моим товарищам. Был тут и лук, и щепотка макаронных изделий и немного гречи. Главный же навар мы ждали от заветных  голубиных тушек, даривших при готовке нежный и манящий аромат свежего бульона. В редких случаях хлеб, если он конечно оставался после охоты честно делился, добытчики садились вокруг котелка и принимались за еду. В такие минуты, хлебая алюминиевой ложкой из общего котла я невольно вспоминал свой дом, жену, детей, вспоминал свою маленькую и уютную кухню, где по вечерам также пахло вкусным ужином и им - домом. С годами такие мысли конечно уже не доставляли острой боли от утраченного, однако навсегда засели  неразлагающейся занозой где то там, в сердце. Вот и сейчас, являясь в общем то еще молодым мужчиной я сидел и размышлял о своей судьбе. Выйду ли я отсюда, из места, засосавшего меня как болото, смрадного, не отпускающего от себя, удерживающего, такого липкого и грязного, как жвачка, прилипшая к полу. А если выйду – что я буду делать, чем займусь, как стану зарабатывать на пропитание и где придется жить… Да и кому я нужен без гроша денег в кармане,  к тому же со справкой из психушки. В наше время и здоровому то работу найти довольно сложно, а я? Хожу, думаю, говорю, но здоров ли я? А вдруг это кажется мне так, а на самом деле являюсь больным, как и большинство здесь томящихся, уверенно полагая что держат их не за болезни душевные, а в результате общего заговора. Каковым будет будущее мое, каковым предназначение. Ведь родился же я для чего то, прибыл на белый свет. В конце концов сорняк на дороге – и тот несет в себе цель. Пройдет скажем какая -  нибудь корова или лошадь, сожрет его и сыта. И дальше она идет, пожирая сотни таких вот сорняков по обочине. Так в чем же моя корова скрыта? Где и в чем то, что держит меня на земле, ради чего дышу, двигаюсь, существую? Иногда, делился я такими мыслями и с другими, открывая душу и доходчиво объясняя то, над чем каждый должен задуматься, однако и здоровый то не всякий в силах понять такое, а от местного контингента и подавно ждать какого-либо понимания не приходилось.
      Откушав, мы по-одному возвращались в палату, где сытые и довольные получали по очередному уколу перед сном, мягко погружаясь в снотворную дремоту, незаметно переходящую в глубокий сон.
      Нельзя сказать, что сны мои отличались какой либо яркостью или разнообразием, однако один из них запомнился особенно хорошо. Мерзкая сгорбленная старуха в черных лохмотьях с длинным посохом стоит посреди города, примыкающего к какому - то гигантскому заводу, с кучей производственных цехов, огромных труб и непонятных сооружений. Я тоже стою там, метрах в трехстах от нее. Город будто вымер – ни людей, ни машин, не летают даже птицы. Все замерло в абсолютно нереальной тишине. Она поворачивается ко мне спиной и как будто плывет в направлении пустынного завода. Становится жутко и холодно, однако я понимаю, что должен следовать за ней и ноги медленно несут меня вслед за ведьмой. Я слышу мерзкий смех и вижу, как она ехидно оглядывается, убедиться что я не отстаю. Скрюченный нос ее, нездоровая худоба и кривые пальцы, сжимающие посох приводят меня в ужас. Я вижу, как она подходит к небольшому строению и заходит внутрь. Чуть позже я тоже попадаю внутрь. Передо мной лестница, идущая вниз этажа на три. Через ее пролеты я вижу, что там, внизу большое помещение, старое и потертое с торчащей из стен арматурой, каким то строительным мусором и отчего то горящей заводской топкой, размером чуть больше русской печки. Старуха стоит рядом с ней и повернув голову вверх, на меня со злостью смеется каким то сатанинским, скрипучим смехом, грозя то желтым пальцем, то старым посохом. Вот тело мое уже будто подается вперед, вниз, непослушно перебирая одеревеневшими ногами, однако вскоре приходит осознание неизбежной гибели, организм мобилизует последние силы и я с трудом беру себя в руки, издавая крик что есть мочи. Вокруг все расплывается, закручиваясь в мутную ускоряющуюся воронку, я открываю глаза и понимаю, что лежу в постели и дико ору, покрытый с ног до головы холодным потом. На этот раз повезло….
       Один из самых ярких моментов моей жизни это пожалуй то самое утро, когда я наконец поехал таки покупать то, о чем мечтал несколько лет. Спортивный мерседес, запаркованный уже почти бывшим владельцем напротив входа к нотариусу переливался на солнце черной смолью, отражая в себе окружающий мир, словно зеркало. Во внутреннем  кармане  лежал тугой конверт с наличными, которые я так долго и бережно откладывал. Сделка прошла быстро и затруднений не вызвала. Вован (так звали хозяина) лениво кинул в карман спортивных штанов сверток, а мне вяло протянул два комплекта ключей с блестящими брелоками и эмблемой «Мерседес». Закончив с формальностями мы ударили по рукам и попрощались. Невозможно передать, что чувствовал я в момент, когда сел за руль и положил руки на рулевое колесо. Я трогал ручки, козырьки, клавиши управления и даже педали. Каждый сантиметр этого чуда немецкого автопрома хотелось вылизать и расцеловать в задницу создавших его инженеров. Спустя полтора часа я с трудом перестал пускать слюни и нажав клавишу зажигания с визгом устремился в сторону ближайшего шоссе. Выбрав наиболее прямой отрезок автобана я утопил педаль и с щенячьим  восторгом наблюдал, как стрелка ритмично ползет к отметке двести  километров в час. Поразительная мягкость хода и высокотехнологичная подвеска абсолютно  отрывали происходящее от реальности. Спорткар послушно глотал километры отличного  шоссе, все также уверенно набирая скорость. Других участников движения на дороге практически не было и я с азартом утопил педаль газа в полик. Невозможно передать ощущение, когда тебя, словно штурмана формулы один вжимает в кресло от динамично набираемой скорости. Ритмичная музыка на максимальной громкости отбивала такт  двенадцатью  штатными динамиками, стрелка указывала двести сорок пять километров в час. Последнее, что я помню – это старый, видавший виды трактор с прицепленной к нему телегой навоза, выезжающий откуда то слева, со второстепенной дороги. Инстинктивно руки дернули руль вправо а нога утопила педаль тормоза до упора. Страшный визг тормозов и резкий хлопок разорвавшейся подушки безопасности мгновенно потушил  сознание, закончив карьеру неудавшегося Шумахера.
       В коме я находился ровно шесть месяцев и пять дней и как говорили позже сами врачи – шансов прийти в себя и тем более остаться ходячим и мало - мальски соображать практически не было. Не буду перечислять список травм, указанных в истории моей болезни, скажу лишь, что больничная карта была тяжела и увесиста. Прилагалась к ней еще более толстая пачка рентгеновских снимков чуть ли не каждой косточки моего тела. Левая часть лица оказалось украшена кривым десятисантиметровым шрамом со следами от швов, два шрама удобно устроились в области живота и еще один, самый большой проходил наискось от плеча до задницы, подобно пулеметной ленте у революционного матроса. Спустя еще три четыре месяца я начал подниматься на ноги, а точнее сказать меня начали на них поднимать, поскольку рассудок мой после страшной аварии был помутнен и не позволял соображать хотя бы что либо. Не было при мне ни памяти, ни речи, ни какого либо намека на сознание. Так стараниями врачей спустя почти два года я был практически ходяч, однако исходя из плачевного состояния умственных возможностей меня направили в клинику для душевнобольных.
    Бытует мнение, что в России не осталось больше хороших и честных врачей, преданных своему делу, искренних, целеустремленных, желающих помочь страдальцам, излечить их, в конце концов выполнить свой долг и исполнить клятву Гепократа. Чушь!!! – скажу я вам. Есть! Подтверждением тому и самым ярким примером является Григорий Сергеевич  Сажин, глав врач нашей клиники и по счастливому случаю судьбы мой лечащий врач. Никогда в жизни не доводилось мне встречать человека более искреннего, умного, понимающего и преданного своему делу. Не было дня, чтобы хотя бы один раз не зашел он в каждую из палат своего отделения и хотя бы бегло не поинтересовался  у каждого пациента как обстоят дела у последнего. И не важно было этому святому человеку – понимают ли его подшефные то, что он им говорит или сидят с напрочь отсутствующим сознанием, текущей слюной, глядя в одну точку и мыча, словно животные. Слюна течет – вытрет, одеяло сбито – поправит, под себя кто то послабился – и это не беда. Тут же отправит за сестрой и прикажет убрать. Всегда был он энергичен, бодр, с быстрой уверенной походкой и широкими шагами. О каждом из пациентов знал он малейшую деталь и даже помнил дату рождения, жалуя текущему имениннику непременную конфету или крендель. Жил Григорий Сергеевич, как и одевался очень скромно, с престарелой мамой в старой однокомнатной квартирке недалеко от своей работы. Проснувшись пораньше, его всегда можно было увидеть из окна палаты, спешащего на работу в стоптанных штиблетах и дешевом, но всегда чистом плаще.
   Григорий Сергеевич погиб около четырех часов утра, прямо перед калиткой забора нашей клиники. Несколько ножевых ранений, снятые отморозками наручные часы марки «Чайка», да несколько мятых купюр самого скромного достоинства- вот и весь улов отчаянных любителей кровавого гоп-стопа. Из нашей палаты хорошо было видно, как тело несчастного занесли в помызганый фургон, чтобы доставить в не самое веселое место с кучей стальных лежанок.
     Огромное сожаление, досада и какая то немыслимая вселенская тоска и разочарование овладели моим рассудком,  после осмысления случившегося. Как один человек способен сотворить с другим гадость, членовредительство, грабеж и тем паче убийство?! Где правда, где справедливость, где в конце концов око Божье? Что движет этими существами, поднимающими руку на себе подобных? Да что там говорить…Немало долгих часов провел я, думая о случившемся  и о последствиях оного.
     Страшное недоумение вызвала и реакция его «любимцев», в виде слабоумных пациентов, которые еще вчера получали от него лечение, понимание и человеческое тепло. Не было тут траура, не было тоски, не было и мало-мальски какой либо печали. Смех как и прежде сменялся гоготом, гогот ржанием, а последнее привычными ужимками. Жалели идиоты лишь о том, что не получат больше на праздник пряник, карамель или другое какое угощение на праздник.
      Спустя пару месяцев с первого этажа убрали траурное фото Сергеича, которое стояло на табуретке и уже довольно квелые пожухлые гвоздики.

С новым главврачом я и все прочие постояльцы познакомились ранним утром первого мая. Всех пациентов зачем то как на линейке построили босиком и в пижамах на больничном дворе. Человеком он был невысоким, с легкой щетиной и жидкими волосами, опущенными до средней длины. Одежда была вполне опрятной и даже модной. Тертые голубые джинсы, коричневые туфли, с едва заостренными носами и серый пиджак говорили о наличии вкуса у хозяина, желании щегольнуть. Представился новый доктор Арнольдом Карловичем, что наводило на мысль о глубоко скрытом чувстве юмора его родителей….В целом же был приятен наружностью, слегка напыщен и крайне важен. Говорил Карлович негромко, но достаточно доходчиво. О себе объявил лишь то, что приехал сюда по назначению министерства, ранее же служил где то в Барнауле…В завершение коллективных смотрин выяснили, что Арнольд женат и имеет то ли двух, а то ли и трех детей, а с ней и жену.
     Тревожные звонки относительно нового управленца прозвучали спустя месяц. Сверхбдительная уборщица Рая, недалеко ушедшая по своему умственному развитию от местных обитателей, решила помыть коридоры не с утра, как это бывало всякий раз, а ночью. Утром приезжала из Кемерово родная сестра, уж больно шипко хотелось подольше времени провести вместе.
    Ночная уборка подходила к финалу, оставалось помыть только небольшой коридор, ведущий к кабинету главврача, да собственно сам кабинет. Однако задуманному не суждено было сбыться. Причиной посудило……некоторое явление….разделившее жизнь несчастной Раисы на до и после увиденного.
    В первоначальный ужас несчастную техничку привел звук крякающего не то павлина, не то павиана, а возможно и другой животной твари. Образования зоолога уборщица к сожалению, а может и к счастью не имела, а посему и точный диагноз поставить была просто не в силах.
     Замысловатым видеорядом к уже указанному звуку стала распахивающаяся дверь, из которой на кривых и полусогнутых ногах, раскачиваясь на манер утки шагал известный санитар Гацких, выряженный для чего то в обтягивающие латексный штаны черного цвета с заниженной талией, из которых явно виднелись чуть вылезающие кружевные стринги ярко алого цвета. Судя по игривой походке и руки, упертые в бока – Николай активно изображал что то вроде индюшки, издавая звуки, которые вероятно по его версии должна была издавать данная птица. Голову изящно обрамляла сеточка, не позволяющая прическе быть испорченной ночью. Почти актерский грим щедро «украшал» лицо, шею и лоб «театрала». Удивительно, но даже известные представители  племени «Кашкай» позавидовали почти боевой окраске «Птицы». Глава кабинета, также, как выяснилось не был лишен творческого мышления, свидетельством чему стал и его «выход из за печки», а если быть точнее из за двери. Арнольд Карлович предстал перед нами, вернее перед несчастной Раей в образе отважного немецкого охотника 18 века, о чем свидетельствовала игривая шляпка «А – ля набок», с лихо торчащим ястребиным пером. Ноги его были босы, что позволяло рассмотреть аккуратный педикюр, с ярко фиолетовым лаком на пальцах. Здесь же разместилось колечко, сидевшее на большом пальце с несколькими стразами. Бутафорское ружье,  портупея и зачем то надетая планшетная карта также нашли свое место на голом торсе «Баварца». Расстояние между носом и губами украшали маленькие капроновые усики, лихо закрученные по краям на манер Мюнхаузена. Глаз похотливо блестел, губы, вызывающе накрашенные красной помадой отливали перламутровым тоном. Увидев «добычу» бесстрашный «Ганц» умело вскинул ружье и уже было готов был спустить крючок, но……….и охотник и его потенциальный трофей абсолютно неожиданно для себя сделали страшное открытие, относительно того, что их столь пикантный дуэт мягко перерос в трио, о чем явно свидетельствовала вытянувшаяся до неузнаваемости физиономия уборщицы.
     Затянувшаяся «Пауза Станиславского» была прервала тихими булькающими всхлипами, перешедшими, спустя некоторое время в дикий истошный хохот Раисы. Такого дива бедная женщина не наблюдала никогда. Сообразив, что собственно произошло и их инкогнито теперь вероятно перейдет в разряд  достояния общественности, «шалуны» нетвердой поступью двинулись в обратном направлении. Потенциальная «Добыча» при этом, вероятно забыв выйти из роли, не перестал  издавать крякающие звуки, махать локтями-крыльями и по-утиному приседаючи пятиться обратно в кабинет.
     Раису Степановну уволили по статье. На следующий день после «охоты».  Формулировка была проста как Божий день – пьянство на рабочем месте. И «немец» и «утка» деловито покачивая головой с грустью обсуждали с медперсоналом случившееся недоразумение, порицая как пьянство в целом, так и его отдельные эпизоды в виде уже безработной Раи. Ловкий ход позволил на корню зарубить пересуды о ночном «Упс», сославшись на аргумент «А чего с пьяну не привидится»…..Выглядела парочка несколько иначе, нежели ночью.  На главвраче отлично сидел кремовый костюм, Гацких носил свой привычный, некогда белый халат в недвусмысленно желтых пятнах, свидетельствующих о хронической мастурбации владельца.
        К зиме в клинике надумали делать косметический ремонт, с покраской стен, заменой стояков, линолеума и некоторых дверей. Палаты чинили одну за другой, отчего ютиться мы вынуждены были кто где, пока родную палаты приведут в вид, соответствующей заявленной смете. После ремонта я оказался в довольно неплохо подлатанной комнате с Ильичом, Егоркой и еще одним страдальцем. Звали его Митяй, говорил он редко, нехотя, в общем больше молчал, что вполне всех устраивало. На вид ему было лет сорок, был он чуть полноват, добродушен лицом и как то до всего нейтрален. Вечера проводили за чаем, иногда удавалось достать и кофе или какао, но не часто. Вольности такого рода считались в заведении роскошью, излишком.
       Арнольд Карлович довольно быстро прикипел к заведению и уже спустя полгода чувствовал себя здесь абсолютным и единовластным хозяином, даже барином – так величал его младший медперсонал. В кабинете «его высочества» по приказу было установлено огромное зеркало, от чего посещение «барской» всегда вызывало аналогии с клеткой попугая, т.к. пернатым довольно часто помещают в клетку данный предмет, дабы птица не скучала, общаясь с собственным отражением.
       Настоящие перемены стали происходить внезапно, как это и случается чаще всего. С вечерних процедур не вернулся Митяй,  что вызвало у нас легкое недоумение, а затем и вполне справедливое волнение. Поисковая группа в составе «Ильич, я и Егорка» прочесали кухню, туалет, душевую, однако успехом мероприятие не увенчалось. Проверив еще раз внутреннее пространство отделения несложно было сделать вывод, что человек исчез. Дежуривший в ночную Гацких  на вопрос, относительно судьбы нашего товарища отвесил и мне и Егорке по увесистой оплеухе, отправив посредством нехитрой лексики «готовиться ко сну», что мы собственно и поспешили проделать, чтобы не огрести еще одну партию сочных люлей.
       Митяй пришел ночью, а точнее было бы сказать приполз. Сгорбленный силуэт, едва освещаемый лунным светом неуверенно покачивался на полусогнутых дрожащих ногах. На теле бедолаги даже в темноте просматривались синяки и ссадины. Темноту палаты как сырный нож разрезал горький мужской плач. Товарищи мои давно спали, на мои же вопросы Митяй отвечать не пожелал, а просто закопался в одеяле, уткнувшись в стенку. Оставив расспросы до утра я закрыл глаза и неспеша начал вязать цветной и замысловатый шарф – сон из событий последних дней, своих мыслей, воспоминаний и Бог знает чего еще. Пустыня, солнце, розы, маршрутное такси, санитары, река-река-река-река…….сон.
      Проснулись мы как всегда около семи часов. Серафима уже неизменно катила по коридору тележки с кастрюлями, в которых притаился наш завтрак. В мир пришел еще один новый день, еще одно солнце, еще одна надежда. Для кого то это надежда на то, чтобы прожить подольше, а кто то напротив – рассчитывал сдохнуть как можно быстрее.
     Митяй встал позже остальных. Трусы и ягодицы несчастного были перемазаны уже высохшей кровью, на локтях и коленях просматривались ссадины. Чуть покачиваясь сосед морщась от боли дошаркал до подоконника, сделал несколько жадных глотков воды из графина и снова забрался в постель.
     Уже позже, через неделю примерно он рассказал, как вместо привычных препаратов ему вкололи что то такое, отчего голова мгновенно наполнилась дурманом, а тело налилось свинцом, не позволяющим совершить любое даже незначительное движение. Далее Гацких отнес Митяя в кабинет  Арнольда, и спешно раздев «сладкая парочка» принялась вытворять с потерпевшим такое, о чем не принято говорить вслух. Арнольд Карлович имел предпочтение удовлетворять сексуальную нужду орально, поэтому горло Митяя в этот вечер были более, чем обильно смазаны спермой медика. Гацких же не упустил возможность нырнуть пациенту в задний проход, что вызвало множественные разрывы прямой кишки, а с ними сильное кровотечение. Насытившись вволю садисты сбросили онемевшее тело Митяя на пол и дружно помочились на него сверху, не скрывая несравненную радость происходящего. Закончив «процедуру» Арнольд Карлович спешно привел себя в порядок, оделся и отправился домой. Гадских  напротив – суетливо оттащил жертву в туалет и оставил в кабинке, после чего педантично отдраил пол в кабинете Арнольда, тщательно заметая следы минувшей оргии.
      Ничто не может так угнетать человека, как лично перенесенная драма. Ничто не может его так сломить, так растоптать. Упадет такое несчастье на плечи – и пиши пропало. Нет человека, сгинул. Жить он конечно не перестает, только радости или хотя бы удовлетворения от этого факта он не получает. Замыкается в себе, тонет в беде своей внезапной, растворяется как таблетка от жара в стакане с водой, в своих мыслях, сомнениях, терзаниях. Нет ему места в самом себе, нет и на земле места. Ходит такой человек как привидение живое, становится самого себя тенью. И мучает его действительность, и мучают его сны, и сам он себя мучает, и окружающих не щадит. Боль, страх и злость замещают в нем и свет, и любовь, и надежду. Только вера и остается, да и той другой раз лучше б не было, ибо вера эта далека от христианской благодетели,  далека от гуманистических идеалов. Все нутро у таких дегтем вымазано, вся душа своим термитом  изъедена. Вот и Митяй наш пропал….
      Все мы были по-своему психи, по своему и переживали страшное событие. Успокаивать соседа классическими – «Держись» и т.д. смысла не было, слишком очевиден был весь сюрреализм происшедшего. Просто старались помалкивать и не донимать расспросами. Что тут еще поделаешь?! Поднимать шум – так кто поверит психам? Жаловаться – и тут баста, тупик.
     Боль….страх…паника и мысли о безысходности…Бессмысленность бытия и существования. Собственная ненужность, невостребованность, жалкость.  Кто я? Да вошь палатная, существо, насекомое. Ненависть к себе, равнодушие к окружающим…Даже раздражение не посещает, поскольку с утра до вечера заставляют глотать эти осточертевшие пилюли. Нет больше ни сил,  ни желания видеть каждый день одно и тоже, одно и тоже, одно и тоже…Мне страшно, очень страшно. Страшно просыпаться, идти в клозет вдоль больничного коридора, страшно от визита доктора во время обхода. Все пустое, всё давит, все давят. Только и спасает, что сон, да вот только в него еще надо как то попасть, провалиться. Не всегда получается, даже с таблетками. А ведь где то сейчас, вот прямо сиюминутно кипит жизнь. Женщины в вечерних платьях, мужчины в дорогих костюмах, приятная музыка, мягкий свет и изящно сервированные столики прекрасных ресторанов. Или дома, дома кто то сидит всей семьей на диване, жует попкорн под детский смех, обнимает жену и смотрит свой телевизор. Наверно это разные грани, но грани одного драгоценного камня, который называется счастье. Таракан. Рыжий, шустрый, спешащий куда то по своим делам. Остановился, пошевелил усами, поправил лепестки-крылышки и бесстрашно пополз по стене дальше. Это тоже грань, но судя по всему совсем иного камня, который можно охарактеризовать как гетто, дно, вакуум. Устал. Не могу больше. Что будет дальше, что изменится? Ничего. Ни надежды, ни перспектив, ни желания жить. Желания жить? А может и не надо дальше жить? Может все, пора завязывать с этим паскудным волочением по скользкой и липкой реальности? Да, определённо да!!! Вопрос лишь как, каким образом покинуть эту злачную выгребную яму, называемую жизнь. В окнах стоят крепкие решетки, резать вены…но я боюсь крови и к тому же это еще должно быть и больно, да еще и не сразу, ждать придется. Яд? Да откуда ж мне калечному его раздобыть, где ж взять?! Повеситься – вот  что надо сделать. По ве сить ся! Взять веревку, выбрать крюк в подсобке, намылить, встать на табурет и оттолкнуться, как отталкивают лодку от причала, а потом также как она плыть по волнам бесконечности, медленно покачиваясь несомый течением. Хорошо бы на воздухе, на улице, в саду, однако на носу Новый год и исполнять номера с табуреткой в снегу при минус двадцать два как то не с руки. Уж лучше в корпусе, лучше в тепле. Оно мне вернее и спокойней.
      Шла середина декабря и мысли мои твердо утвердились в самоубийственном намерении. Табурет я подобрал наш, палатный, добротный и крепкослаженый, не подведет. Мыло в дефиците у нас никогда не ходило, с веревкой же дело обстояло менее радужно. По известной причине ремни, шнурки, веревки и бечевки хранились в строгозакрытых местах, дабы исключить контакт с «местным населением». Даже белье, пижамы постояльцев и полотенца сушились в специально отведенных комнатах, расположенных в конце каждого блока, ключи от которых свято хранила сестра-хозяйка по прозвищу Клизма.      
      Елена Михайловна Рихтер была женщиной незамысловатой, я бы даже сказал простой. В должности она состояла уже лет пятнадцать, до того являлась обычной санитаркой. Возраст ее гулял где – то между  пятидесятью и пятидесятью семи лет, внешность же была легко запоминаемой и незамысловатой. Огромных размеров зад её более походил на ткацкий станок, коим в прославленном городе Иваново пользуются невесты для всей нашей немалой Родины, создавая ситцы самых замысловатых вензелей и рисунков. Тело выше «станка» напротив сужалось, придавая всему её облику форму известного медицинского орудия, именуемого «клизма» или груша. Окончательное же сходство с резиновым изделием дополнял длинный, вытянутый как шея гусыни нос, которому бы позавидовал сам Буратино. Выражение лица сестры-хозяйки здорово напоминало морду мультяшной гиены, которой задали решать непростое математическое уравнение. В глазах явно усматривались поиски на ответы, которой «Клизме» собственно никто и не задавал. Мужа у нее не было, детей тоже, большую часть всего времени дама проводила в стенах больницы, с радостью соглашаясь на новогодние, восьмимартовские и майские дежурства.
      Раз в неделю в отделении менялось постельное белье. По субботам мы разбирали свои «коечные» гнезда и несли, зачастую обильно обоссаные простыни и одеяла в прачечную. Как я уже говорил – там же, в конце блока была комната для сушки, где в немалом количестве и были натянуты веревки. В эти выходные мне удалось добыть пару метровых  обрезков, вполне крепких на вид. Спрятав их под пижаму я суетливо оглянувшись спешным шагом направился в палату. Не придумав ничего лучшего и вспоров шов с торца матраса я затолкал туда свой последний галстук, который намеревался примерить уже совсем скоро.
      Ночью долго не мог уснуть, разглядывая темные углы, лунный свет, мягко проникающий в палату сквозь дыры в шторах. Жадно вслушивался в мельчайший шорох, каждый звук. Нет, мысли о том, как будет там, на том свете, в ином мире практически не посещали. Не было в голове сцен страшного суда, Божьего образа или прочей религиозной солянки. Я размышлял о том, что скоро все дурное, окружающее меня здесь уйдет, растает и исчезнет. Ведь если хуже уже не станет – значит стать может только лучше, а то и вовсе никак. Впрочем…это тоже своего рода победа.
      Просыпаясь утром первым делом я запускал руку в заветный матрац, чтобы коснуться моих спасительных обрывков. Доставал их, гладил, перебирал в руках, представляя как свяжу их воедино, добавлю еще один отрезок, который вскоре добуду, как дождусь новогодней ночи, в которую санитары и Клизма будут отмечать его в ординаторской. Мысли в такие моменты становились ясными, быстрыми и рассудительными. В голове давно сложился четкий пошаговый план.
     Понедельник выдался на двадцать пятое декабря. В общем коридоре тут и там развесили бумажные снежинки, стойку медсестры украсили полиэтиленовым дождиком. Персонал пребывал в препраздничном настроении, даже Клизма скалилась как –то по особенному, по-рождественски. В отделение завезли тюки с хозяйственным барахлом, к разгрузке которого подключили меня и еще двух небыстродумающих, но крайне активных даунов. К моему счастью, один из тюков был обернут довольно толстой и крепкой на вид бечевкой, длинны которой мне как раз и не доставало, чтобы узнать есть ли жизнь после смерти.
      Перед самым обедом я вошел в палату и знакомым движением вскрыл матрац. Туда же, к остальным, уже добытым кускам положил и последнюю, честно приватизированную на погрузочных работах. Улыбкой Мао Дзю Дуна, исказившей моё рыло, иначе в этот момент его никак и не назовешь я осветил родную палату и как оказалось присутствующих тут же Ильича и Митяя. Лица соседей вытянулись, четыре глаза ошалело сверлили меня, будто таджикский гастарбайтер бетонную стенку.
      Кормили сегодня  овощным супом и  тушеной капустой с колбасой. Колбасу, впрочем как и обычно, ни я ни другие «искатели»  в блюде не обнаружили. Чай тоже не обладал яркой палитрой и своим колором более напоминал чуть ржавую воду из крана, после того, как на участке чинили внеплановый прорыв. Кишки по привычке уже минут через пятнадцать запели руг дружке лунные серенады, последним слушателем которых как обычно становился старый растрескавшийся унитаз, расположенный в местном санузле.
       Двадцать восьмого, в четверг, когда вся наша палата уже готовилась ко сну, Митяй и Ильич подошли к моей койке и немного помедлив вытащили из карманов обрывки веревок, такие же как и те, что были заготовлены мной. Они молча вогрузили добытое на мой матрац, так же молча отошли к своим местам. Чуть позже, Ильич разорвал возникшую тишину простой и короткой фразой: - «Вместе»….Итак, получив аж двух союзников в борьбе с окружающей действительностью посредством суицида, мы подобно кубинским партизанам засели над корректировкой плана, разработанного мной. В целом все складывалось неплохо, однако так как в палате было лишь два табурета, нашей задачей стало достать третий, поскольку сделать свой последний земной шаг я и двое моих психически нездоровых товарища намеривались одновременно. Изначально мы рассмотрели возможность того, что кто то из нас уйдет из жизни в порядке очереди, воспользовавшись табуретом подельника, но позже из эстетических соображений решили исключить такой вариант, остановившись на одновременности мероприятия.
       Наступило воскресенье, тридцать первое число. Я проснулся около шести утра от яркого зимнего солнца. За окном был крепкий мороз, стекла украсили замысловатые узоры, похожие на египетские иероглифы. Такие красивые, изящные и загадочные. Такие родные, но между тем холодные. Мои товарищи проснулись чуть позже. Дружно умывшись мы пошли на завтрак, который по случаю Нового года обещал быть чуть разнообразней будничного. В рисовую кашу нам добавили изюм, а к «ржавому» чаю предложили по аппетитному рогалику с курагой, что заметно взбодрило контингент.
      Гацких, уже с утра расточавший легкое амбре суетливо скакал по этажу по одному ему известным вопросам, тетушка Клизма тащила к холодильнику предательски звенящий пакет, эмбицилы всех мастей также с радостью слонялись по коридорам и закуткам, зараженные общепраздничным настроением. К обеду пошел снег, легкий и пушистый. Даже медсестра Серафима колола сегодня в задницы как то деликатно-празднично и не так больно. Я, Митяй и Кузьмич, забравшись к себе в палату уточняли детали предстоящего дела. Три веревки с петлей, состоящих из связанных отрезков, общий кусок мыла, два табурета из нашей палаты и еще одну к вечеру обещал предоставить шизофреник Павел, проживающий в соседней палате.
      За последние три дня я, Ильич и Митяй сблизились так, как не сблизились за несколько лет, проведенных в лечебнице. Нет, мы немного говорили и не делились ничем личным. Просто между нами возникла связь, что то словно телепатическое, общее, единое.
    Человек вообще существо уникальное, невероятно сложное, а еще совершенно непредсказуемое. Иногда живешь себе, и все казалось бы складывается, все в жизни выходит. Да вот только на душе от этого «хорошо» совсем не сладко. И грызет тебя изнутри, и гнобит, и кусает. А тоска другой раз такая наползет, что слов подобрать невозможно, не хватает их попросту. В такие моменты хочется, чтобы рядом был кто-то, выслушал, понял, даже пожалел. В другом проблема…. – чтобы высказать, опять же говорить надо. А сказать то, друг мой любезный вовсе нечего. Уползают те самые фразы да заключения, как перепуганные случайным прохожим ужи в летний день с лесной дороги. Другой же раз наоборот, иная ситуация. И жизнь не сахар, и беда со всех сторон кулачком грозит, и недобрости лезут соплями погаными, вымазав тебя по самые «не хочу», а надежды на лучшее, светлое и доброе совсем никакой нет. Горечь во рту, руки жердями безвольно висят, ноги заплетаются, а ты сидишь-сидишь, да улыбнешься вдруг, так лучисто, так нежно, что окружающие щуриться по-неволе начинают. И душа, как стаканы праздничные чем – то душистым, ароматным и солнечным наполняются так, что петь хочется, слова добрые говорить и просто жить. Поди ж тут, разбери что к чему!
     К восьми часам Павка принес обещанный табурет. Молча сев втроем у окна мы неспеша думали, каждый о чем - то своем, о чем - то одному ему ведомом и дорогом. На улице  давно стемнело, в окнах домой, расположенных напротив по-праздничному ярко переливались гирлянды, тут и там раздавались хлопки китайской пиротехники и нетрезвый шум уже изрядно поддавших прохожих. Крупные хлопья снега медленно падали вниз, танцуя горевшим фонарям хрупкий вальс.
    Я цепко смотрел в отражение окна, из которого так же внимательно, но отчего то невозможно грустно за мной наблюдало женское лицо. Черты были такими красивыми, правильными и до боли родными, что взгляд пил этот зазеркальный фантом, как заблудившийся в пустыне странник пил чудом попавшийся на пути водоем. Чувствовал я, что могла бы стать она  украшением всей моей жизни, ее смыслом,  ее логикой. С появлением ее  оказалось бы все на своих местах, стало разумным, понятным и упорядоченным. Это похоже на последнее слово, угаданное в ребусе, благодаря которому все остальные, неясные до этого - стали бы очевидны. И было бы мне хорошо, сердечно, прекрасно и долгожданно.  Независимо от расстояния, разделяющего нас - я был бы счастлив и предан ей душой и телом………..
     Тишину внезапно оборвал сухой и хриплый кашель. Ильич мрачно высморкался,  вытирая грязным рукавом влажное лицо. Что видел этот хмурый человек, также, как и я глядя  в отражение, что показало ему это странное новогоднее оконное зеркало было ведомо ему одному. Я же видел теперь только пыльное стекло, белую раму и все тот же рыхлый снег, танцующий с еще большей силой. Старый будильник, расщеперившийся на убогой тумбочке показывал двадцать три ноль-ноль. Аккуратно вскрыв свой матрац я вытащил и раздал товарищам по петле. Каждый еще раз проверил прочность и узлы жуткого атрибута. Помимо силовой проверки Ильич свою тщательно обнюхал и судя по одобрительному кивку головы результатом определенно остался доволен. Митяй равнодушно сжимал обрезок в руках, я свою аккуратно сунул  в пижаму.
     Из коридора доносился негромкий, но веселый праздничный гул, дежурный мед. персонал активно поглащал прелести, накрытого в ординаторской стола. Аккуратно открыв дверь, мы спешно направились в прачечную, расположенную противоположном конце коридора. В темном помещении пахло дешевым порошком, хлоркой и хозяйственным мылом. До ремонта здесь висели дешевые светильники, с обычными лампочками  накаливания. После их сменили на лампы дневного света, прикрутив к потолку, однако старый крепеж в виде торчащих крючков покрытых побелкой никто трогать не стал. Стараясь не шуметь, чуть привыкнув к темноте каждый выбрал себе подходящий крюк и подставив принесенный табурет старательно привязывал веревку, создавая нехитрое и последнее в своей жизни вспомогательное устройство.
     Спустя пятнадцать минут все было готово. С потолка живописно свисали три петли, получившиеся у каждого своей длины, под ними аккуратно стояли скрипучие табуреты, детально помнящие сотни задниц умолишенных, три огромных стиральные машины, открыв черные пасти одобрительно молчали, будто благославляя нас на решительный шаг, где то далеко, по-прежнему раздавались пьяные голоса и методичный звон стаканов. Чуть постояв, не сговариваясь и не глядя друг на друга мы шагнули, каждый к своему табурету и неспешно забравшись натянули на шеи приготовленные петли.  Расстояние между нами составляло порядка пары метров, глаза, привыкли к темноте, поэтому рассмотреть происходящее можно было не напрягая зрение. Гул празднующих резко усилился, послышались выстрелы шампанского и отдаленный бой курантов. Переглянувшись каждый кивнул другому головой и резко оттолкнул свою подставку  ногами. Успев заметить, что первым повис Митяй, я ощутил на шее крепкий рывок и звук падающих тапок, почти одновременно, уже сквозь вату было слышно, как со стороны Ильича также загрохотал табурет, сверху раздался хруст, похожий на звук резко рвущейся простыни, после чего все потухло и умолкло.
       Мои глаза распахнулись от резкой боли, которая к удивлению исходила не столько от шеи, сколько со стороны поясницы. Протянув руку я почувствовал, что лежу спиной на лежащем боком табурете, о который падая крепко ударился спиной. Горло удушливо давила петля, свободный конец которой заканчивался вырванным с мясом  потолочным крюком, валяющимся здесь же. Ильич висел с закинутой набок шеей и высунутым наружу языком, которым он так любил играть при жизни. Тело Митяя висело также безвольно, едва покачиваясь из стороны в сторону, глаза были открыты и закачены, по обильному пятну между ног и луже на полу было видно, что перед смертью несчастный обмочился. Капли с пижамы до сих пор нечасто падали вниз, ноги болтались в дырявых носках, тапки упали по разным сторонам, истертыми подошвами вверх.
       Я сидел и смотрел на эти два маятника, покачивающихся совсем не в такт и улыбался от того, что все пространство вокруг вдруг стало полосатым, окрасившись в цвета моего старого больничного матраса. Розовые оттенки переходили в синие, синие в желтые, а и подавно в фиолетовые. Показалось мне от чего то, что и Илиьч и Митяй улыбались мне в ответ,  и больничные окна и даже стиральные машины,  распахнувшие от увиденного прожорливые пасти. Я смеялся, смеялся так громко, пока смех вовсе не поглотил мое сознание, оставив лишь образ матраса, заполнивший без остатка все внутреннее и внешнее пространство. Наверное наступил Новый год……..