Поэзия 60-х годов XIX века

Речь пойдет о так называемых поэтах второстепенных. «Так называемых второстепенных» – потому что без их участия в литературном процессе, без их индивидуального самовыражения и осмысления тенденций времени, пожалуй, такое обширное понятие, как литература, представить себе было бы невозможно.

Показательным в этом смысле является эпоха 60-х годов девятнадцатого века. На самом деле, по мнению советского литературоведа Исаака Григорьевича Ямпольского, одного из зачинателей изучения демократической литературы как отдельного явления, – под этим периодом литературоведы подразумевают период с середины 50-х годов, когда драматические события общественной жизни нашли свое отражение в литературе. Речь, прежде всего, идет о поражении России в Крымской войне и смерти Николая I, о связанной с народным недовольством угрозе крестьянской революции и о последовавшей вслед за всем этим реформе 1861 года, которой было упразднено крепостное право.

Конечно, в период таких событий многим казались неуместными воспевания цветочков- лепесточков, любовных томлений, отвлеченных созерцаний и погружений в индивидуальные переживания. Все чаще стали звучать определения – «чистая поэзия» и «гражданская поэзия», в спорах вокруг которых было нанесено немало обид и сломано копий. Критики, по сути, в общественном сознании формировали противопоставление двух тематических направлений в литературе, хотя на самом деле подобного четкого деления в самом творчестве поэтов зачастую не существовало: у Тютчева, например, есть немало стихотворений исключительно политической направленности, а у Некрасова можно найти образцы чистой лирики. Но речь сегодня, как уже было сказано, пойдет не о них, а об их некоторых малоизвестных современниках, чье творчество создавало неповторимый художественный и идеологический контекст эпохи.

Часто картины и явления природы они использовали как наглядное средство для побуждения личности к активной жизненной позиции. Вот, к примеру, стихотворение Ивана Гольц-Миллера

В ГРОЗУ

Небо насупилось тучами черными,
Молнии ярко режут глаза,
Блещут, сверкая лучами узорными, –
Жутко смотреть – так взыгралась гроза!

Но отчего же грозой не любуюсь я,
Что же так больно заныло во мне!
Бурю заслышав, бывало, волнуюсь я,
Кровь закипает, горю как в огне!..
<…>
Долго ли ждать нам ту бурю желанную,
Долго ли ждать нам желанный исход?
Долго ли жизнь коротать бесталанную
В грязи безвыходной мелких невзгод?

О, поскорей бы нам в битву упорную,
В бой за права человека вступить,
О, поскорей бы порвать нам позорную
Связь с нашим прошлым – и внове зажить!

О, приходи же ты, грозная, дикая, –
Сердце изныло тоской по тебе,
О, приходи ты, святая, великая,
Не дай заглохнуть нам в мелкой борьбе!
<…>

Иван Гольц-Миллер начал писать стихи в 1862 году, и это одно из первых. Здесь в образе грозы он имеет в виду желанную революцию. После окончания минской гимназии он поступил на юридический факультет Московского университета, где увлекся молодежным революционным движением и участвовал в распространении запрещенной литературы, в частности, Герцена и Огарева, пропагандировавших идеи декабристов, за что вскоре, вместе с другими своими товарищами, и был арестован. После этого его приговорили к заключению на три месяца в смирительном доме, а затем под надзор полиции выслали в Симбирскую губернию.

Но в 1865 году Ивану Гольц-Миллеру было разрешено продолжить обучение в одном из провинциальных университетов, и он выбрал Новороссийский университет в Одессе. Чтобы содержать себя и младшего брата, был вынужден давать частные уроки и печататься: его фельетоны, статьи, театральные обозрения публиковались в газете «Одесский вестник». При этом он не оставлял своей активной политической деятельности, организовав, например, студенческий кружок, в котором предполагал противопоставлять культурно-просветительскому образованию образование политическое.

Но университет страстный юноша так и не закончил – средств, достаточных для взноса на продолжение образования, у него не было, а вскоре он и вовсе был выслан из Одессы: после антиправительственной речи, произнесенной им в тесном кружке на встрече Нового года, Иван Гольц-Миллер получил предписание вернуться к родителям в Минск. Однако в 1869 году, когда в Одессе происходили студенческие волнения, он вновь посетил этот город.

Период шестидесятых годов девятнадцатого века характеризуется расцветом сатирической и пародийной литературы. Особенно в гражданской поэзии ценились такие, к примеру, стихотворения:

У КУХНИ

О судьба лихая, для чего дала ты
Мне в удел лишь бедность, горе да заплаты,
Да еще в придачу ловко подшутила,
Давши мне желудок как у крокодила!..
Мимо знатной кухни прохожу однажды,
Мучимый от глада, мучимый от жажды.
Я прильнул к окошку и смотрел, как быстро
Сочиняли блюда жирных два кухмистра.
<…>
И вели кухмистры меж собой беседу:
«Бедный господин наш! говоря без шуток,
Страшно как расстроен у него желудок;
Точно на желудок навалило плиту,
Мучится бедняга, нету аппетиту!..».
Мысль вдруг пресмешная, надобно сознаться,
В голову пришла мне: что бы поменяться
Мне моим желудком, как у крокодила,
С этим господином? Мне бы лучше было
Быть без аппетиту, а то что в желудке,
Как стоишь у кухни: славно пахнут утки,
Рябчики, фазаны, гуси и индейки, –
А в кармане только двадцать три копейки!

Эта яркая бытовая зарисовка принадлежит перу поэта демократического лагеря Гавриила Жулева, который одновременно был также артистом Александринского театра, и под псевдонимом «Скорбный поэт» печатался в сатирическом журнале «Искра», основанном в 1859 году. Как известно, своим названием журнал намекал на ответ декабриста Одоевского Пушкину – «из искры возгорится пламя»… Отдавая должное легкому художественному стилю Гавриила Жулева, некоторые критики и писатели, в частности, Салтыков-Щедрин, отмечали недостаточную остроту поднятых им тем: у него нет ни призывов к восстанию, ни обличений актуальных общественных событий, хотя и достаточно остроумия в изображении узнаваемых бедняками проявлений их повседневной жизни.

Приверженцы разных идеологических лагерей по-разному оценивали значимость подобных жанров, и поначалу это идеологическое и эстетическое противостояние велось даже на страницах одного и того же издания – в «Современнике», который все активнее пропагандировал идеи крестьянского восстания и обращения литературы исключительно к общественным и политическим вопросам.

В конце концов, с журналом порвали все отношения Лев Толстой и Иван Тургенев, а их единомышленники – критики Дружинин и Боткин и вовсе не считали «гражданскую поэзию» искусством, поскольку поэтов такого направления привлекали не вечные темы бытия, а злоба дня. Писарев же, в свою очередь, как представитель демократического направления в литературе, им парировал: «У наших лириков нет никакого внутреннего содержания; они не настолько развиты, чтобы стоять в уровень с идеями века; они не настолько умны, чтобы собственными силами здравого смысла выхватить эти идеи из воздуха эпохи; они не настолько впечатлительны, чтобы, смотря на окружающие их явления обыденной жизни, отражать в своих произведениях физиономию этой жизни с ее бедностью и печалью».

Близкими этой тематике были и стихотворения Петра Вейнберга – педагога, филолога и известного переводчика.  Собственно, свою литературную деятельность он и начал с переводов: когда ему было всего двадцать лет, в 1851 году его перевод романа Жорж Санд «Клоди», хоть и без имени переводчика, был опубликован в «Отечественных записках».
В оригинальном же его творчестве современники отмечали отсутствие глубины проникновения в причины недостатков общества, однако ироничный взгляд на пороки жизни сыграл свою роль в формировании демократической литературы в России. Вот одно из таких стихотворений Петра Вейнберга:

Ах ты, плут-мальчишка,
Сын мой ненаглядный!
На тебя гляжу я
С нежностию жадной.

Ты идешь, каналья,
Тоже вслед за веком,
Будешь ты, я вижу,
Дельным человеком!

Полон я блаженства
И надежды сладкой,
Глядя, как ты часто
Подбежишь украдкой

К моему комоду,
Ловко ключ приладишь
И оттуда быстро
Гривенник украдешь;

И потом слежу я
В чистом наслажденьи,
Как ты эти деньги
Пустишь в обращенье,

Как сестру родную
Ими ты ссужаешь
И потом с нее же
Вдвое получаешь…

Как не восхищаться,
Глядя, как порою
Ты перед вельможей
Гнешься запятою;

Как ты понимаешь,
Кто богат и знатен,
Как в делах ты ловок,
Тонок, аккуратен!

Бестия-мальчишка,
Сын мой несравненный,
Ах, какой ты будешь
Рыцарь современный!

Жизнь Петра Вейнберга недолго была связана с Одессой: здесь он учился в гимназии при Ришельевском лицее, а затем на юридическом факультете лицея, и эти годы обучения запомнились ему как скучные, наполненные формализмом и рутиной, из-за чего, вероятно, он перевелся на историко-филологический факультет Харьковского университета. Но в Одессе в 1854 году вышла книжечка переводов Петра Вейнберга из Горация, Шенье, Гюго, Байрона, и в сборник этот были включены также несколько его собственных стихотворений.

Известен такой курьезный случай: однажды он отправил издателю Каткову свои собственные стихотворения, но тот, не разобравшись, принял их за переводы, и подборку Вейнберга в «Русском вестнике» озаглавил «Из Гейне». Впоследствии Петр Вейнберг взял себе псевдоним «Гейне из Тамбова», под которым публиковал свои юмористические стихотворения. Некоторые его переводы и стихотворения были положены на музыку, особенно популярным был романс Даргомыжского:

Он был титулярный советник,
Она – генеральская дочь;
Он  робко в любви объяснился,
Она прогнала его прочь.

Пошел титулярный советник
И пьянствовал с горя всю ночь,
И в винном угаре носилась
Пред ним генеральская дочь.

Это одно из ранних стихотворений Петра Вейнберга. Некоторые литературоведы считают его ироничным, некоторые же, напротив, относят к натуральной школе, сравнивая с «Шинелью» Гоголя или же романом «Бедные люди» Достоевского.

Как уже говорилось, в шестидесятые годы девятнадцатого века в демократической среде большой популярностью пользовались пародии, которые иллюстрировали идеологические споры, ведущиеся на страницах журналов. Особенно удавались пародии на поэтов так называемого «чистого искусства» литератору Алексею Сниткину, который писал под псевдонимом Амос Шишкин. Доставалось от него и Якову Полонскому, и Фету, и Тютчеву: «Присоединяя к пародируемому стихотворению какую-нибудь дополнительную черточку, иную психологическую мотивировку, – писал советский исследователь Ямпольский, – Сниткин дискредитирует в сознании читателей его эмоциональный смысл». Вот одна из его пародий:

СОЛНЕЧНЫЙ СВЕТ

Под кустом густой малины,
В полдень, часто я лежу –
И на все тогда так мрачно,
Как философ, я гляжу.
Скандинавские преданья,
Поэтические сны,
И народные сказанья,
И поверья старины –
Все, что важно, что глубоко,
Носит след неясных дум,
До чего нам всем далеко…
Вот что мой решает ум.

Отчего шарам воздушным
Не приделают руля?
Отчего, не уставая,
Вечно вертится земля?
Отчего непостоянно
Звезды на небе блестят?
Непонятные вопросы!
Непонятный результат!

Писал Алексей Сниткин также прозу – рассказы «из простонародного быта», фельетоны, повесть «Стрикаловский барин». Но талант его, который отмечали и Достоевский, и Тургенев, и Герцен, так и не развился – он рано, в возрасте тридцати лет, умер.

Конечно, в большом лагере писателей демократического направления было немало таких, чьи сочинения исполнены не только иронии, но и подлинного гражданского пафоса, обличавшие как человеческое несовершенство, так и пороки общества и государства в целом. Иногда они были настолько острыми, что, опасаясь цензурного давления и возможного закрытия, даже демократические издания не могли их печатать. Вот, к примеру, что ответил однажды одному из авторов издатель сатирического журнала «Искра» Василий Курочкин: «Очень благодарен вам за «Патриотические заметки»; к сожалению, они не могут пройти, как и сами вы пишете. Вы бы очень обязали меня, если бы на это, как говорят, переходное время присылали статейки и стихотворения невинного содержания».

Здесь речь идет о Викторе Буренине. Впервые его сочинения появились в печати в герценовском «Колоколе», впоследствии он активно сотрудничал с «Современником», «Искрой», «Будильником». Вот отрывки одного из его стихотворений – практически буквальное описание гражданской казни Николая Чернышевского, идейного вдохновителя демократов-революционеров:

Это было печальное утро: туман
Над столицей свой саван гробовый
Распростер, с неба дождь, будто слезы, лился,
Веял холод повсюду суровый…

Я на площадь пришел… Там толпа собралась,
Эшафот поднимался там черный:
Три ступени, дощатый помост и на нем
Столб с тяжелою цепью позорный.
<…>
Отделения Третьего мерзостный штаб
Тут же был – и с султанами кепи
Любовались с злорадством жестоким, когда
Укрепляли железные цепи…
<…>
Раздался тук колес… Загремел барабан,
И карета подъехала… Вышел
Из нее человек – и его на помост
Палачи повели… Я не слышал

Вздохов скорби в толпе: каждый в сердце таил
Муки сердца… но взоры сверкали
Скорбным гневом… Он шел мимо нас, и пред ним
Все мы головы низко склоняли.

Бледен лик его был, но смотрел, как всегда,
Он с иронией горькой… Своими
Палачами он был окружен, но в тот миг
Не они – он смеялся над ними…
<…>

Были среди демократических писателей так называемого второго плана и такие, которым присущ не только обличительный тон, но и попытки философского проникновения в суть вещей, к примеру, Николай Пушкарев – поэт, драматург, издатель журналов «Московское обозрение», «Свет и тени», «Европейская библиотека», и даже изобретатель. Вот вторая часть его стихотворения, эпиграфом к которому он взял строки из Баратынского «Крылатою мыслью он мир облетел, / В одном беспредельном нашел ей предел»:

Когда ж опять с небес, усеянных звездами,
Я грустно опущу глаза на мир земной,
И жизнь, живая жизнь, с тревогой и страстями,
С нуждой и муками, с сомненьем и борьбой
Пахнет в лицо мое, пахнет и вновь, как бремя,
Наляжет на душу, – с каким стыдом в то время
Я говорю себе: ну, гордый человек,
Ну, гений, знающий законы всей вселенной
И даже те из них, которых целый век
Не применить тебе к законам жизни тленной, –
Ответь мне: прежде чем блуждать в воздушной мгле,
В пространствах звездных сфер, блуждал ли ты и ниже,
Видал ли ты и то, что к нам гораздо ближе,
Что происходит здесь, на крошечной земле?
Сумел ли ты сыскать в века своих парений
До розыска причин явлений мировых
Причины и других, ближайших к нам явлений:
Причины голода, причины мук людских,
Причины жгучих слез, причины дел неправых,
Разбоя, грабежей, убийств и войн кровавых?
<…> Сумел ли разгадать
Ты наконец хоть то, что часто происходит
В тебе самом – в мозгу, в душе твоей больной –
И что, без ведома, порой тебя наводит
На мысли смелые? Ну, что же, гений мой?
Ах, да! ты занят был все небом и звездами,
Ты все смотрел наверх и весь свой длинный век
Почти не знал о том, что топчешь под ногами…
Смешон ты, гений мой, ты, жалкий человек!

В завершении темы о литературной атмосфере середины девятнадцатого века обратимся к мысли, высказанной вначале: если художник пытается осмыслить явления жизни, достоинства и пороки человека всесторонне, то его творчество не стоит делить на «чистое» искусство и «гражданское». Особенно, если нас интересует не обслуживание неких идеологических интересов, а внутренняя эволюция художника.

Именно с этой точки зрения можно рассматривать творчество одного из писателей середины девятнадцатого века – Николая Грекова. По духу с юности ему были близки Пушкин, Лермонтов, Фет, но в конце жизни он поддался влиянию тенденций времени, и пытался писать в некрасовском стиле. Но в литературе все же остался как поэт-лирик: на его стихи создавали романсы Алябьев, Гурилев, Варламов, Чайковский, Рубинштейн… Вот одно из его лирических стихотворений:

ПРИМЕТЫ ОСЕНИ

Мелькает желтый лист на зелени дерёв;
Работу кончил серп на нивах золотистых;
И покраснел уже вдали ковер лугов,
И зрелые плоды висят в садах тенистых.

Приметы осени во всем встречает взор:
Там тянется, блестя на солнце, паутина,
Там скирд виднеется, а там через забор
Кистями красными повиснула рябина;
<…>
Прости, пора цветов и теплых ясных дней!
Пора блестящих зорь, черемух благовонных,
Пора играющих зарниц во тьме ночей
И песен, и любви, и грез неугомонных!

Но осень я люблю; она мила мне; пусть
Все чары вешние она уничтожает;
Но в ней какая-то есть вкрадчивая грусть,
Которую душа и любит и ласкает,

Которой нравятся и клочья серых туч,
И листья, в воздухе кружащиеся шибко,
И этот трепетный и бледный солнца луч,
Как умирающей красавицы улыбка.

На этом мы закончим рассказ о поэтах середины девятнадцатого века, творчество которых создавало неповторимый колорит эпохи, художественная и идеологическая среда которой, в свою очередь, заложили основу формирования новых жанров и направлений в творчестве следующих поколений русских писателей.

Виктория ФРОЛОВА