А тени помнят кто кого отбросил?

Немного мыслей заливают вечер.
Не то, чтобы я очень испугался,
друзей так много... Но я покалечен
тем самым чувством, что я в вас нуждался.

Квартира.
С левой стороны ладони,
мерцает блик заветренного солнца.
Безмолвие расположилось будто в лоне
и от него по двушке мчатся кольца
вокруг всех наших мыслей и желаний,
вокруг родных и близких.
Непохожих.
Вокруг часов и мебели, и спален...
Я помню всё.
Я помню всё до дрожи!

На правой стороне фотообоев,
скользнув лучистым зайцем между кресел,
мерцал закат. Мерцали блики роем,
от всей посуды, всех полночных песен,
всех мыслей вслух и ругани на сердце.
Не нравилось мне каждый раз с закатом,
что он уходит в даль, за поднебесье,
и оставляет нас к друг другу слишком рядом.
Сам за себя.
Не каждый, но быть может,
что блудный пёс не стер оскал улыбки.
Я догоню его в тиши ночной и зыбкой,
и накормлю.
И приласкаю может...

По улице, под гул машин, под звон бутылок,
под топот ног до одури несносный,
под звёздным небом, как с детских картинок,
а кто под одеялом. (даже взрослый)

Но мне тепло под звёздной тонкой шалью,
изрытой белым ворохом всех трасс.
Я пса догнал. Он долго шумно лаял,
потом немного оробел: не поднимая глаз
собрался духом, и ленивым ходом
принюхиваясь подошёл ко мне.
Холодный нос уткнулся в бутерброды.
Пёс взвизгнул радостно и резко в темноте.

Когда же он хвостом своим запляшет...
Подумать только: мог быть человеком!
Невнятный лай, как пьяная потеха
бросает весть,
что мог быть человеком...

( Он перечитанную книгу кинет сверху
на ворох перемазанной одежды.
Куплет в радиорубке бьёт помеху,
а он стоит не двигаясь, как прежде
у зеркала. Раскинувшейся взору,
он не подобен ни Нарциссу, и ни Жанне.
Он лишь глядит насквозь себя с немым укором,
пытаясь разузнать о пониманье.)

Беззвучно за окном. Волна мобилей,
зальет проспекты, углекислым смердным газом.
Мы часто за углом этим курили,
когда по пьяне не дружили с унитазом
и принимались за четения поэтов,
тогда на Блейке задирали все страницы.
о да! теряли рай и рыцарей под прахом
с мечами острыми.
Блевать чтобы не спиться.

не надо было просто много брать.
Кусок стакана лёд - растопит утварь.
Бурбон в стакане мажет перламутром
кубическую сферу. Мне добрать
ещё немного,
чтоб пёс залаял на конце проспекта.
Страницы порваны прожжённой сигаретой,
и старая есть на полях пометка
карандашом:
Себе нельзя солгать.

Мы расквитались. С теми ли квитались,
что совесть вновь на колокольню эту лезет?
Под этажеркой загорается грязь спален
и Книга на одежде будто мерзнет.

И в не отопленной, почти чужой квартире,
по утру кофе вкус не выносимый.
Лишь Книга перед зеркалом, как в тине,
забросана одеждой. Светло синий
прольётся свет. От кухни и до спальни
всего шажок по цирковым стропилам.
Вам приходилось быть героем на экране
дурного фильма?
Ждать невыносимо.

И нас еще с тобой не выносили
ни публика, ни дядечке в погонах,
ни похоронное бюро. Мы без усилий
можем уйти и сами.
В край дурдома.

По смерть стоять и думать, что мы в теле
всего лишь разум, замкнутый в себе.
Или скажите, может быть мы тени,
написанные солнцем на воде?
Тогда блик солнца, не распятый гладью,
Тогда мы пламень, разрядивший тьму!...
А если только персонаж в романе,
и " Кушать подано!" - все то, за что живу?

Он перед зеркалом. Ему секунда стоя
за наш миллениум покажется мала.
Он перед зеркалом, а в зеркале былое
плывёт как омут застилающий глаза,
как то, что было - вроде не случалось,
как то событие, что изменило мир.
Как бабочка, что нам не попадалась.
Не в этой жизни.
Спи мой херувим.

Они сидят давно под звёздным небом.
Пёс сытый примостился у колен.
В чём смысл тени, если ей под светом
удобно быть. А нам удобен плен
той тени, защищающей от мысли,
от света понимания внутри.

Пёс не сотрёт оскал своей улыбки,
ведь человек не одинок в своём пути.

11.05.2013