Дузь Иван Михайлович профессор и наш учитель

Иван Михайлович Дузь учил нас русскому языку и литературе в 7-ом классе в г. Волочиске.
Иван Михайлович дружил с моим отцом и мамой. Он был оригинальным  преподавателем и привил мне любовь к литературе. Ученики его очень любили. Я знал его родителей и сестру. Его отца украшали Чапаевские усы. Иван Михайлович в Волочиске был редактором газеты "Зоря", носил кожанку и на ней много орденов.
Он поступил в аспирантуру Одесского университета, окончил ее и защитил диссертацию. Я присутствовал на его защите. Я тогда учился на механико- математическом факультете Одесского университета. Потом он защитил докторскую диссертацию и стал профессором.Мы, его ученики, гордились своим учителем. Очень рад прочитать задушевные слова о нашем учителе и друге.
Сейчас я, Мандель Ефим Лазаревич, живу в г. Нижнем Новгороде, пишу стихи на сайтах stihi.ru/avtor/efimandel
 www.ijc.ru/sredapoeta
 mandel@yandex.ru
БЛАГОДАРЮ АВТОРА НИЖЕСЛЕДУЮЩЕГО ТЕКСТА ЗА ОБЩУЮ ПАМЯТЬ О ВЫДАЮЩЕМ СЯ ЧЕЛОВЕКЕ
ИВАНЕ МИХАЙЛОВИЧЕ ДУЗЕ.


Когда в одном из своих текстов я упомянул, что знал отца Ивана Михайловича Дузя, одна дама, по всему видать не поверила, и написала: «Вы знали отца Дузя?». Я подтвердил.
Скажу больше: я знал такого Ивана Михайловича Дузя, каким его, доктора наук, профессора, декана филфака, председателя Одесского отделения Союза писателей, вряд ли знал еще кто-то.
А все началось, когда доцент Маркушевский завалил почти всю нашу группу на зачете. Доцент заранее предупредил, чтобы перед сдачей зачета каждый студент предъявил ему использованный билет в Оперный театр на «Князя Игоря». Моя сдача зачета прошла в течение полуминуты: доцент Маркушевский попросил меня показать ему тот самый билет, я поинтересовался, кем он работает: преподавателем в университете или распространителем театральных билетов, после чего тут же получил незачет.



Тогда наша группа осадила кабинет декана Дузя, и тот мгновенно согласился принять у нас зачет вместо доцента Маркушевского. Самым естественным образом последним к Дузю направился я, главный двоечник и тупоголовый спортсмен по мнению почти всех преподавателей филфака, вплоть до моего окончания университета. Где-то через час я вышел из кабинета декана чуть ли не его другом.
Кто из знавших Ивана Михайловича поверит мне сегодня, что после пятиминутной сдачи зачета мы почти час говорили за Одессу? Дузь, как правило общавшийся только на украинском языке и писавший на нем книги, посвятивший всю свою жизнь украинской литературе, тот, официозный и партийный до мозга костей, тот, кого в Одессе было принято называть не просто приезжим, а западэнцем, был тонким знатоком истории и литературы Города, которые в семидесятые пребывали не то, что под глухим запретом, а за сотней пудовых замков.
Может, кто-то из студентов и не любил Дузя, но только не наш курс. Я прекрасно помню, с каким нескрываемым восторгом смотрели многие девочки на фотографию Дузя военных лет: без преувеличения красавца-офицера в лихо заломленной кубанке, небось, мечтали оторвать для семейной жизни именного такого хлопца.
Все, кто общался с Иваном Михайловичем или слышал его лекции, знают, что у него было чувство юмора. Но кто мне поверит, что на самом деле, это было феноменальное чувство истинно украинского юмора, сдобренного порцией настоящего одесского, не той дешевки, что печаталась в сборниках и звучала со сцены, а острого, как настоящая, а не декоративная, казацкая сабля?
Не мне судить, кем я стал, но то, что без влияния Дузя был бы другим – отвечаю.
Отчего я сегодня вспомнил о нем? Потому что прислали мне ссылку, где прочел строки израильского журналиста: «Элька Друкер показала мне письмо от профессора Ивана Михайловича Дузя. Оно пришло в Израиль из Одессы. Такие удивительные настали времена, что славяне изучают биографии и творчество еврейских писателей. Профессор заинтересовался судьбой друзей-товарищей – четверых писателей-одесситов – Нотэ Лурье, Ханана Вайнермана, Айзика Губермана и Ирмы Друкера».
Я сын Мамы, и это не по понятиям. Не раз пресекал разговоры о поголовно-патологическом антисемитизме украинцев и русских. Не однажды писал, что являюсь одесситом, а потому, если кого-то будут бить только по национальному принципу, то в подобном случае прошу считать меня именно тем, нам ком хотят сорвать тупую злобу: русским, евреем, кавказцем, украинцем, китайцем – без разницы, хоть молдаванином, лишь бы не молдаваном; ведь я прошел воспитание одесского двора, и кто знает что это такое - не удивится моей жизненной позиции. И еще не раз я говорил своему младшенькому: «Нет разных времен. Времена одинаковы, люди – разные». Так вот, имена еврейских писателей Одессы я узнал не в «наставшие удивительные времена», а еще тогда, когда они пребывали под строжайшим запретом. От декана филологического факультета Дузя, в том числе, имя упомянутого Ирмы Друкера.
Именно Иван Михайлович рассказал мне о вряд ли ведомом даже в Одессе романе Друкера «Музыканты», где гордость Города профессор Столярский фигурирует под именем Эзры Мулярского. А как вам такие строки, извините, если что, воспроизвожу по памяти:
……
Хоронили старого биндюжника,
Может быть последнего уже.
Возчики, серьёзные и дюжие,
Из конторы «Транспорт гужевой»
Провожали старого биндюжника
На его повозке грузовой.
На площадке - времени отметины,
Но ковры красуются на ней.
Гривы чёрной лентой переплетены
У видавших всякое коней.
А навстречу переулки узкие,
Улицы навстречу широки.
Все сегодня коренные грузчики
Красные надели кушаки.
Вы не скоро, годы, нас прикончите,
Бенемунес, не возьмёте нас.
Из породы Мишеньки Япончика
Сбацаем «семь-сорок» в трудный час.
Провожали улицы и площади,
Уступали путь грузовики,
И ещё орлами смотрят лошади,
Как на Молдаванке старики...
Это стихи тогда одесского старика Фридмана я услышал еще пацаном, у профессора Дузя была феноменальная память, и после общения с ним значение слова «бенемунес» перестало быть для меня тайной. «Удивительные времена, славяне изучают»?! Нате вам слов по этому поводу самого Фридмана: «Самый молодой из деканов Одесского университета, он ведал факультетом украинской филологии, а потом взялся за хронику великомученичества одесских еврейских литераторов, и в его работах проявились новые жуткие подробности тех событий.
И могу ли я забыть, что именно он первым отважился положительно отозваться о моём сборнике стихов, после чего как ни противились, а вынуждены были его издать, ибо авторитетнее профессора Дузя в Одессе не имелось».
Это сегодня читается легко и просто, а по тем временам Дузю вполне могли сломать карьеру. Кто, кроме меня помнит, как ее ломали позже, когда уже сверстанную книжку самого Дузя пустили под нож? Ломали, но не доломали, из таких людей клинки делают, и трудно мне вспоминать, как на склоне лет Ивана Михайловича дал трещинку тот клинок, когда ушла из жизни его Ольга…
А поэт Иосиф Фридман, как бы между прочим, корешевал с Исааком Винницким, они во время войны воевали в кавалерии. Все знают за брата Исаака и захлебываются от восторга по его поводу, еще бы, Мишка Япончик, это вам не абы что, гордость Одессы. Разве кто-то когда вспомнит, что у Мишки было четыре брата? Конечно, нет, они ведь не стали бандитами. Исаак, Георгий, Абрам, Юдий Винницкие и их сыновья, племяши легенды Одессы Япончика, вместо того, чтобы гонять на гоп-стопы, в 1941 году ушли на фронт. В Одессу из братьев Мишки вернулся только Исаак, состав племянников Японца тоже сильно поредел.
И Дузь вернулся в Одессу, чтобы завершить свою учебу на филфаке.
Правильным было бы сейчас промолчать, но я, видимо, чересчур многим обязан Ивану Михайловичу, в том числе – отвратительными чертами своего характера. Потому скажу: Иван Михайлович Дузь – почетный гражданин Тернополя, он ведь не просто родом из тех краев, которые когда-то гордились знаменитым Дузем не меньше, чем Одесса. Это он выбивал во время войны фашистов из Тернополя, почетным гражданином которого недавно сделали Шухевича. Я так себе думаю, что если бы на поле боя встретились впоследствии эти оба два почетных граждан Тернополя, капитан Абвера Шухевич и капитан Красной Армии Дузь, то будущий декан филфака не уронил бы чести Одессы, сильно сомневаюсь, что Роман Иосифович прошел через столько рукопашных, как Иван Михайлович. Киньте в меня камень, но если бы вы слышали, что рассказывал за подвиги «борцов за свободу Украины» папа Дузя, к моему удивлению ходивший в самых настоящих сапогах и живший до своей кончины в родном городке, то вы бы относились к этой братии с не меньшим пиететом, чем я.
Знаю, что длинные тексты в Живых Журналах не в почете. Мне это как-то до ноги, но завязываю эту статью по той причине, что могу запросто написать о неизвестном Дузе такую книгу, что, читая ее, можно будет то захлебнуться слезами, то умереть от хохота.
Но кто из знавших Ивана Михайловича мне поверит?