Испытание любви нанотехнологией Непрощенный

    проложение.  Часть первая. Испытание любви нанотехнологией. (повесть "Непрощенный")   
(начало http://www.stihi.ru/2013/05/12/7528)


         Ночной Голивуд флудил почти до утра. Противоестественно высоколобый и круглолицый парень в какой-то зашнурованной под горло одежде все суетился, словно боялся опоздать на важное свидание с бело-серым, словно высеченном из скального известняка человеком в длинной накидке с капюшоном. Эта деталь не давала возможности рассмотреть лицо Бело-серого, но даже в полусне это хотелось сделать. Казалось, что не успей тот лобастый на эту встречу – и все лодка отчалит без него. Какое дело собственно до проблем  "странного малого" ему самому никак не сообщалось. Но подобные информпрогоны были не редкостью, так что  мучающийся бредом постоялец недорогой парижской гостиницы пытался самоотстраниться от  "их" возможно где-то номинированных на Оскар крутых сюжетов.

        Между тем, как будто бы опасаясь, что его примут не за того или вообще сбросят со счетов, парень в камуфляже настойчиво выбрасывал руку в приветствии "рот фронта". Собственно далёкому от всех зашельмованных идей молодому человеку эти изуродованные чужими идейками сверстники никогда не нравились. Он был чужд коллективной  мысли. По всему судя, к такому положению вещей привело многолетнее раздрайное сознание, в котором ретранслировались самые противоположные понятия. Вот и теперь, где-то на периферии возникал стойкий шумовой эффект:   «Обрати внимание на приветствие». К кому обращались, оставалось за гранью восприятия, но что возникающее время от времени приветствие не соответствовало заявленному или ожидаемому – было, несомненно. Вызывающий у кого-то недоумение парень с выброшенным перед грудью кулаком от сердца, словно заученный текст твердил одну и ту же фразу: «Но пасаран». Может он ошибся лодкой, раз его не хотят принять за своего. Однако лодочник всё медлил отчалить – словно ожидал: вот-вот парень одумается и вскинет руку совсем в другом приветствии.

         Сон не давал закрепиться ни одной собственной мысли, и тем не менее,  в памяти всплыл тот хмурый день в  Лондоне, когда он неожиданно для себя столкнулся с симбиозом двух малоподходящих друг другу приветствий. Серовато-черный мрамор, по которому струйками то ли слез, то ли росы стекали длинные зигзагообразные дорожки, напоминал сцепленные гигантские руки. Но предплечья заканчивались не плечами, а ладонями: правая была вскинута в нацистском «зик хайль», так как его в последние дни войны исполнял уже провалившийся в глубокую шизофрению Гитлер, а вторая была выброшена кулаком вперёд –  жест, который  настоящий Гитлер, разумеется, бы не одобрил. Но художник видит мир с другой колокольни. Возможно, в том мире парни, обремененные столь непохожими идеями, недалеко ушли друг от друга.

         Принял ли лодочник настойчивого парня на борт, так и осталось до конца не выясненным. Провалившись как в смерть – в сон –  реальный человек не смог уже сопоставить ни один из посылаемых сигналов с повседневной реальностью.

         Пробуждение было как возвращение с того света, словно машину-сознание на какое-то время отключили, а затем включили с новой ноты. На удивление голова была пуста и безмятежна. Словно ночные кошмары уже закончили своё существование в реалиях этого мира.  За окном простирались мокрые мрачные крыши и серое безжизненное небо. Взявший передышку дождь, казалось, давал возможность пройтись и что-то перекусить, только тут он вспомнил, что уже больше суток ничего не ел. Многие вещи в мире казались иногда бессмысленными, и наиболее идиотскими в последнее время стали ощущаться: еда и секс. Однако без первого было сложнее, чем без второго. И он всё ж таки набросил тонкую кожаную ветровку и направился по кварталу наугад.

        Собственно это  район был ему более менее был знаком, так что подходящее место не заставило себя долго ждать. Легкомысленное кафе «Привет, Китти» было почти пустым: пару мотоциклов у коричневых из-за сумрачности дня непроглядных витрин,  группка местных завсегдатыев: середина недели, время около 16 – для обеда поздно, для ужина рановато. Мясо на гриле и пиво – в конце концов, столь долгое голодание должно было быть вознаграждено.  Официанты не спешили, что было только на руку, в номер возвращаться не хотелось, а больше в перспективе дел не было. Он долго смотрел на пробегающих мимо людей, редкий поток машин и с удивлением ловил себя на одной и той же мысли: где-то на небесах кто-то изумляется и радуется каждому из нас. Небольшой экран демонстрировал загнанную стихией лодку под ремейк фильма «Достучаться до небес». Странно, ему не удалось: хотя первый и единственный раз он хотел это сделать не для себя, а для неё. Но серые промозглые небеса были пусты. Единственное доступное для него небо, которое воплощала в себе Зое, они продали крысам в халатах врачей СС, как рассказывала в одно из посещений еще до конца не деградировавшая его половина.

- Почему им? – так и не понял логики, сжавший кулаки охотник за головами.

- У них нюх на элитные матки, - попыталась вспомнить Зое, - больше чем они – не заплатит никто.

         Они переговаривались через пуленепробиваемое стекло – словно он мог бы покуситься на её жизнь. И тоже играл где-то фоном «Реквием по мечте». Он почти не любил музыку, но видимо это было одним из способов воздействия на пациентов: трогательно и сентиментально, так как предполагалось, что Зое любит этого коротко стриженного ежиком парня, и уже другим реальным врачам надо было знать, как ведут себя подопытные в разных условиях внешнего воздействия.

- Потерпи, – он прислонил руку с свинцовому стеклу, - я обязательно вернусь. Есть одно дело. Они заплатят – это суммы хватит на хоть какое-то восстановление. Они обещали.
 
         Но Зое, казалось, уже полностью ушла в музыку другого мира. Если то, что стояло за этим, можно считать миром. Он не был сентиментален, оттого почти безжизненное, какое-то сморщенное, рано постаревшее лицо Зое, обрамленное прядками седо-пегих волос, в морщинках которого он только угадывал текущие по лицу тонкие бороздки слез, хотелось размозжить одним ударом кулака. Он бы врезал по этому экрану – пусть бы только что-то изменилось. Рот фронт, – как  окончание истории. Но менять происходящее было некому. Седые грязные небеса были столь же  глухи к женщинам с ампутированными матками, как и к  проданным невестам с вымышленной Гревской площади.   

        Правда, именно тогда он рискнул – и пошёл в Собор. Где этот чертов Бог? Раз уж он висит у них на крючке – должен быть кто-то, кто понимает,  к чему клонится история. Но подойти к священнику – показалось слишком рискованным. Да и станет ли тот вникать в мало ему подвластное дело? Оставалось привезти этих  заказанных девиц – а дальше будь, что будет.

        Делай, что должен – и будь, что будет. А ничего не будет.  Еще одна ночь. Лодочник и остров в ночи. Ночь колибри. Неприметных таких птичек.  Но от этого ещё более опасных. Синие на красном кресты в небе. Так всё ж таки оно обитаемо? Но додумать нет возможности. Ещё один провал памяти. Еще один просмотр вестерна «Непрощенный», который на этот раз заканчивает другой новостной канал, уверяющий что в 17:00 ситуация в Осло взята под контроль. Мелькают машины скорой помощи. Мельтешат раненные в каком-то очередном шоу. Борцы за очередную идею фикс минируют машины аммиачной селитрой и мазутом.

        Он вышел под слегка просевшее на землю небо и поразился своей наивности. Только что на глазах разнесло в щепки столицу западной цивилизации – и боги скандинавов остались глухи. Но пасаран?  Так кажется салютовал тот парень под небом с синими крестами. Так кому – но пасаран? Парень отчего-то не идет из головы. Что-то в репортаже заставило вспомнить именно о нём. Вот хрень – флаги на доме, где произошёл взрыв! Кому здесь во Франции есть дело до их  флагов? Разве что в виде норвежской селёдки. Хотелось выйти из логова и затеряться среди людей. Но он только спустился в ближайший магазинчик, прикупил пива и разогретых сосисок и вернулся в номер. Нет, мир не удивился и не замер. Парижу не было дела до Осло. Что впрочем не могло стать чем-то удивительным. Парижу не было дела даже до парижанок. А это однозначно значительно хуже. Одному ему не удалось вытянуть Зое из лап химерных торговцев счастьем.

         Хотелось зарубиться снова в какую расовую дискриминацию индейцев, как неожиданно включенный на прежнем канале телевизор начал вещать  полный Апокалипсис. Кто-то расстрелял целый остров. Чуть дальше Осло психи открыли огонь по ни в чем не повинным людям. Пойманные в ловушку отсутствием сообщения с материком, участники какого-то фестиваля  были  убиты на месте. Сколько распрощалось с  жизнью в этот пятничный вечер репортерам пока уточнить не удалось,  врачи прибыли на остров только после того, как было объявлено, что их жизни ничего угрожать не может. Спасать одну жизнь ценой другой жизни в Норвегии считается  бессмысленным. А ведь он хотел спасти Зое ценой даже не одной – а трёх жизней?  Будь он норвежским врачом – ясно, что ещё до начала всего возникло бы это противоречие: бессмысленности обещанного чуда для какой-то безумной девушки.


(продолжение следует)