По воспоминаниям Нины Даниловны Богдановой

Как мураши, сновали немцы в касках,
В концлагерь превратив огромный луг,
Где Нина раньше, как в забытых сказках,
Резвилась весело среди подруг.
Но, вместо птиц заливистого пенья,
Собачий лай, ещё чужая речь.
Прошли года, их слышать без волненья
По телевизору не может: сжечь!
Так хочется ей память (невозможно
С такой невыносимой ношей жить).
Бессонными ночами вновь безбожно
Той жизни панораму вяжет нить…
Морили голодом военнопленных,
А если кто-то им давал еду…
О, ужас! Этих самых незабвенных
Событий страшных, вызвавших беду.
В оголодавших до последней точки,
Звериный разжигался аппетит.
Кто видел это, пусть одним глазочком,
Не вытравит, хоть разум запретит
Такое помнить: самых слабых ели
Живьём… бессонная проходит ночь…
Опять под завывание метели
Припомнит, как тогда смогла помочь
Бежать из плена нескольким солдатам.
Их дом был крайним, обнесённый луг
Колючей сетью, немец с автоматом
В пяти шагах. Кустарник рос вокруг.
В нём ночью прятался солдат сбежавший.
Он утром тихо постучал в окно.
Ослабший, как осенний лист дрожавший,
Такого не увидишь и в кино.
И Нина видела, как мать кормила,
Как суетилась, не скрывая слёз,
Как будто был на свете самый милый
Тот человек, что бородой зарос,
Как пень замшелый: в старика одела,
Дала ему ведёрко с мастерком,
И Нину позвала она несмело,
Как будто помешал ей в горле ком.
Головку повязала ей платочком:
– Проводишь по деревне старика,
Потом домой, ну ладно, с Богом, дочка! –
Прижала к сердцу: «Ладно, всё, пока!»
Старик с ведром вёл девочку за руку…
Над пропастью, по лезвию ножа
Ходить училась… навсегда науку
Гуманности вбирая, чуть дыша.
Обняв и голову залив слезами,
Все чувства разом выразила мать.
Чем рисковала, знаете вы сами –
Родной кровинкой, как её отдать?
Но отдавали матери России,
На бойню провожая сыновей,
Чтоб воцарился мир под небом синим,
И жизни гимн пел в роще соловей!