Бродячие мысли ни о чём и о самом важном

Не знаю, как у вас, у меня проблемы с самоидентификацией.

Вернее, я знаю своё имя.

Оно мне не нравится, потому что меня назвали маминым именем. Дубль два.

Всё самое лучшее: внешность, коммуникабельность, ум и прочее досталось маме.

Мне только её имя.

Но, как ни крути, а имя я знаю.

Я знаю свой возраст. Он тоже не радует, но и с этим ничего не поделаешь.

Насчёт национальности сильно сомневаюсь. Подозрения есть, что поскольку я – носитель русского языка и выросла в русской культуре ( как и положено воспитанной барышне, училась жизни не в подворотнях, а по книжкам русских классиков. Особого счастья мне это не принесло. Иногда жалею об утерянных подворотнях и возможностях, но это избавило от многих проблем и меня, и моих родителей)

Так вот, в связи со всем выше написанным, подозреваю, что несмотря на разнообразные корни и крови, стоит считать себя дамочкой русской и точка.

Так в чём же проблемы с самоидентификацией?

В плане идеологическом.

Взгляды мои менялись, на протяжении моей жизни, несколько раз.

Причём окружающие и вышестоящие инстанции определяли меня не так, как я определяла себя сама.

Начнём с самого начала.

От дошкольников никто не требует политически активной жизни.

Поскольку в детский сад я не ходила, а воспитывалась бабушкой, то этот период жизни – период мещанской неразборчивости вашей покорной слуги, которая предавалась праздной жизни.

Хотя нет, два раза в год мне привязывали шарики за пуговицы пальто и я проезжала по улицам города и мимо трибун, с находящимися на них главами правящей партии и правительства. Проезжала на папиной шее. Махала маленькой ручкой и была уверена, что важные дяденьки в пыжиковых шапках пирожками, отвечают именно мне – такой хорошенькой маленькой девочке – самой лучше девочке в мире, самой папиной девочке.

В первом классе меня приписали к октябрятской звёздочке. Мы знали, что «октябрята – весёлые ребята» и были отрядом морского десанта на смотре марша и песни. Я так и не узнала, как именно назывались те смотры. Помню, что у нас были береты с якорями и мы пели песню: «Морская гвардия идёт уверенно, любой опасности глядит она в глаза.»

Думаю, что мы тогда победили два других класса.

Куда было их пилоткам и бескозыркам против наших беретов с якорями и гюйсов. Хотя гюйсы положены всем морякам. Но, они были простыми матросами, а мы – «морская гвардия – для недругов гроза».

Потом меня принимали в пионеры.

Я учила клятву и беспокоилась, что мои моральные качества не соответствуют требованиям. Я читала газету «Пионерская правда» и даже иногда газету «Правда», которую приходилось выписывать папе, потому что без этого не оформляли подписку на «Вокруг света» и на «Технику – молодёжи», которые он любил.

Мне больше нравился детский журнал «Спутник натуралиста», но на него было трудно подписаться, а на «Пионерскую правду» легко.

Оджнажды в «Пионерской правде» напечатали отрывок из книги Кира Булычёва про девочку Алису и космические приключения. Восторг и упоение.

Оказалось, что в пионеры принимали всех, кто хорошо учился.
Меня ни о чём не спрашивали. Всё оказалось буднично и скучно.

В пионерские годы мы много собирали макулатуру и много стояли возле вечного огня и других мемориалов.

Начала прорисовываться система: что нужно делать, как себя вести, чтобы быть на хорошем счету и не напрягаться.

Кажется, я даже была звеньевой в пятом классе. Не помню, что это значит и чем нужно было заниматься, но помню, что на рукав форменной рубашки нужно было пришивать галочку красного цвета.

В комсомол вступали понимая, что без этого не видать нам университетов, как своих  ушей.

Ко времени вступления в комсомол мы уже вовсю смотрели каналы финского телевидения и понимали, что так, как у нас, не везде.

У кого-то были родственники в Финляндии или Швеции, у других отцы служили в загранфлоте.

Мальчишки в Старом городе выменивали у туристов за сувениры жвачку.

Мы, немного презрительно, называли их пурукумщиками, от финского purukumi – жевательная резинка.

Одноклассник Фредди стал фарцовщиком и бросил школу.

Зато у него были классные джинсы и пласты с отличной музыкой. Он всегда угощал коктейлем в баре на улице Мюнди, когда мы встречались в центре города.

В том самом баре, где на стенах висели звериные шкуры, на столиках всегда горели свечи, от которых нельзя прикуривать. Тонет моряк, когда кто-то прикуривает от свечки.

В том самом баре, в который всегда стояла очередь и грозный швейцар пропускал счастливчиков в заветную темноту.

Фредди не нужно было стоять в очереди. Его и спутницу швейцар всегда пропускал без очереди.

Такой была моя комсомольская юность: конформистской, но весёлой.
Одновременно беспечной и озабоченной судьбами мира.

Перевороты и войны, забастовки рабочих и советские космические корабли.

В конце десятого класса мы писали сочинение, на выпускных экзаменах. Эти сочинения проверяли представители горкома комсомола. Это было важно. На основании многого, и сочинения в частности, нам будут писать характеристику в вузы.

Тема была такая: «Образ политрука в произведениях советской литературы»

О! Какая это была благодатная тема. Я была уверена, что раскрыла тему полностью.

На тех книгах, что были в школьной программе и на тех, которые я читала сама.

Я не забыла и Марютку из «Сорок первого», упомянув, что хотя она не была политруком, но была честной.

Герои Шолохова гарцевали на вороных конях в моём сочинении.

Обязательным условием было не забыть трилогию генерального секретаря: «Малая земля», «Возрождение», «Целина».

«Будет хлеб, будет и песня»

Моё сочинение было искренним и горячим, немного пафосным, но честным, как Марютка.

Нам позвонили домой и меня вызвали к директору. В кабинете вместе с ним и учительницей литературы сидел незнакомый импозантный мужчина.

Они сказали, что с литературной точки зрения, моё сочинение идеально, но они не могут мне поставить пять и показывать мой сочинение дальше. Потому что...

Потому что я - троцкистка.

Мне было 16 лет и я не очень понимала, что значит быть троцкисткой. Плохо это или хорошо.

Они сказали, что так будет лучше.

Незнакомый мужчина, говорящий на русском с приятным, мягким акцентом, очень ласково смотрел на меня и не казался злым.

Мне даже показалось, что я ему понравилась.

Моё сочинение не было сочинением комсомолки. Так сказали они.

Моё сочинение шло в разрез с официальным курсом партии.

Я согласилась на четвёрку и ушла домой.

Так появилась первая трещина в моём осознании себя с идеологической точки зрения.

Позже, в университете, преподаватель одной из общественных дисциплин, назвал меня узколобой коммунисткой. За то, что во время семинара я не согласилась с его утверждением того, что в СССР, в настоящее время, существует классовая борьба.

Классовые противоречия – да. Борьба, по-моему, это – демонстрации протеста, митинги, подполье. Ничего же этого не было. Мы тихо деградировали, пили коньяк на демонстрациях и смеялись над мокрогубым патриархом.

Голосом, с тем же приятным мягким акцентом, меня обвинили в том, что я ничего не читаю, кроме газеты «Правда».
Меня – любительницу Гумилёва и Саши Чёрного, Игоря Северянина и, читавшую ахматовский «Реквием» в неизвестно какой, плохо читаемой, копии сиреневого цвета.

Он выгнал меня из аудитории и я плакала в туалете от несправедливости.

Через несколько месяцев, на экзамене, он положил свою руку с пигментными пятнами, на моё колено и спросил согласна ли я на тройку или встречусь с ним индивидуально, на другой территории, чтобы обсудить проблемы классовых противоречий.

Я резко встала и согласилась на тройку.

Шло время.

Я пыталась следовать своему внутреннему голосу и анализировать происходящее, не доверяя безоговорочно чужим мнениям. Даже если это мнения важных людей.

Я считала себя честной, меня называли лицемеркой.

Была уверена, что я толерантна, никто не замечал этого.

Меня называли фашисткой и предательницей, интеграсткой и реформистской подстилкой. Хотя я никогда не состояла в этой партии.

Я только говорила вслух то, что я думала.

Мнение моё о себе никогда не совпадало со мнением окружающих.

Противоречие росло. Трещина в моём самосознании расширялась.

Сегодня я не могу сказать о себе с уверенностью, кто я, исходя их моих политических пристрастий.

Я даже опасаюсь называть себя демократичным человеком.

Я не правая, потому что не богата и потому что до сих пор уверена в том, что одной из задач государства является обеспечивать слабых социальными гарантиями.

Я не левая, потому что мне не нравится радикализм и потому , что я уверена, что должна быть свободная конкуренция и свободный рынок.

Я не красная и не белая.

Но и не приемлю центризм. За то, что он ни то, ни сё. Под середину часто рядятся хитрые политики, которые умело лавируя между всеми, создают себе политический капитал на выборах.

Мне не нашлось места в партиях и организациях.

Почему то я не научилась плыть по течению

Если сомнения одолевают меня, то я задаю вопросы и пытаюсь разобраться.

Единственное, что есть, так это отсутствие страха спрашивать.

Что это? Желание спорить? Признак психического расстройства? Комплекс Ларры?

Неумение жить в обществе?

Когда-то нас учили словам Ленина, что «жить в обществе и быть свободным от общества нельзя».

Я свободна от общества и, всё-таки, живу в нём.

Со временем, у меня сформировалось своё общество – общество людей, которые могут дискутировать без оскорблений, могут подвергать сомнениям и искать компромиссы.

Людей, которые могут иметь различные взгляды на вопросы, но не считать это приоритетным в общении.

Я знаю подобных людей лично и нахожу их на просторах интернета.

Тех, с кем мне комфортно и, почти уверена, что им безразлично, какой ярлычок висит на мне.

Безразлично само идентифицировалась я или нет.

К чему я сказала столько слов?

Как всегда, в преддверии 9 мая, у меня начинается размножение личности.

Я вспоминаю своего дядю, пережившего блокаду в Ленинграде. Своего папу. Который в 12 лет, в степях Ставрополья пас дойных овец, чтобы кормить ленинградских дистрофиков, которых привезли к ним на восстановление.

Своих дедов вспоминаю и думаю: как же было тяжко.

Бабушку мою и чужих бабушек, чьи молодости съела война.

И впоминаю немецкую мать, отдавшую последнего сына в ополченцы. Такого же, как мой отец тогда - двенадцатилетнего.

Её слёзы были такими же на вкус, как слёзы моей бабушки.

Я – женщина. Я не люблю войну. Девочки не играют в войну. Никогда.

Война – мужское дело.

Женщины страдают от войн.

От любых войн.

Будь это мировая война или нападение на Грузию.

Мужчины погибают, а женщины страдают.

Я видела, что некоторые страны предлагают не отмечать 9 мая. Объявить его днём памяти погибших.

Я согласна.

Что праздновать?

Какую победу?

Полученную огромным количеством смертей, мучений, оскорблений?

У художника Верещагина есть картина «Апофеоз войны»

Груда черепов и вороны. Вот это и есть война. Грусть и размышления после.

Давайте печалиться. Не петь.

Они тогда, 68 лет назад, пели и плясали. Понятно почему.

Для них закончился период страданий.

Наша задача – не допускать повторения того, что было.

Не стоит плясать на костях. Не нужно разбрасывать черепа погибших. К ним можно положить цветы и зажечь свечи. Помолчать.

Может быть честность важнее самоидентификации?

Предлагаю называть вещи своими именами и быть честными. С другими, с собой, со временем.

Разницы нет, левые мы или правые, красные или белые. Если мы найдём в себе смелость быть честными, то мы сможем общаться без оскорблений и строить мир, не войну.

А мне...можете придумать мне любое определение. Мне всё равно. У меня проблемы с самоидентификацией.

Хоть горшком назовите. Только в печь не ставьте.




Эрик Пауль Руммо написал это стихотворение

Игра

Мальчик в мальчика выстрелил
из игрушечного ружья
тот зажал рукой рану
как в кино
и упал
он упал замертво ну совсем замертво
ведь он был солдат
тут прибежала девочка
она была его мама
этого убитого мама
она плакала
ой как плакала
настоящими слезами
мокрые, мокрые слёзы катились
по щекам этой девочки
и каждая как горошина
как увеличительное стекло
в котором отразились
все настоящие ружья
все настоящие войны
все солдаты
что были убиты
когда-то

Ой смерть смерть ты глупа-слепа
смерть военная ты жестокая
ты горошка полольщица
как росточек обломится
широко горошины раскатятся
слёзы горькие так и покатятся

и так эта девочка плакала
что ничего уже не знали мальчишки
ни понарошку ни по-настоящему


перевод с эстонского Светлан Семененко