На моей ладони жил щенок

1

На моей ладони жил щенок.
Указательным пальцем я гладила взъерошенную жемчужину в своей руке – брюшко маленькой волны подыгрывало переливам черного блеска своих пушистых капель, обтекая ушной утес.
Нежный розовый носик доверчиво прикасался к моему лицу, не умея вынырнуть из алой пучины, терпкой и резкой, дарившей щенячий восторг купания преданности его существа.

Я целовала его крохотный животик, что был размером с мою верхнюю губу; сдувала корешки отмерших осенних листьев. Они падали на мою ладонь, стебелек за стебельком, месяцами протяжной осени укрывали ее, ткали свой греющий плед.
Впивались, так, как бывает с заусенцами, врастали вглубь моей кожи – и невозможно становилось отличить луковицу от побега. Мы находили эту почву плодородной – было интересно, что может всходить тут, из черенков упавших листьев, что были тоньше тела ручной иглы, острее ее, сильнее иглы машинной.
Но они прорастали вглубь. Корнем своим нить дышала наружу, жало же ее бесконечно тянуло свою нить, прорываясь сквозь кожу до вен, хватаясь гибким телом своим за тропу кровотока, путешествуя неразлучно с ней, в поиске приключений или наиболее питательного грунта.

Меня кольнуло, когда они достигли цели.
Я поняла, что нечто живое пьет мое тело слева, изнутри, я медленно вытекаю по артерии локтя своей руки, ставшей чьим-то протяжным желудком, корнем; пульсирую на запястье.

Именно в такие моменты я видела, как расцветают глаза.
Эти соцветья напоминали мак – чернота сердцевины окатывала неизведанностью, в то время как лепестки своими странными зелеными краями грели ручное пламя радужки, игравшее солнечным бликом на тонком пушке ресниц.

Мой маленький песик любил погулять – хлопотал лапками, обегая шею, проминал носом раскидистые корни ее основания, путался в кроне волос, мирно посапывая в ее тени.
Находя в своей любознательности другую площадку, протискивался скользким телом меж пальцев, лоснящейся шерсткой вынуждая конвульсировать целое тело.

2

В последнее время мы стали чаще наблюдать солнце за окном – нахально свербящее наш взгляд, оно звало на улицу.
Май сделал пока лишь один неуверенный шаг, но наши ноги обнаружили в себе склонность к подражательству, решив сделать нечто подобное по свежим росткам травы; несмелые в наготе своей свежести, что манили непостижимо подушечки наших ног.
Храня у шеи дорогого зверька, я уронила тело на почву, чья редкая растительность более сравнима была с волосками, уцелевшими в оскудняющей болезни, лишайным ошметком, плевком зеленой мокроты, оставленным в напоминание о шаткости бытия; слишком щипали своей влажной пылью проплешины мои раздетые глаза.

Еще утром лохматые старухи родили свой общий небосвод. Сейчас крохи седины, сбиваясь в кучки трепетной ваты, пинались жестоким ветром, не чующим в них родительской плоти. Они собирались вдоль стен алеющей в закате махины, забивались в сложно находимые углы каменного круга, безнадежно замкнутого заточенным камнем кладки. Эти ватные зверьки судорожно пытались схватиться за ветер, выползти на его могучем хвосте из гибельной западни; плакали количеством капель дождя, на которое были способны, расщепляясь измученным телом в небесном зрачке.

Маленький зверек, озирался на новое небо, взбивая весом своим подушку моего живота.
Устремляя взгляд все дальше ввысь, облизывая лепестками глаз синеющий купол, захватывал издыхающий вопль его отжившей пены.

Мы ели одно небо.
Наши глаза сосали горящую синеву, руки пачкались о липкую зелень, лапы увязали в непросохшей мажущей почве… горло кашляло, рту хотелось сплюнуть эти ошметки чужой перхоти, теней деревьев, порющих губы хрипков ветра.

Стонущий безумием ветер не оставлял никого равнодушным.
Я видела, как жидкая клешня подползает к пушистой головке, машет перед лицом лохмотьями своего воздуха, залепляет глаза прозрачной слизью смеси зелени и синевы, тянется тонким хвостом своим в щелочки носа, вытягивая истинный теплый пар, препарирует губы рубцами ударов того скользкого хвоста.

Зверек прячется в моих волосах, чья крона не может сдержать порывов ветра; пушистик дергается, путаясь уже и во мне.
Каждый рывок натягивает наш общий корень, питательные соки крови вырываются из стебля, обращаясь соленой водой на плавящей почве, чтобы питать бессмысленно рассеянные харчки зеленой слизи, заживлять плешь беззубой земли.

Маленький пес, свербя уже своими безумными глазами окружающее, в порыве бешенства, кусает белеющий ствол. Его зубы впиваются сзади, в апофеозе невинности челюсти долго сжимают кожу, пролегающее под нею мясо начинает испытывать боль, ударенный куполом разум сжимает сознание, парализуя вкупе с оттоком крови.

Глупо пытаться отобрать у пса его лето.
Зачерпывающая воздух, в агонии сознания, слышу шорох любимых лапок на влажной траве; сохранившая способность к созерцанию в своем параличе, вижу следы, протоптанные в слизи.

Мое мясо, к несчастью, все-таки слишком твердо для любимых клыков.
Мне хочется видеть отметину на своей шее. Поворачиваясь спиной к зеркалу, пуская к себе на кожу едкие плевки солнца, чтобы смешать их с большей частью тени, я замечаю две маленьких черных капельки, выжженных на моей плоти.

03.05.13г