Глава двенадцатая

Вот коронация минула,
Минули праздники, как тучи, -
Прошли холодной чередой,
И Николай Москву покинул
Такой же мрачный и сердитый,
Какой приехал он сюда,
И Бенкендорф собрался следом.
Я, долженствующий вернуться
В свою Михайловскую глушь,
Явился главному жандарму,
Чтоб заручиться разрешеньем
Приехать в светский Петербург.
И шеф жандармов мне ответил:
«Наш государь не запрещает
Приехать в город на Неве
И полагается на волю
Поэта Пушкина, но просит,
Чтоб написал царю письмо,
А император разрешенье
Подаст без всякого сомненья –
Порядок должен быть во всём!»
Прошли два месяца свободы, -
Прошли, как сон, в одно мгновенье,
В моей душе оставив грусть:
Моих друзей прощайте лица,
Прощай, опальная столица –
Порфироносная вдова!
И вот держу я путь обратный
В своё унылое изгнанье,
Гонимый ветром и дождём.
Встречай, любимая старушка
(Ты посмотри, где наша кружка),
И неизвестный рок, встречай!
Вот, в полумраке затерявшись
Пред мотыльком свечи горящей,
Писал я другу день спустя:
«Во всей судьбе моей открытой,
Во всех делах моих душевных
Меня преследует злой рок.
Когда слетает день осенний,
И дождь в окно стучит уныло,
Теперь мне видится смешным
Всё то, что хочется сегодня…
Уже, наверно, не случится,
Чего я в будущем хочу.
Из старины на днях уехал,
В Москве оставив вдохновенье,
Под сердцем смерть тая свою…»
Писал я Вяземской вдогонку,
Дышали горечью чернила,
Когда княгине говорил
Среди просторов необъятных
Земель империи российской
Своё последнее «прости»:
«Прощай, прощай, моя княгиня,
Моя возвышенная Муза –
Себя приехал хоронить.
Умру один среди соседей
А своей забытой деревеньке
У старой няни на руках.
За всё былое не сердитесь,
Прошу, за Пушкина молитесь –
За упокой его души!»
Но время шло, сменяя время, -
Унылый дождь сменялся вёдро,
И ночь души сменялась днём.
Писал я Вяземскому вскоре:
«Деревня мне пришлась по сердцу,
И я увидел наслажденье
Вернуться вольным в кабалу.
Мой друг, чувствительность не корчу,
Но эта встреча малой дворни,
И няни добрые глаза
Своим теплом щекочут сердце,
Своим вниманьем и заботой, 
А то, признаюсь, как себе,
В десятки раз приятней славы
И самолюбия приятней –
Отдам рассеянность за них!..»
Но только думал постоянно:
В тюрьму вернулся я не вольным,
И это вскоре осознал.
Пришёл запрос, чтоб из деревни
Представил графу Бенкендорфу
Всех объяснений чёткий ряд:
Зачем читал я «Годунова»,
Коль император запретил?
Ведь Николай не столько цензор,
Но прежде – виршей попечитель,
И он решает их судьбу.
Сейчас помазанник небесный
В столице северной решает
Читать стихи иль не читать
Тебе на публике широкой;
Сначала труд представь пред троном,
Чем посылать его в журнал -
Так императора цензура
Отныне всех произведений
Мне запрещала их печать.
И мне пришлось писать жандарму:
«То был не признак ослушанья,
Лишь то, что худо глас царя
Превратно понял я при встрече
И допустил потом неточность,
В чём пред Вами признаюсь…»
Предвидя степень осложнений
Своих дальнейших публикаций,
Я Бенкендорфу написал:
«Неловко было беспокоить
Ничтожным творчеством поэта
Покой российского царя,
Когда в руках его заботы
И бесконечное раденье
О процветании страны….»
Но то, читатель, между нами,
И только истинно разумный
Найдёт горчицу между строк.
«… Сегодня ставлю Вас в известность,
Что списки мелких сочинений
Уже в журналы передал –
О том, сегодня извещая,
Прошу от Вас я разрешенья
Сей неумышленной вины;
Остановить раз не успею
Свои творения в цензуре,
Прошу за это извинить…»
И в тот же день писал я другу –
Писал Погодину с волненьем
Своё тревожное письмо:
«Друг мой милый и почтенный,
Остановите, ради бога
(Покорный просит Ваш слуга),
В московской преданной цензуре
Те сердцу милые творенья,
Что я издателям вручил,
Где имя Пушкина найдёте.
По воле высшего начальства
Увы, покамест не могу
Принять участие в журнале
Своих друзей – «Московский вестник»:
Такие, брат, у нас дела…
Всё перемелется, надеюсь,
И будет тут мука, на радость,
А нам, конечно, - хлеб да соль.
Хоть договор не состоялся,
Держись…  До скорого свиданья:
Прости – не время пояснять…»
Граф Бенкендорф, слуга тирана,
Листы «Бориса Годунова»
Желая в руки получить,
Мне написал спустя неделю,
Что драматическую пьесу
На днях он спешно получил
И даст поэту знать воспослед
О высочайшем настроенье:
Каков же отзыв у царя?
Своё письмо жандарм закончил –
Такой презент – изящной лестью:
«Труды блестящего пера
Прошу я Вас покорно, выслать –
Всё то, что вышло из-под рук,
Хотя и мелкие творенья…»
Минули время и сомненья,
Мой «Годунов» пришёл обратно
Под кров изгнанья, где рождён.
Свою же рукопись читая,
Нашёл нелепости образчик
(Начертан царскою рукой):
«Как император, я считаю,
Что господин, поэт наш, Пушкин
Сумел достичь бы цель свою,
Когда б комедию исправил,
Как делал Вальтер Скотт когда-то,
На исторический роман…»   
На то резонно я заметил:
«С высоким мнением согласен:
Порой хромает этот труд,
Всё на роман сбиваясь больше,
Чем на трагедию эпохи,
Как то заметил государь…»
Но полный творческой отваги
И вдохновенного порыва
Царю я твёрдо заявил:
«О том всечасно сожалею,
Что я не в силах уж исправить
Всё то, что ране написал!»
Лишь царской власти подчиняясь –
Поэт бессилен пред насильем:
Спасти бы творчество своё! –
Себя за слабость укоряя,
Своё письмо я так закончил:
«Недолгий срок по приказанью
Я императору России
Имею честь передавать
На суд свои стихотворенья –
Мою судьбу не он решает,
Но Господин – то Вышний бог;
Не крепостная современность,
Мои грядущие потомки,
Грядущий мир моей страны
Меня оценят и рассудят-
Для них я творчеством поддержан,
Для них сегодня я живу!»


Андрей Сметанкин,
Душанбе, Таджикистан,
25.04.-01.05. 2013