Далеко, моя взрослая, далеко

Бесконечные черные пашни,
Пыль кубанских степей вдоль Станицы
Поднимается с грязи вчерашней
Псом навязчивым за колесницей.

Там такие неспешные дали,
Что глядишь и внимаешь, как ранен,
Там нет зла, нет убогой морали,
Смотришь ввысь и навечно ты – странник.

Бесприютной тоской гонимый,
Безответной межой остановлен,
Никому, кроме неба не милый,
С его силой навеки помолвлен.

Помнишь там, на границе по детству
Без гроша, без щитов и медалей,
Мы бежали в коровник погреться,
Не заметив, как что-то теряли.

Из карманов ребячьих широких,
И из глаз этой рыжей коровы,
Мы искали на счастье подковы,
В тополях по край неба высоких.

Как гудели поля в эту жатву,
В наболевший полуденный воздух,
Выдворяя зерно земли в саттву,
Мы вдыхали ее без вопросов,
Без ответов и расстояний,
Запасая на зиму и осень,
Полнолунных земли покаяний,
Под тенями от звезд неброских.

Замирали, смакуя горячий
Вкус зерном налитой пшеницы,
Там остался мой дух бродячий,
Я лишь помню, и реже снится.

По утрам парное, жирное
Из-под рыжей той молоко.
«Где мое детство степное?», – крикну я,
А в ответ ставня скрипнет мне:
«Далеко, моя взрослая, далеко…»