Том 2 Глыбы. Книга 2 Часть 4 Десять жизней назад

Из хаоса находок, из хаоса трофеев
Подмеченных, подобранных петляющей дорогой,
И следуя привычке известных корифеев,
Я пробую найти в себе потерянного Бога.

Десять жизней назад

Багряный лес, сиреневое небо,
Луна бела, сверкает серебром,
Прядут ушами кони, просят хлеба,
И детский смех несется из хором.

Дочь кажет строгость, задувает свечи,
Отец, прикрыв конюшню, входит в дом,
Навстречу мать, поёживая плечи,
Нарядная, в кокошнике златом –

В воображеньи образы не ре'дки,
И пусть с тех пор прошло немало лет,
Я четко вижу вас, родные предки,
В окошке до утра не гаснет свет.

Прядут ушами кони, просят хлеба,
И детский смех несется из хором.
Багряный лес, сиреневое небо,
Душа бела, сверкает серебром.


Плыл по речке в лодочке невзрачной
Светлоокий юноша в ночи,
Плыл на огонёк большой свечи,
Что горела в спальне новобрачных.

Плыл угрюмо и бубнил чуть слышно:
«Что ж не за меня, краса, пошла?
Что ж такого ты в другом нашла?
Что ж не за меня, родная, вышла?»

Плыл почти мужчина, нож сжимая
В сильной и решительной руке.
Тихо-тихо ночью на реке
В середине свадебного мая.

Вслед за жатвой вышло всё случайно,
Девка от другого понесла.
Слышен легкий всплеск его весла.
Этой ночью разрешится тайна.

Будет счастьем девица светиться.
Юноша посмотрит и уйдёт.
Нож под куст шиповный упадет –
Вот и всё, чему пора случиться.

Жизнь – река, и в лодочке невзрачной
Седовласый, сгорбленный монах
Крест сжимает в сморщенных руках,
Проплывая мимо новобрачных.


На войну идешь, добрый молодец,
Молодой боец двадцати годов.
Провожают в путь целой улицей.
Мать, сестра и брат плачут горестно.
Так отец ушел десять лет назад,
Не вернулся, пал в злом побоище.
Вот и ты теперь, заменив отца,
Покидаешь дом, тихо крестишься.
А в дверях стоит молода жена,
Силы нет дойти до любимого,
Тяжела дитем, мокрый плат в руке,
С подбородка в снег слезы капают:
«Ты вернись домой, ненаглядный мой,
Ты вернись живым, голубь ласковый!»
Жаль не слышишь слов, молодой боец,
На прощанье всем низко кланяясь.
Ты пройдешь свой путь до семи холмов,
Ты познаешь страх и отчаянье,
Сбережешь любовь, только вот беда, -
Никогда домой не воротишься.
Не по воле ты на войну спешишь,
Это князь опять с братом ссорится.
Скоро в их семье снова будет мир,
А тебе лежать в чистом полюшке.
Подожди, боец, вороти коня,
Посмотри в глаза неба синего,
Задержись на миг, мы с тобой идем.
Будь ты проклят, князь, славься Родина.


Безоглядная даль.
Позади бурелом.
Темнота впереди.
Чудо - озеро слева.
Сталь. Булатная сталь.
Ты поможешь потом.
А сейчас, конь, лети.
С нами Чистая Дева.

Над дорогой звезда.
Справа тысячи глаз.
Нас не видно в пыли,
Не сверкают шеломы.
Спят во тьме города.
Им сейчас не до нас.
В безоглядной дали
Затерялись хоромы.

Пожалейте, Господь.
Вам земля дорога.
Кровь не дайте пролить
Над безбрежной равниной,
Острой пикой колоть,
Стрелы слать во врага.
Что вам стоит укрыть
Нас небесной периной?

Темнота над страной –
Это благостный дар.
Время благо дарить,
Но не ссориться странам.
Мы пройдем стороной
Мимо тысяч татар.
С ними будем делить
Лишь войну с басурманом.

Безоглядная даль.
Позади бурелом.
Темнота впереди.
Чудо – озеро слева.
Сталь. Булатная сталь,
Ты поможешь потом.
А сейчас, конь, лети.
С нами Чистая Дева.


Несут земле погибель люди злые.
Один, склоняясь над трупом старика.
Рвет увлеченно зубы золотые,
Насмешлив взгляд, уверенна рука.

Другой срывает ситцевое платье
С незрелой девы – меркнет белый свет,
Летит над миром детское проклятье,
И злобный смех доносится в ответ.

Снуют они с безумными глазами
И сеют смерть, насилие и боль,
Впиваясь в плоть оскаленными ртами –
Земля в крови – кровавая юдоль.

Когда потом опять отстроят город,
И люди злые канут до поры,
Растают скорбь, страдания и голод,
И жизнь подарит новые дары.

Любуясь мирной жизни совершенством,
Забудем мы про мщения обет.
Сотрется грань меж болью и блаженством,
Когда придёт надежда бедам вслед.


Мы снова в счастье и добро поверим.
Поверим в право, в справедливый суд.
И в то, что больше не родятся звери,
Что вновь земле погибель принесут.


Сила природная,
Зло непокорное,
Вспышки, раскаты
Молнии скачущей.
Желтое, красное,
Серое, черное –
Бледный рисунок
Осени плачущей.
Мысль сумасбродная
С грязью венчается.
Этим богаты
Богом забытые.
Утро ненастное.
Дождь не кончается.
Стертые руны
Лужами скрытые.

Битва веселая,
Струи свинцовые,
Теплятся свечи –
Тусклая линия.
Совесть проснулась,
Щеки пунцовые,
Тлен увяданья
В красках уныния.
Лапа тяжелая
Ливня осеннего
Пала на плечи
Леса дремучего.
Дерзко коснулась
Дерева древнего,
Руша мечтанья
Стража могучего.


Глубоко под землей Сатана
Возлежит возле жаркой геенны.
Отражаясь в бокале вина,
Строит козни для целой Вселенной.

А Хранитель летит над страной,
Взгляд тревожный по миру блуждает,
Сто веков воевал с Сатаной,
Раз за разом его побеждая.

Будет новый невидимый бой.
Будет новая страшная битва.
Вновь проклятья звучат под землей.
Вновь доносится сверху молитва.


Ладья плывет за славой и добычей.
Глаза и пики жемчугом горят.
Приспущен стяг с орлом – таков обычай –
В далекий путь отправился отряд.

Что их опять влечёт по белу свету?
Ведь проще смерть найти в пути, чем клад.
Но как приятно будет, ближе к лету,
Вернуться в славе, со щитом назад.


По квадратному метру на каждого –
Переполнена клеть.
По квадратному метру на каждого –
Чтобы лечь, умереть.


Унылый взгляд, пугливые движенья –
Ломает руки покоренный раб,
В полон попавший после пораженья,
Дрожит, один в толпе детей и баб.

В ногах капкан березовой колодой.
Он как болезнью, рабством заражен.
Надломлен дух потерянной свободой,
Надломлен дух словами вдов и жен.

В глазах детей не скрытое презренье –
Как он посмел в бою не умереть?
Как жить теперь без воли, без прощенья,
И как без сил терпеть, терпеть, терпеть.

Дрожащий раб пугливо смотрит в землю,
Кричать не смея, жжёт ударом плеть.
И Бог на небе пленнику не внемлет.
Как он посмел в бою не умереть?


Малиновые звуки благовеста,
Заказан путь к Нему, душа болит,
Душа болит и не находит места –
Не разум против – сердце не велит.

Печальный взгляд с серебряной иконы.
Мне больно, словно… в чем-то виноват.
Земная явь, небесные законы.
Бессилен я покой вернуть назад.

Багряный цвет вечернего собора.
Болезненно желать и не любить.
Как близко от забвенья до позора.
Пора прощать, чтоб мог и Он простить.


Когда лишь миг остался до победы,
Вдруг кость упала как-то не с руки –
Летел злой рок по следу непоседы,
Сносило вниз течение реки.
В размолвку вылился итог беседы,
И было некому подать руки,
И вот на дни рождений дарят пледы,
У клоунов скупаем парики.
Нас понимают немощные деды,
И зло смеются злые дураки.
Живем мы дальше, не смотря на беды.
Живем мы дальше, смеху вопреки.


Мы мысли и лица как маски меняем.
Наш разум – загаженный тьмой водоем.
Друг другу, под вечер, смеясь, изменяем.
Друг друга, с улыбкой, с утра предаем.

Все сказано, спето, собака зарыта,
Но жить было б страшно под лунным венцом,
Когда б изменяли мы зло и открыто,
Когда б предавали, темнея лицом.

Пусть светлые струны немного провисли,
Я счастлив в неискреннем этом раю:
Чужие не ведаю темные мысли,
И мысли свои от огласки таю.


Жизнь – как сцена, огромная черная сцена.
Светит солнце–софит. Бог-актер в центре яркого круга.
Зритель щиплет соседку, сжимает под юбкой колено –
Это Зло и Добро развлекают пинками друг друга.

Жизнь – как ринг, как большая смешная арена.
Смерть – как приз, утешительный приз побежденным.
Бог-судья наблюдает за парочкой олигофренов,
Что мутузят друг друга – сражается Светлое с Темным.


Многих нет уже, а мы, как прежде, живы,
Что-то делим вновь, о мертвых не скорбим,
И слова пусты, пусты, а значит лживы,
Ведь забвение – неправды побратим.


Учиться жить не поздно никогда.
Как мы с тобой, мой друг, несовершенны.
Проходят разноцветные года.
И в них  свершаем  мы попеременно:
Достойные поступки – иногда,
Нелепости – всегда и непременно.


Готовит жизнь к подземным наказаньям,
Ведь совершаю мерзкие поступки,
И эти каждодневные уступки,
Какие совесть делает желаньям.


Проводи меня. Перекрести
И скажи, что жаждешь возвращенья,
Пожелай мне доброго пути-
Уезжаю я. Прошу прощенья

За нелепый крик больной души –
Пьяные ночные откровенья.
Мне вослед рукою помаши,
Повтори, что жаждешь возвращенья.

Я сказать, что будет, не берусь,
В клятвах очень много прегрешенья,
Но вернусь, конечно же, вернусь –
Уезжаю ради возвращенья.


Многомерные мысли
Зелёной тоске напоказ.
Грациозно повисли
Ресницы сомкнувшихся глаз.

Скрыты веками взгляды.
Влюбленным не нужно смотреть.
Что счастливцам преграды?
Они продолжают гореть.

У зловещего мрака
Мечты и надежды не те.
Он не мыслит двояко,
Свечой не горит в темноте.

Своевольной бывает
Предвестница вечного сна.
Кто про смерть забывает,
К тому и приходит она.

С каждым это случится.
Себя к приговору готовь.
Но влюбленным не спится.
Беспечна, как детство, любовь.

Скрыты веками взгляды.
Влюбленным не нужно смотреть.
Что счастливцам преграды?
Они продолжают гореть.


На небе свет и совершенство.
На небе ангелы поют.
Немного сладкого блаженства
Не грех почувствовать и тут.

Пора отдаться пылкой страсти
При свете трепетной луны
И сдаться в плен червовой масти,
Ведь вы, я вижу, влюблены.

На сердце скорбь, в душе ненастье –
Не стоит это вечно длить.
Душа обязана любить.
Так дайте ей немного счастья.

Когда единственный, любимый
Уже давно на небесах,
Не прячьте розу в волосах,
Любви не проходите мимо.

Пусть вас полюбит кто-нибудь,
В раю никто не будет против.
Когда-нибудь и вы умрете,
Назад ушедших не вернуть.


Ночь. Луны свечение.
Эхом полон лес.
Сладкое влечение.
В сердце пылкий бес.

Разметались волосы.
Сочная трава.
Два созвучных голоса.
Шепотом слова.

Еле уловимая
Песня надо мной.
Я шепчу: «Любимая!»,
Шепчешь мне: «Родной!»...


Гулко звенит тишина.
Даль в золотистых тонах.
Призрачно тает луна.
Мир забывает о снах.

Солнца пронзительный свет
Создал в полнеба зарю.
Слышу: «Родной мой, привет!»,
«Здравствуй, любовь!» - говорю...


То идеальной кажешься, то гадкой,
Не оторвать мне взгляд заговорённый.
Как я порой томлюсь от думы сладкой,
Безумным чувством, страстью покоренный.


На руках, как ребенка, огромную розу несу,
И боюсь обронить лепестки, хрупкий стебель сломать.
Пусть слезинка на розе сейчас мне напомнит росу, -
Время сладко смеяться, но только не слезы ронять.

Что ж печален мой взор? Почему на душе тяжело?
Больно жалят шипы– словно коготь по сердцу скользит.
Завтра кончится чудо, пойму я, что счастье ушло,
И прекрасное чувство завяло – окончен визит.


Смеяться в слезах, оправданий не слушать,
Весь мир проклинать и тяжелую долю –
Душа, превратившись в мятежную душу,
Мечтает скорее из тела на волю.

На солнечный город обрушились тени.
На чистые окна решетки упали.
Как больно всегда узнавать об измене.
И думать о смерти, о холоде стали.

Короткая мысль – дальше жить невозможно,
Но это легко – вдруг закончить всё разом,
Гораздо труднее, пусть гадко и тошно,
Взять в руки себя, положиться на разум,

И вечер, и ночь пережить постараться,
Ведь утро окажется вновь мудренее,
И нужно сейчас просто водки «нажраться»,
Ночь станет короче, а мысли  длиннее.


                (соавтор Ю. Кауров)
Заколочено звёздами небо тяжелое.
Ночь черна, как у Дракулы взгляд.
Лишь луна белокожая, полная, голая
Освещает задумчивый сад.

И под грузом надежды великой, таинственной
Заколдованный разум живет.
Я томлюсь у ворот в ожиданьи Единственной,
Полон страха – придёт, не придёт?

Город спит – для тоски лучшей нет декорации.
Над деревьями звёздный парад.
Ночь черна и луна  в обнаженной прострации
Освещает задумчивый сад.

А напротив в окне занавески колышутся –
Тюль прозрачен, как чувство мое.
За оградой шаги запоздалые слышатся.
Замираю – её, не её?

Составные гармонии, суть мироздания –
Все в одном – и любовь, и обман.
И сгорают надежды в огне ожидания,
Чистоту превращая в туман.

Лишь луна белокожая, полная, голая
Освещает задумчивый сад.
Заколочено звёздами небо тяжелое.
Ночь черна, как у Дракулы взгляд.


О, неужели нет любви меж женщиною и мужчиной?
Прекрасной, родниково-чистой, бескорыстной?
Одна лишь похоть, что на пять минут?
Лишь свет желанья, озаряющий на миги?
А после – мысли низкие, обыденные, злые,
В которых мелочный расчет и суета?
Но как же подвиги во имя?
Мечтанья при луне?
И обожанье лика дорогого?
Щемящее томленье плоти в ожиданье?
Прикосновений нежность?
Неги торжество?
Слова красивые, высокие порывы –
Все это ослепляющая ложь? Самообман?
И следом только помыслы порока?
Ничтожные мирские рассужденья?
И скудость духа, эгоизм, цинизм сокрытый,
И недоверье, в спину смех,
И планы мелкие, как пыль?
И вместо восхитительной мечты
И чувства, посланного Богом,
Одна лишь грязь и разочарованье?
И нет слиянья душ?
Нет трепета святого?
Самопожертвованья ради человека,
Какого обожаешь неустанно,
Которого готов всегда простить?
Я знаю, это от того,
Что ждем любви к себе, не от себя!
И все возвышенное, все, о чем мечтаем
Хотим в другом мы видеть, не в себе!
И медлим, устрашась опять обмана,
Но также и другие не спешат.
И гаснет пламя чувства золотого,
Не успевая разгореться в чудо,
И лишь на миг на свете народившись,
В прекрасном чувстве гибнет чистота.
И вскакивает человек средь темной ночи,
Чтоб написать вопрос: «О, неужели?»,
Но лучше бы спросил» «Люблю ли сам?
Люблю ли чисто, бескорыстно, неустанно?»
И человек с задумчивой улыбкой
Вычерчивает два коротких слова: «Да, люблю».
И что-то важное поняв,
Взглянув на звезды,
Уходит сны досматривать цветные,
О незнакомке преданной и верной,
Которую всю жизнь в мечтаньях любит.


На плохом заостряем вниманье,
А хорошего просто не видим.
Ведь любили – уже ненавидим,
Понимали – ушло пониманье.

Чувство близости дальше и дальше,
А вокруг вереница ненужных,
Неживых, безразличных, натужных
Взглядов, слов, недомолвок и фальши.

Но общенье – большое искусство,
И за искренность стоит бороться.
Пусть хорошее в нас остается.
Пусть опять возрождается чувство.

Каждодневное нужно внушенье:
«Самый лучший, родной, самый близкий»,
И забудется замысел низкий,
И начнется любви воскрешенье.


Мы смотрим на твой восхитительный радужный глаз:
Ресницы, как крылья– здесь проза,бесспорно,бессильна,
Зрачок улыбается, сузившись, но не для нас –
Ты деньги считаешь, слюнявя два пальца невинно.

Но что с этим глазом? Он вдруг потускнел и погас.
Ресницы поникли – куда-то умчалась удача.
Зрачок увеличился злобно, но нет, не на нас,
И мы догадались – наверно, опять недостача.

Чернеет слеза, со щеки опадая в стакан.
Неловко смотреть на страданье наемной торговки.
Ведь даже червончик теперь не положишь в карман.
Уходим, не слушая плачь одноглазой чертовки.


Идем мы к смерти ватными ногами.
В строю нетрезвом четких линий нет.
Качаем в такт ветвистыми рогами.
- Ну, здравствуй, смерть.
- Привет, друзья, привет.


Гадалки дочь сжимает две конфеты –
Клиентов мало с самого утра.
Звенят на шее медные монеты,
Горят огнем стеклянные браслеты.
Иду к красе, вопрос задать пора:

«Что ждет меня за краем жизни тленной?
Душе больной быть может предстоит
Лететь пылинкой в самый центр Вселенной,
К златым врагам, где старец мирно спит?

Упасть к ногам великого святого
И ждать итога сорок долгих дней?
(Душа к любым решениям готова,
Грехи, заслуги – все открыто в ней).

Но может быть в мгновение объятья
Душа прильнет невидимым плечом
К великой тайне нового зачатья
И станет в ком-то жизненным лучом?»

Всё знаем мы про бренные останки,
Но, как всегда, загадочна душа.
Пусты глаза растерянной цыганки –
Она опять осталась без гроша,
Но хороша, плутовка, хороша.


Зажравшийся пенсионер-писака,
В регалиях, издавший сто томов,
Сидит, в два стула втиснутая срака,
Судить пытаясь тех, кто не здоров,

Судить давно болеющих талантом,
Кому Парнас доверил два крыла.
Сидит надменным, всё познавшим франтом,
Не видя дальше красного стола.

Боясь попасть на этакое чудо,
Рифмую в стол, под белое сукно.
Сукну смешна нелепая причуда,
И розовеет медленно оно.

Пройдёт сто лет. Срастусь я с мягким креслом,
Преображусь в чванливого осла,
И буду гладить втиснутые чресла –
Бездарный раб разбухшего стола.


Я столько лет растратил просто так –
Без творчества, без мыслей, без поступков.
Пустой, без дела, глиняный чудак,
Стою на полке, чашкой между кубков.

Среди великих пишущих мужей
Стою я скромно, мне известна планка.
На фоне дома в двадцать этажей
Нелепа слишком гордая осанка.

Года ушли, вернуть года нельзя.
Пустых минут во тьму шагнуло войско.
Я жил во тьме, по краешку скользя,
В лихих местах - где холодно и скользко.

Без чувств смотрел на пламенность страстей,
Без нежности – на чистые порывы,
И отзывы на пёстрость новостей
То безразличны были, то игривы.

Стою, не видя сердца полноту,
Природы прелесть, мира гармоничность.
Приставка «без» рождает пустоту.
Исчезнет «без» - опять проснется личность.


Я часто отправлялся в дальний путь
Блуждать меж звёзд, свободно и без цели.
Долой уют и тёплые постели,
Пора опять лететь куда-нибудь.

Пора лететь сквозь ночь и сквозь огонь
По краю переливчатой дороги,
Забыв в подушках страхи и тревоги,
Зовет с собой крылатый быстрый конь.

Зовет лететь в далекую страну,
Где люди улыбаются друг другу,
Где кубок счастья движется по кругу.
Он так похож на полную луну.

Я знаю, ты не любишь тех, судьба,
Кто видит тишину в словесной лаве
Без сладких дум о золоте и славе,
Без злости на ушедшие года.

Но несмотря на то, в далекий путь
Спешу блуждать, опять совсем без цели.
Долой уют и тёплые постели,
Пора лететь меж звезд, куда-нибудь.


Дорога убегает вдаль,
Меж скал змеею серой вьется,
А мне опять не удается
Понять – зачем пришла печаль?
И месяц в спину мне смеется:
«Зачем в глазах тоска и сталь,
И сердце еле-еле бьется?»

Бежит дорога в никуда,
Виляет лентой, режет горы.
Зачем немые шлю укоры
Назад, в ушедшие года?
Смеется месяц, ловит взоры:
«Гони печаль, смотри сюда,
На звезд прекрасные узоры.
Лети в бездонные просторы,
В покой и радость, навсегда».

Но мне опять не удается
Понять – зачем пришла печаль,
И змейкой убегая вдаль,
Меж скал дорогой серой вьется?


Стою пред Богом. Молча, Сам не свой.
Принесший близким горькие страданья.
Прими, Господь, немое покаянье.
Устал я жить с поникшей головой.

Мои слова невзрачны и тихи.
Прошу, услышь. Молю, услышь до срока.
Прости, мой Бог, за помыслы порока.
Прости, Господь, за страшные грехи.


Я скоро отстранюсь от бренных дел,
Уйду наверх, в небесную беспечность,
Где души спят, давно лишившись тел,
Встречая, как итог, седую вечность.

Я скоро завершу короткий путь,
Сложу в букет, земле в подарок, кости,
И вы, друзья-враги, когда-нибудь
Ко мне домой, наверх, придете в гости.

Я скоро окажусь на облаках,
И буду с высоты просить прощенья
У женщин, не носимых на руках,
У ратоборцев после пораженья,

И у детей, растущих без любви,
У стариков, не знающих почета,
У нищих возле Спаса На Крови,
И у униженных, каких вокруг без счета.

Я поселюсь, прощенный, высоко,
На свете без обмана и секретов,
И буду спать, покойно и легко,
В компании возвышенных поэтов.


Мудрец смотрел на юного Сократа
И улыбаясь говорил:
«Когда душою чист
И в мыслях светел,
Кто скажет вслед тебе,
Что некрасив твой взор,
Хоть трижды ты уродлив.
Но если помыслы твои
Черны, как ночь,
Поступки низки,
Пусть будешь ликом ты прекрасен,
Словно Феб,
Вослед тебе воскликнут:
«Он ужасен!»,
И будут правы».
В это время солнце
Всходило над трепещущим болотом,
С презреньем освещая стебли веха.


Чёрное небо, огни светло-синие,
Звезды мерцают – небесные особи.
Снег отражает алмазные россыпи.
Ветви деревьев в сверкающем инее.


В ночи языческое бденье.
Прозрачных духов привиденье.

Неделя мистики и силы.
В зеркальном мраке облик милый.

Свечей дурман и страх с улыбкой.
Лица овал на гуще зыбкой.

Прекрасной сказки наважденье.
Христа великое рожденье.


Две тысячи четвертый Новый год.
Ты принесешь и радости, и слёзы.
Ты принесешь февральские морозы
И май, что обязательно придет,

И праздники, и будни без потех,
И август с золотыми вечерами,
И осень с увяданьем и дарами,
И боль, и грусть, и искренность, и смех.

Все повторится, только… будет вновь.
Есть в повтореньи неземная странность.
Я поднимаю рюмку в благодарность
За старую, но новую любовь.

Две тысячи четвертая зима.
Две тысячи четвертые надежды.
Как хорошо, что все опять, как прежде,
Все те же люди, звезды и дома.

Я пью за веру, преданность и честь,
Пью за надежность, пью за благородство,
За романтичных мыслей сумасбродство,
Надеюсь, в нас еще такие есть.

Я пью за эту сказочную ночь.
Пусть злость и зависть в прошлом остаются.
Пусть люди чаще над собой смеются,
И все напасти прогоняют прочь.

Все повторится, только… будет вновь.
Есть в повтореньи неземная странность.
Я поднимаю рюмку в благодарность
За веру, за надежду, за любовь.
Две тысячи четвертый… девятый… десятый… тридцатый…
Три тысячи…


Шар каменный летит на сто шагов – идет потеха.
Мой голос внутренний молчит, но слышу эхо.

Вновь на душе тревожно. Голос тихий, гадкий (гадкий?)
Внутри, словами-льдинами, на сердце-разум давит (давит?)
И предрекает бедствия. Когда ж меня оставит? (оставит!)
Хочу на волю от него бежать украдкой. (украдкой?)

Квадрат воды стекает вниз и мне (и мне?) тоскливо.
Мой крик (мой крик?) рождает тишину неторопливо.

О, описать Тебя не хватит мастерства,
Святая… Лебедь… Птица Матерь Сва…


Облака над равниной плывут, как всегда, грациозно,
А чуть ниже неспешно парит одинокая птица.
Знает птица, что с ней в небесах ничего не случится,
И вернуться на землю, назад, никогда ей не поздно.

В небесах столько света, и воздух наполнен покоем.
Как прекрасен полет, отступают земные проблемы.
И теперь нам никак не уйти от возвышенной темы.
Восторгается сердце, и значит, чего-то мы стоим.

Облака над равниной. Парит одинокая птица.
Нам бы чаще на небо смотреть, отдыхая душою.
Ведь душа без небес никогда в нас не станет большою,
И плохого с душой в небесах ничего не случится.

От забот приземленных на сердце тревожно и грозно.
Улетаем, как птицы, из тюрем престижа и моды.
В одиночестве много печали, но много свободы,
И вернуться на землю, назад, никогда нам не поздно.


На горной вершине гнездо родовое.
Орел серебристый скользит в вышине.
Огромная птица с седой головою
Парит одиноко в ночной тишине.

У гор, как всегда, безразличные лица.
Семь скованных льдом, замерзающих плеч.
Простит ли орла золотая орлица,
Которую он не сумел уберечь?

Когда же и он породнится с травою?
Сто лет промелькнуло, как несколько дней.
Орел серебристый с седой головою
Мечтает о смерти, мечтает о ней.

Хозяин теней перевернутой бездны,
Хранитель ненужный пустого гнезда.
Скользит одиноко для всех бесполезный,
Беззвучного неба немая звезда.

Стремлюсь на вершину. Зачем-то мне нужно
Взобраться на этот не таящий лед,
Стоять на краю, улыбаясь натужно,
И молча смотреть на последний полёт.


Похожие лица, знакомое слово.
Восторг, удивленье, парад междометий.
Картины, отрывки, сюжеты былого
Мелькают в просветах тумана столетий:


/Восьмой правитель государства Имок,
Хранитель древних и запретных знаний,
Столицы новой дерзкий основатель
Томился, размышляя над названьем,
Над именем отстроенного града.
Вошла жена – прекрасная Ревеса,
Светясь лицом и не тая улыбки.
Муж встал навстречу, сердце потеплело:
- Ревеса, дорогая, что случилось?
-Супруг любимый – наконец свершилось.
Я только что почувствовала, милый,
Что жду дитя. Душа затрепетала,
И я, не в силах сдерживать эмоций,
Скорее поспешила в эту залу,
Чтоб счастье разделить с родным супругом
И радостью безбрежной поделиться.
- Ревеса, для тебя мои объятья.
Восславим огнеликого Адзевза,
Что даровал нам новую надежду.
Любовь моя, встаю я на колени.
- Спасибо, Арф, мой нежный повелитель.
Прошу, пройдем сейчас в твои покои
И в счастье сладком вновь разделим ложе.
Несдержанность прости своей супруге.
Не терпится тебя обнять покрепче
И усладить неистовою лаской.
Душа поет от радостной истомы,
Пылает лоно, близости желая…/
 

Под поступь веков, под круженье спирали,
Свеча догорает почти до огарка.
Под пылью времен заповедные дали.
Я вижу былое отчетливо, ярко:


/На чёрном небе вспыхивали звёзды.
На севере, почти у горизонта,
Взошла Атху – ближайшая планета,
Жемчужина ночного небосвода.
Правитель Арф рассматривал светила,
Грядущее по ним определяя.
Теперь он знал, что ждет Ревеса сына,
И мысли мчались в будущее лето.
Еще раз Арф взглянул в ночное небо,
К Атху невольно взглядом обратился
И вздрогнул – так Атху была прекрасна.
- Атху – так назову я новый город,
И точно также назову я сына, -
Сказал чуть слышно, сердцем улыбнулся,
Коснулся лба, с души свалился камень,
И сказочно во мраке засияла
Пред царским взором новая столица…/


Картинки теряются в безднах сознанья.
Они исчезают, себя разрушая.
Но память хранит огонек созиданья,
Картины былого в себе воскрешая:


/Два ратника в полночном карауле
Стоят у врат, несдержанно зевают.
Не просто им в конце четвертой стражи
Поддерживать в себе дневную бодрость.
Врата закрыты. Путник запоздалый
Сложил костер недалеко от града,
На тряпке разложил походный ужин,
Вкусил, вздохнул и задремал устало.
Он шел тринадцать дней из Раквыткыса,
Тринадцать долгих, неприятных суток –
Спешил из бывшей в новую столицу,
И вот конец пути, конец страданьям.
Наступит день, откроются ворота.
Он выполнит несложное заданье,
Отдаст письмо, свои получит деньги,
И сможет наконец домой вернуться.
Ох, только б ничего не помешало!
Спит путник  сладко. Плащ под головою.
Над миром тишина и ожиданье.
Укрыто солнце гребнем гор Ларуйских.
Повсюду тлен и спелость – всюду осень.
Покой и нега – путник отдыхает…/


Сюжет за сюжетом – из прошлого лица.
Незримая связь, наблюдений искусство.
В грядущие годы шагов вереница.
Что было – то будет: и звёзды, и чувства.


Краса деревьев княжеского сада.
Весь в гриднях верных,
Вятший, ражий, нарочитый –
Везет боярин князю приглашенье,
Взирает строго, по отечески. Сельчане,
Почтенно кланяясь, глядят с немым восторгом.
Узорочье хоромов вдоль посада.
Потир, просфоры, панагии, лик открытый,
Христовы кровь и тело – причащенье.
Идут из храма с чистым взором слободчане,
Спешат в купеческий рядок, заняться торгом.


Богатство, нищета, забвенье, слава –
Проходит всё, но райская дубрава,

В которой счастье, радость, добрый смех,
Увы, произрастает не для всех.


Я поднялся в высоту,
Где сгорают от огня,
И увидел красоту
Нескончаемого дня.

Я почувствовал спиной
Сильных крыльев мерный взмах,
Пролетая над страной
Где забыли люди страх.

Там увидел я дворцы,
Что сверкают серебром.
Улыбались мне творцы,
Что-то делая с ребром.

Я услышал голоса
Там, где звуков вовсе нет,
Я поверил в чудеса –
Я увидел горний свет.
----------------------------------------- 
   /горний – верхний, небесный/


С огромной скоростью Земля несется
Вокруг звезды большой с названьем Солнце,

Но если смотришь ты с другой звезды,
Недвижна  – до того мала. Просты

Понятны, очевидны рассужденья.
Вот так и мысль, она в своем движенье

Быстрее света, глубже старины,
Но не видна другим со стороны.

Что знаем мы о мире, о Вселенной?
Мы, с хилым разумом и плотью тленной,

Мы, крохи мирозданья, тень пыльцы,
Но пухнем от тщеславия, глупцы.


Небеса, как сирень, листья желто-багряны,
В серебре лунный диск, вереница мгновений.
Жить вам тысячи лет, современные страны,
Если Бог оградит от невзгод-потрясений.

Я парю над лесами, которых не стало.
Голос времени сух, голос сердца участлив.
Десять жизней назад – это много и мало.
Я лечу сквозь века, и печален, и счастлив.

Я лечу в ожиданье заветного знанья
В стае жаждущих птиц, скорбь земную нашедших,
На немыслимых крыльях больного сознанья
По бескрайним пространствам событий прошедших.

Дальше, вглубь, в старину, в допотопные годы,
Чтобы в прошлом увидеть грядущие виды
(Бог, прости этот мир и помилуй народы.
Хватит с бедных землян и одной Атлантиды):

Великаны не знают о скорой развязке,
И драконы беспечно о чем-то болтают,
Две луны в небесах умирающей сказки…
Но видения тают… видения тают…


                ( январь – май  2004 г.)