Тебя мне бог послал

         ТЕБЯ МНЕ БОГ ПОСЛАЛ      

             поэма

               
                1

Я не был здесь почти двенадцать лет!
Какие бури над землей промчались!
Страны советской в мире больше нет
И многие приятели скончались.
И только Обь – великая река –
Всё так же величава и просторна!
Глядят в неё седые облака
И звезды вышиваются узорно.
Давным-давно на этом берегу
Я молод был, и весел, и беспечен,
Любое лыко было тут в строку –
Домой не возвращался я без песен!

Разлука продолжалась столько лет
Не потому, что я хотел, а так уж
Перевернулся русский белый свет –
И чёрный свет, увы, пошёл в атаку.
Тогда пришла свобода как беда!
Разрушились привычные оплоты.
И недоступны были поезда
И дорогими стали самолеты.
От совести, от денег, от души
Освободили новую Россию!
Свинцовый град, кровавые дожди –
Людей, точно траву, в стране косило!
Кто водкой своё горе заливал,
Кто занырнул в петлю, кто застрелился.
И я по кромке жизни прошагал,
И, слава богу, что не обломился!

На Север я в отчаянье уплыл –
Что толку сочинять большие книжки!
Отбойный молоток я полюбил.
И через год-другой мой час пробил
Не звонким, только всё же золотишком.
И прилетел тогда я на Алтай –
Не зря же я так часто этим грезил!
На северах застыл я, так пускай
Родное солнце душеньку согреет.
 
                2

Избушка прилепилась на яру –
Издалека видать погожим утром.
Полощется берёза на ветру,
Окно мерцает влажным перламутром.
Кругами ходит сокол над рекой.
И суслики звенят и сеноставки.
И водяной незримою рукой
Болтает бакен, словно Ванька-встаньку.

Возле крыльца, обросшего травой,
Курил сутулый бакенщик степенный.
-Хозяин! Может, пустишь на постой?
-Какой такой постой?
-Обыкновенный.

Он помолчал. Рукою дым отвел.
И пристально смотрел, не узнавая.
Огонь цигарки ягодкой отцвёл.
И вдруг он хохотнул, ко мне шагая.
               
-Микола? Ты, чертяка? Вот не ждал!
-Ну, как ты здесь, Маркелыч?
-Понемногу.
-Я вспоминал…
-И я не забывал…
-Эх, было время!
-Было, слава богу!

Он говорил с привычным юморком
И в то же время с горестным подтекстом.
Окурок затоптавши сапогом,
Он пригласил в избу – широким жестом.
               
В избе покой, прохлада, чистота.
Сухая рыба. Часть ржаной ковриги.
Портрет жены. Распятие Христа.
И старые зачитанные книги.

Я молча улыбался – красота.
Как в юности, испытывал я радость.
-Надолго ты пожаловал сюда?
-Нет. Завтра в город.
-Да ты что?
-Так надо!

-Ну, это зря! Зачем же быстро так?
-Да так уж получается, Маркелыч.
-Останешься! Неужто не рыбак?
-А что у вас? Пузатенькая мелочь?

-О, не скажи! Я давеча поймал
Такого кабана – насилу вынул.
Полдня меня по берегу мотал
И хрюкал, зарываясь рылом в тину!
               
Маркелыч мой за эти годы сдал.
И главное не телом, а душою!
В глазах померкла яркая звезда
И смотрит он немного отрешенно.
Лицо его – на солнце, на ветрах –
Давно спеклось картошкой, потемнело.
Цигарка без конца торчит в зубах
И голова кругом заиндевела.

              3               
    
Бежит река в далёкий океан –
Сверкает стрежень солнечный, упругий.
Уже почти сгорел сухой туман
И отсверкали росы по округе.
В окошко видно, ох, как далеко –
Покосы, пашни, просеки Алтая!
И сердцу становилось так легко,
Словно под небом утренним летаешь.

-С таким окном, Маркелыч, что ни жить!
Тут никакой не нужен телевизор.
-Я долго думал, где избу срубить.
-Эх, мне бы дом с таким шикарным видом…

-А где, Никола, ты теперь живёшь?
-На Севере.
-Ого, куда забрался!
-Нормально. Я привык.
-Так это что ж –
За длинною деньгою, что ль, погнался?

-Маркелыч, бог с тобою, дорогой!
-А в чём же дело?
-Да в судьбе проклятой!
-А как жена?
-Развелся я с женой.
-С какою? Со второю? Или с пятой?

Старик опять цигарку закурил
И на портрет супруги покосился.
-Совсем ты, парень, чо-то задурил.
Я думал, ты давно остепенился.

-Маркелыч! А Марея? Где она,
Твоя певунья, добрая хозяйка?..
Струною зазвенела тишина.
В ведре с водой плескался чистый зайчик.

-Марея? Да Марея уплыла…
-Куда?
-Чего?
-Ты плохо слышишь?
-Плохо…
Старик сутуло встал из-за стола.
И не сдержал надсадистого вздоха.

Мне показалось, что-то он скрывал.
Но показалось только на секунду.
Уже он бродни бодро надевал
И доставал с приманкою посуду.

-Сейчас мы порыбалим, дорогой!
Царя тут рыбьего мы не поймаем.
Но князь, он ходит нашею рекой.
Его порой мы в гости зазываем.
               
                4
 
Эх, удалась рыбалка, удалась!
Маркелыч не ошибся, не промазал.
То приходил подсеребренный «князь»,
А то «княжна» – в чешуйчатых алмазах;
Муксун и чир, и тот налима, зараза,
Который чуть хвостом не выбил в глаз.
Что говорить! Рыбалка – высший класс!

-Маркелыч! Ты смотри, как  повезло!
-Да это мы ещё и не старались…
Я посмотрел на руки, на весло –
Натёрло с непривычки, напекло –
В ладонях, будто угли разгорались,
А мы ещё как будто не пытались.
-Ну, ладно, - говорю, - давай ещё –
Рыбацкую удачу попытаем…
Река играла стерлядью, лещом –
Взблеснёт на солнце счастье и растает…

                5

К полудню на зелёном островке
Мы благостно валялись на привале.
Купалось небо голое в реке.
Кузнечик молотил по наковальне.

После морозных диких северов,
После метельных бесконечных тягот –
Я ошалел от зреющих хлебов,
От разнотравья и листвы, и ягод.
Теперь я был от жизни странно пьян.
Всё было любо-дорого на свете.
В любой росинке – спрятан океан.
В любой хвоинке – шум былых столетий.
Я наблюдал движение цветка
И сладостную лень златой живицы.
И тихую снежинку паука,
Скользящего по серой кружевнице.
Чего уж тут такого-то? Спроси
О чём-нибудь другом, и я отвечу.
Душа восторгом вдруг сжималась, и –
Слеза, слеза была уж недалече.
Любовь, она порой не знает слов,
Любовь – она как ветер в чистом поле.
После морозных диких северов
Сентиментальным станешь поневоле.

-Маркелыч, ты счастливый человек!
-Чего это тебя вдруг осенило?
-Живешь в раю!
-И ты живи свой век
В таком краю, чтоб сердцу было мило.
-Я пробовал, Маркелыч, да всё мимо.
Хотел судьбу за жабры ухватить,
Да не даётся, мать её итить…

Он посмотрел – с любовью и тоской.
-Микола! Эх, чертяка, дорогой!
Чего тебя мотает по земле-то?
Ты посмотри, вот я, вахлак седой,
Здесь, на Оби торчу зимой и летом.
Сто лет в обед торчу уже, ага,
И ничего пока не надоело.
Всё как никак – родные берега,
Родное небо и родное дело!

                6 

Хороший бакенщик – он здесь давно.
Сидели мы и тихо вспоминали –
Будто крутили старое кино,
Такое интересное вначале.

Однажды я попал в грозу в лесу –
Громады грома всё кругом громили,
И ветер гнал осеннюю листву,
Как будто в красно-рыжую лису
Охотники со всех сторон палили!
Потом гроза прошла. И тишина
К вечернему вернулась мокродолу.
И золотинка стала мне видна –
Горела керосинка у окна –
Во мгле случайно вдруг я вышел к дом.

Я помню, как Марея в ту грозу
Пекла большой пирог из облепихи,
Перебирала ягоды в тазу
И пела, пела краше соловьихи.
Она тогда сидела у огня.
Лицо её, как будто бы простое,
Загадку и величие храня,
Казалось мне иконой золотою.
Такие лица как немой укор –
Гордыне, суете и пустословью.
Вот так мы познакомились. С тех пор
Испытывал я к ней любовь сыновью.
Встречаться доводилось редко нам –
Сегодня жаль, что встречи были редки! –
Я гнал своих коней по городам
И по великим стройкам пятилетки.
Но всякий раз, когда я вспоминал
О том, что на земле живет Марея,
Я словно бы речной простор вдыхал –
И чище становился, и добрее!

                7

 Клонился вечер красной головой.
Упали в реку тени голубые.
Коробились туманы берестой
И расстилались пухом голубиным.
 
-Теперь, сынок, уху начнем варить,
Да не простую – царскую ушицу!
-А водка?
-Ну, а как же? Будем пить!
-И песни петь?
-Ага. И материться.

Я засмеялся, а потом спросил –
Когда уже мы дернули по стопке:
-Маркелыч, ты же вроде как не пил?
Ты же всегда шагал по трезвой тропке.
 
 -Не пил, не пил, сынок… Дак вот пришлось…
-А что случилось?
-Так. Душой болею.
-Что за болезнь?
-Да горюшко стряслось.
-А что?
-Да  схоронил…
Свою Марею…

Я вздрогнул.
Долгих несколько секунд
Я не дышал –
Смотрел оторопело.
И неуютно как-то стало тут.
И стал слышней шмелей шершавый гуд.
И в тишине река сильней запела.

-Постой! Но как же так? Ты же сказал,
Что уплыла Марея, что вернется…

 -Сынок, мы все плывём на тот вокзал,
Который нашей смертушкой зовётся.
Вот и моя Марея уплыла
И вскорости вернуться обещала.
Она, когда без памяти была,
Сказала мне такое на прощанье…

                8
 
Закат в далекой пойме пламенел.
Казалось – красный образ в небе реял.
Старик слова в душе найти хотел,
Чтобы воспеть прекрасную Марею.
Но нечем было выразить красу!
Он понапрасну время только тратил.
Дым от костра выдавливал слезу –
И это было очень даже кстати.
               
-Марея… Эх! Ну, как тебе сказать?
Она была… была мне что икона…
Вот если бы про это написать,
А лучше бы про это спеть, Микола!

Мы сорок лет прожили на Оби –
Дай бог, чтоб каждый так хоть год прожил бы!
Не знали мы ни ссоры, ни обид
И не тянули друг из дружки жилы.

Сосватать мне хотели тут куму…
-Что за кума?
-Да ладно, чо об этом…
-А сыновья?
-У них всё по уму.
-Бывают здесь?
-Гостили прошлым летом.

-Крепись, Маркелыч!
-Я креплюсь, сынок.
Ни выпивал – ни в праздники, ни в будни,
Да только вот теперь душой продрог...
-Ну? За Марею!
-Чокаться не будем.

Он застонал.
Но в руки взял себя.
И встать себя заставил через силу.
И, сумрачной улыбкою слепя,
Заговорил о том, как тут красиво.

Созвездья сахарились в темноте.
Туманы колыхались у обрыва.
И затаилось в этой красоте –
Предчувствие сердечного надрыва.

                9

Мы долго вспоминали про неё –
Маркелыч, наконец, разговорился.
Он то и дело сильно горячился,
Сбиваясь на пригожее враньё.
Хотя, как знать? Марея та пришла
Из глубины тайги старообрядцев.
Её причудам не было числа –
Могла с медведем даже обниматься.

Она брала иголку от сосны,
Брала златую солнечную нитку
И вышивала радугу весны,
И то, что лету красному приснится.
Она владела дивным мастерством,
А может быть, волшебным словом даже,
Поскольку вышивала с озорством –
То глухаря, то белку, то пейзажи.
Ей говорили: «Надо на базар,
Там оторвут с руками эти штуки!»
Но совестливый голос возражал:
«Мне и самой сгодятся мои руки!»

Однажды разорвал рубаху зверь
Маркелычу – как раз напротив сердца.
Заплатка там такая, что теперь
Узорным солнышком
В потёмках светится.

Кроме того, Марея для грибов
Вязала шляпы вечером от скуки.
Секрет переняла от стариков –
Такую шляпу черви не прокусят.
Вот почему в округе все грибы
Снимали дружно шляпы перед нею.
И не было, пожалуй, на Оби
Удачливей грибницы, чем Марея.

И ягода в корзину к ней сама
Запрыгивала с ветки, из травы ли.
Когда была голодная зима –
Сохатые сюда свой путь торили.
И прилетал однажды к ней удод,
Маленько на царька похож который.
Корону потеряв, он стал урод –
Марея помогла ему с короной.

Такая помощь лесу и реке –
Бессребреницы беспокойной помощь – 
Была у неё в сердце и в руке;
Хоть в полдень попроси её, хоть в полночь.
 
…Когда мы прекратили разговор –
Сломалась ветка в тишине ольховой.
И налетала птица на костёр,
Чуть не спалила свой платок пуховый.
Меня вгоняла эта птица в дрожь,
Над головами то и дело рея.
И он вздохнул:
-Ну чо тебе, Марея?
Ты понапрасну гостя не тревожь!
 
                10

Костер плясал, подобно петуху.
Старик шутил, в густом ведре мешая:
-Сварганивши да царскую уху,
Я сам себя царем вдруг ощущаю!

-А я, Маркелыч, как царевич тут,
Среди цветов, созвездий и покоя.
-Давай! А то помрем, так не нальют,
Как говорил родитель мой покойный.

-Маркелыч, ну и шутки у тебя!
-А что?
-Да так…
-Прости, коль заболтался.
Давай, чтоб не горбатилась судьба,
Давай, чтоб свет в душе людской остался!

Раскрепостившись, он заговорил –
Философу и лирику на зависть.
Он сердцем и душою воспарил,
И загорелся дивными глазами.
 
-Ах, время, время, как оно бежит.
И не воротишь, нет, ребёнку ясно.
Как хорошо на белом свете жить! 
Алтай, Россия – вся земля прекрасна.

-Живи, Маркелыч, ты ещё как лось,
Тебя ещё на три десятка хватит,
В тебе ещё кипит любовь и злость…
-Микола, ты, конечно, славно хвалишь.

Да только ведь пора и меру знать,
Зовёт уже, зовёт меня землица!
Покойная во сне приходит мать,
Прекрасная Марея часто снится.

                11            

Костер наш понемногу прогорал.
Старик грустил, поскольку выпил лишку.
Потом спросил, а что я написал,
Издал ли я какую-нибудь книжку.

-Издал, Маркелыч.
-Это хорошо.
-Так ты же не читал. Быть может, плохо.
-Мы все, увы, сотремся в порошок,
А в книгах жизнь останется, эпоха!
-Маркелыч, ты философ.
-Не шути.
-Серьёзно.
-Ну, да где уж мне, сермяге.
-Схожу я за дровами.
-Ну, сходи.
-А где топор?
-Дак вон, торчит в коряге.

Катилась Обь – спешила в океан.
Кругом уже трава клонилась в росах.
По берегам сметанился туман.
И холодел, как пепел, серый воздух.
И холодела грусть-печаль в душе.
И я обнял под берегом рябину.
И первые созвездия уже
Забросили свой невод на стремнину

Потом, когда дровишек я принес,
Старик вздыхал, старик чесал макушку,
И  горевал старик – причём всерьёз –
О том, что он ни Лев Толстой, ни Пушкин.
Потом ко мне поближе он подсел
И приобнял, и  нежно улыбнулся.
Не сразу я тогда уразумел,
Чем  это вдруг ему я приглянулся.

-Микола, я прожил большую жизнь,
Но я людей просил не шибко часто.
-А что такое?
-Ты, брат, напиши…
-О чём?
-О том, какое было счастье.

«Тебя мне бог послал!» - вот так бы я
Начать хотел бы к ней спервоначала,
Да только нету в сердце соловья,
А ты бы смог…
И мне бы полегчало.
 
Пожав плечами, я в костёр смотрел,
Я думал, что старик, наверно, шутит.
А он вздыхал опять и сожалел –
Была краса Марея и не будет!

-Ты напиши, ты подбери слова,
Пусть оживет Прекрасная Марея!
Пускай там Обь шумит, цветет трава
И перепелка пусть в ладошке млеет.

-А что за перепелка?
-Там, во ржи,
Дурёха нам однажды повстречалась.
Миколушка, уж ты не откажи!
-Маркелыч, ты смеешься?
-Нет. Печалюсь.

Костёр в лицо мне бросил странный жар –
Игривою искрой, дымочком лёгким.
И вспомнил я малиновую шаль.
И смех её малиновый, далекий.

-Ты извини, а что с ней? Как… она?
-Эх, тошно вспоминать, а всё же вспомню.
Тебе эта история нужна,
Чтоб написал о ней светло и полно.
 
                12               
 
Зима в тот год суровая была.
В лесах рябина склевана, ранетка.
Но вот пришла весна – да так раненько –
Весёлыми ручьями приплыла.

Река вспухала день за днём, и вот –
Шальной и очень ранний ледоход –
Будто с цепи серебряной сорвался!
Вздымал загривок злой водоворот,
Клыками лёд, как бешеный, кусался!
Ржаные булки глины, чернозём –
Икрою чёрной сыпавшейся с яра,
И лодку – деревянным пирогом –
Всё ледоход сжирал, как дьявол ярый.

Дрожали острова и берега.
Прибрежные селения дрожали.
Разбитая избушка рыбака,
И золотые скирды проплывали.
Торчали жерди там и тут во льду –
От зимника оставшиеся вешки.
И вороны, скликавшие беду,
На льду чернели словно головешки.
 
Марея у своих была тогда –
На противоположном крутояре.
Что ледоход? Весёлая беда!
Лёд скоро спалит сам себя в угаре.

Но рядом с нею девочка была –
Как синеглазый ангелок невинный.
Соседка ангелочка привела –
Ты, дескать, пригляди за Русалиной,
А я пока смотаюсь в Барнаул –
Мои дела меня за горло взяли;
Мужик, подлец, опять вошёл в загул
И чтобы скоро вышел, так едва ли.

Ах, весело они тогда взялись
С тем ангелочком за игру, за дело.
В избе и в огороде прибрались.
Душа от радости так и звенела!
А что потом – теперь уж не узнать.
Да как потом – никто теперь не скажет.
Русалка-Русалина поиграть
Пошла во двор, а мячик дальше скачет…

Марея всполошилась уж когда
Русалочка – тихонько да беспечно –
Качаясь на поляне изо  льда,
В туман отодвигалась, в тихий вечер.

В одно мгновенье – втиснулись века.
И если бы она в трюмо взглянула –
Все волосы у бледного виска
В это мгновенье снегом захлестнуло.
А ноги – страх сковал! Надо бежать…
А силы нет… Она сидит и смотрит,
Как продолжает в сумрак уплывать
Беспечная, играющая мотря.

Очнулась Русалина, да не вдруг.
Краюха льда в ногах заскрежетала.
И проколол ей душеньку испуг –
Стояла и дурнинушкой кричала.
И вот пошла Марея по Оби.
И побежала вдруг напропалую.
-О, Господи, спаси, не погуби
Русалочкину душу золотую!..

                13
 
Ночной покой стал холодно дрожать
И взмаргивать далёкими огнями.
Настало время зверю выезжать –
Поодиночке или табунами.
Такого зверя слышно за версту –
Демонстративно он живет, по-хамски.
Мотор где-то в тумане «ту-ту-ту».
Ружейный ствол во тьму густую харкнул!

Маркелыч посмотрел в густой туман.
О, это был взгляд мрачного титана!
Он так смотрел, как будто на таран
Пошёл сквозь дебри сонного тумана.

 -Я этих «новых гнусных» не люблю!
Они уже всю реку распахали!
Куражатся, как черти, во хмелю,
Все бакены в верховьях посбивали.

-Воюешь с ними?
-Кто тебе сказал?
-Я видел шрам, когда ты мылся в речке.
-Ага, пришлось. Маленько воевал.
И говорил им фронтовые речи.

Я им сказал, что в этом уголку
Я их в упор не вижу и не знаю!
Я тут покой Мареи берегу,
И хоть кому рога пообломаю.

Один стрелял в меня, да повезло –
По-над рекой тогда сгустился вечер.
Как много на земле теперь козлов
И молодых бессовестных овечек!
Под каждым стогом или под кустом
Красный фонарь повесить нынче можно.
Хотели – дом, построили дурдом.
Не за себя, за родину тревожно!
 
                14
 
Луна уже стояла над холмом –
Лучи сквозь бор постреливали робко.
Почти что каждый русский под хмельком
Найдёт в себе поэта и пророка!

Он по душам хотел поговорить
Про нашу жизнь и новую Россию.
-Вот говорят – прости, мол. Так. Простил.
А вы меня, товарищи, простили?

Он посмотрел на зябкие цветы.
Затем послушал сонную осину.
-Вот говорят  – Иуда. Так. А ты?
Мы все продали Бога и Россию!

-Маркелыч, это кто же говорит
В такой глуши, да на такие темы?
-Кто? Рыбы. Новый сорт и новый вид.
Они на сковородке только немы.

Бывают здесь друзья мои когда –
И рыбы говорят, и звери тоже.
Молчание, оно ведь не всегда
На золото блескучее похоже!

На золоте мы, кстати говоря,
Скоро совсем свихнемся, бедолаги.
Где золото, там зло – совсем не зря
Эти слова идут в одной упряге.
Что происходит? Ты мне объясни.
Моя башка большая, точно бакен,
Но я не понимаю!.. В наши дни –
В родную мать стреляют из-за «бабок»!

-А кто стрелял?
-Да есть один урод.
-Увы, когда б один.
-В том-то и дело!
Меня тут пригласили на урок.
И вот оболтус спрашивает смело.

Скажи, дескать, Маркелыч, дорогой,
Что проку в жизни вашей на Оби-то?
Мол, вы уже седой да с бородой,
А на штанах заплаточка пришита.
Я говорю, сынок, не то беда,
Что на заду заплаточка сверкает.
Беда – душа дырявая когда,
Поскольку черти душу прожигают.

Однако «фить-пирю» и «спать пора»,
Так перепелка пела в моём детстве.
Пошли, поспим. А то ко мне с утра
Должна приехать знатная невеста.

-Что за невеста?
-Кто тебе сказал?
Старик смотрел с улыбкой, с хитрецою.
-Ну, ладно, что ж, проехали вокзал.
-Проехали. Галопом ли, рысцою.

И снова показалось, будто он
Таился, недосказывал немножко.
А впрочем, он устал, и грузный сон
Подмял его впотьмах возле окошка.

                15
               
             
Я вышел в ночь.
Крутился Шар Земной –
Спешил через пространство мировое.
И суетился век наш молодой –
Среди любви, печали и разбоя.
Опять вдали шарахнуло ружьё –
А может, карабин? Чёрт его знает!
Река уже в потемках не поёт –
Река вполне осмысленно вздыхает.
О чем вздыхаешь, матушка моя?
Откуда полноводной столько грусти?
Чужими стали отчие края
И поскорей сбежать охота к устью?
Не торопись, родимая, туда,
Побудь со мной, негромко побеседуй.
Вдвоем оно и горе – не беда.
Когда ещё к тебе вот так приеду?

Древесный дым и золото костра,
И звёздный бредень в реку брошен рядом,
И даже злые иглы комара –
Всё было в радость мне, большую радость.
Прохлада по-над Обью растеклась –
Малиновая, мятная прохлада.
Дышал, будто сосал конфету всласть.
Глядел на уголь цвета шоколада.

Какая ночь просторная пришла!
Священным чем-то веяло и древним.
Луна, как белорыбица, плыла
И путалась в густых сетях деревьев.
С небес глядели тёмные века!
Изнемогало сердце от томленья.
И душу разъедала мне тоска.
И всякий вдох – предтеча вдохновенья.

По берегу бродил я в тишине,
Большой покой стараясь не нарушить.
И вдруг печальный холмик при луне –
Блестящий крест – в берёзах обнаружил!
И странный свет какой-то в деревах
Вдруг засиял печально и не жарко.
И мне в тот миг пригрезилась впотьмах
Поющая над омутом русалка.

                *       *       *               
Голубеют луга за причалами,
Старый домик стоит на Оби,
Пой мне песню свою величавую
Да веслом потихоньку греби.

Разожжём костерок, золотиночку,
На воде затанцует огонь.
Покажи ты мне в юность тропиночку,
Посади перепелку в ладонь!

Пусть, как прежде, она не пугается
И доверчиво смотрит в глаза.
Широко наша Обь разливается –
И уносит печаль в небеса!..

                16

 
И вдруг я вижу – кто-то под луной
Одеждою серебряной сверкает.
Возле воды – с распущенной косой –
Будто русалка песню напевает.

Я подошел поближе. Но меня
Русалка та ничуть не испугалась.
Своим великолепием маня,
Она в глубоком омуте купалась.

-Ты кто?
-Я – Русалина.
-А! Так ты…
На льдине ты весною уплывала?
-Я ледяные синие цветы
На ледяных полянах собирала.

-А что теперь ты делаешь в ночи?
-Марея, моя крестная позвала.
-Зачем?
-Чтобы готовила харчи,
Маркелыча кормить не забывала.

Кружила чародейкою луна.
Трещал костер в тумане на лужайке.
Смотрел я, что готовила она
                И удивлялся выдумкам хозяйки.
Вместо крупы – звенящий град в ведре.
А вместо соли – звёздной пыли горстка.
И всё это в дождливом серебре
Кипело с медом да с полынью горькой.
Потом пчела туда влетела, шмель.
Снежинки перепелкиного пуха.

-Да кто же это будет есть, мамзель?
-А это не для тела, а для духа.

                17
 
Ещё дремала сизая река,
А лодочка толкнулась у причала.
И по тропе к жилищу старика
Таинственная девица шагала.
И сердце моё вздрогнуло, когда
Приблизилась русалка молодая!
Знакомы были певчие уста,
Её коса пшенично-золотая.

Да, так и есть! Это была она –
Приснившаяся ночью Русалина.
В её глазах – улыбка и весна.
В руках – кувшин и полная корзина.

-Давай-ка, Русалина, помогу.
-А как же вы узнали мою личность?
-А вон сидит сорока на стогу.
Маркелычу несешь? Ну и отлично.

Она была растеряна, мила.
Ни спеси, ни кокетства и ни фальши.
«А в городе какие-то дела!
А не послать ли их куда подальше?
Ведь я же холостой как тот патрон,
И девушка не замужем как будто.
Пусть подождёт причал мой и перрон.
Уеду я, наверно, завтра утром».

Так думал я, как шустрый ловелас,
И планы строил, как Наполеончик.
И не вводил с неё влюблённых глаз,
Напоминавших синенький цветочек.

Но Русалина так была строга,
Что я сказал ей:
-Милая, спасибо!
-За что?
-За то, что помнишь старика.
За то, что на меня глядишь сквозь сито.

Глаза её сверкнули озорно
И в воздухе рассыпалось незримо
Серебряное звонкое зерно,
Что в закромах веселости хранимо.

Она смеялась так, что тишина
Бубенчики роняла за рекою.
И проступала синь-голубизна
За хмуробровой тучей грозовою!

Она смеялась так, что все цветы,
Которые пока ещё дремали –
От удивленья приоткрыли рты
И глазки разноцветные продрали.
И зазвенели росы на тропе.
И солнышко мигнуло в мутной луже.
И я вздохнул:
-Ну, дай-то бог тебе
Богатого и любящего мужа!

                18
 
Проснулась величавая река.
И пароход пришёл без опозданья.
И тёмная избушка старика
Растаяла в прохладном мирозданье.
Я уплывал.
И в то же время я
Душою оставался там навеки –
Среди стогов, лугов и листовья,
Среди туманов, льющихся на ветер.

Я оставался там, где вечный сон
Укрыл его Прекрасную Марею.
Хотел бы я любить, как любит он,
Да только я любить так не умею.
«Тебя мне Бог послал! - он говорит. -
Я – берег. Ты – река. Мы – неразлучны!»
Он каждый день судьбу благодарит
И слёзы льёт у горестной излучины.

Какую душу надобно иметь!
Какой запас огня и покаянья!
Любовь не знает, что такое смерть,
И вечность для неё – не расстоянье!
               
                19
 
Катилась Обь – спешила в океан.
Мы все спешим к своим далёким устьям!
На перекатах сгрудился туман
И пароход с тяжелым, горьким чувством
Кричал, кричал в туман, будто рыдал.
И разливалось  эхо по-над Обью,
И над рекой такой рассвет пылал –
Как будто в небе реял женский образ!

Тот образ наплывал на синь полей,
И чудились мне колокола звоны…
Как мало на земле у нас людей,
Которые сгодятся для иконы!
               
                20
               
С тех пор уже промчалось много лет.
Я не был там и уж едва ли буду.
Лишь изредка приснится дивный свет,
Изба, деревья, синяя запруда.
Во сне плывут, зовут издалека
Забытые любимые картины –
Пчела берет весёлый мёд цветка
И горечь из земли берут калины.

И снится мне, что я нашёл слова,
Чтобы воспеть Прекрасную Марею!
И вновь шумит река, цветёт трава,
И вечный свет над Родиною реет!
И жизнь кругом становится добрее!