Запомню ту-что добрая, забуду ту-что злая..!

Толечка...еще отрывок из книги, если опять не спишь.. я тебе чуть позже отвечу!

Инстинктивно, не вдумываясь в причину и следствия своих действий, Давид Борисович спустился по ступенькам и вышел в тот же двор, где минутами раньше исчезла Ольга Владимировна. Морозный воздух ударил в лицо и безжалостно защипал кожу. Уже вечерело, и в окнах расставленных, словно солдаты, многоэтажек включились янтарные огни. Из некоторых квартир струился синеватый и розоватый свет матерчатых, с бахромой абажуров, бросающих блики на развешанные по стенам пестрые ковры. На кухнях сновали домочадцы в ожидании ужина. Обжаренных пирожков с капустой и картошкой или оставшегося с вчера разогретого супа. Кое-где маячили экраны черно-белых телевизоров.
Давид Борисович дыхнул в замерзшие кисти рук и огляделся по сторонам. Из подъезда напротив со скрипом отворилась дверь, и из нее показалась женщина с коляской, укутанная в пальто с меховым воротником и норковую шапку. Она ступала по скрипучему снегу в легких не совсем по погоде сапогах на высоком каблуке. В коляске она везла столь же усердно укутанного ребенка. Ребенок полулежал в ватном плену одеял и постукивал шерстяными валенками о перекладину, не имея возможности для более широких движений. Он походил на круглый комочек дрожжевого теста на паровой бане. Маленькими руками в варежках он собирал падающие с неба снежинки и отправлял их в рот. Толкая коляску вперед, женщина прошла мимо него и повернула к булочной. Двое мужчин в зеленых тулупах и припорошенных шапках-ушанках стояли поодаль и курили. Переминаясь с ноги на ногу и стряхивая налипший на подошвы снег, они говорили о чем-то своем. До Давида Борисовича доносились лишь отдельные фразы: «Достал... бармагнутый движок... поменял узел в сборе...»
Бренча связкой ключей, один из них указывал в сторону выкрашенных зеленой краской гаражей, стоявших отдельным чуть покосившимся рядом. Его напарник докурил сигарету и тут же достал вторую. Всматриваясь в знакомые очертания двора, Давид Борисович наконец разглядел то, ради чего вышел, но подсознательно надеялся не заметить.
На противоположной стороне улицы, освещая лупоглазыми фарами тротуар, стоял автомобиль. Недоступная его скромной зарплате научного сотрудника советская «Волга». Двигатель работал, и из выхлопной трубы валили клубы пара. Рядом он увидел склонившийся к окну водителя силуэт своей жены, Ольги Владимировны. Одной рукой она придерживала запахнутые края шубы, а другой поправляла непослушную, то и дело сползающую на лоб прядь волос. Правая нога едва наступала на левую, оголяя морозу беззащитные щиколотки. Несмотря на собачий холод, она стояла не съежившись, а будто только что сошла с богато убранных саней и еще не успела замерзнуть. Ее спина, всегда прямая и гордая, прогнулась дугой, бедра округлились, а плечи лихорадочно вздрагивали. Бурно жестикулируя, она о чем-то экспансивно и оживленно говорила. В перерывах между словами она заливалась смехом. Гортанный прельстительный хохот доносился до него, словно брызги фонтана, взлетающие высоко вверх, затем сникающие до исчезновения и снова взлетающие. Он видел, как ее рука в меховом рукаве махнула в сторону дома, указывая на припорошенную снегом дорогу, а затем уже обе руки широко разошлись в стороны, словно воздвигая воображаемую арку, ведущую в потайной и видимый одной лишь ей проход. Из долетающих до него фраз ему удавалось разобрать лишь отдельные слова: «Неужели!.. Надо же! Вот прямо герой... Ха-ха-ха! Я обязательно...»
Такой счастливой он ее не видел уже очень давно. Весь ее облик преобразился. Кровь ее кипела, голос пел гимн радости. Поза, движения, неугомонное веселье — все вместе свидетельствовало о живом и ликующем восторге. Она была возбуждена. Словно все, что ей надо было от жизни, — это стоять полуголой на морозе, вдыхать ядовитый запах бензина и говорить, а точнее, кричать о своем падении! Свободном, безудержном и оторванном от гравитации совести.
Глядя на развернувшуюся перед ним сцену, Давид Борисович застыл как вкопанный. Ему казалось, что огромная черная воронка разверзлась перед его домом, и дом этот с хлипкой, прохудившейся крышей, что был его жизнью, вот-вот окажется ею поглощен. Эта воронка засосет абсолютно все, не оставив и следа от его дома, его укрытия, его, пусть невзрачного, но родного и знакомого мира. Хотя нет, одно она оставит нетронутым — его память. «Уж лучше бы она поглотила и ее», — подумал Давид Борисович. Но ее-то она не поглотит. Не засосет в сокрушительном своем движении. Ее она оставит умирать одну. Раненую, стонущую память...
Он не заметил, как на глаза навернулись слезы. Сквозь запотевшие стекла очков он увидел, как Ольга Владимировна села в машину, которая, отбросив за собой кровавую полосу горящих фар, мгновенно исчезла из вида. Давид Борисович так и остался стоять во дворе не в силах пошевелиться.
Вокруг кружились снежинки, словно слезы, подхваченные в морозном вихре вальса. Снег становился гуще и уже летел не отдельными пушистыми звездочками, а валил крупными хлопьями. Спустя какое-то время Давид Борисович опомнился, кое-как добрел до лестницы и поднялся домой. Дверь была приоткрыта, он забыл ее запереть. На кухне дребезжал свет и посвистывал пыхтящий чайник. Кипяток уже почти полностью испарился, и остатки воды поскуливали на алюминиевом дне. Машинальным движением он выдернул вилку из розетки и опустился на стул. Время остановилось и погрязло в тягучем вакууме ожидания. Стрелки часов стучали медленно и громко, словно удары гонга, отожествляя каждой секундой вечность. Грохочущее сердце перескакивало и запутывало вены в бесформенный узел. Ощущение боли было настолько физическим и ошеломляющим, что Давиду Борисовичу показалось, будто ему с трудом удается дышать. Грудную клетку стягивала чудовищная клешня. Безжалостное чувство отчаяния захлестывало, не давая возможности сопротивляться, не оставляя надежды, словно так уже будет всегда, до самого последнего конца. Неизменная и постоянная мука.
«Все. Теперь уже все, — повторял он сам себе вполголоса. — Она ушла и больше никогда не вернется».
Уставившись на покрытый клеенкой стол, Давид Борисович в очередной раз попытался сосчитать количество чередующихся изображений персиков и вишен. Желтые персики шли по диагонали слева направо, а фиолетовые вишни по диагонали навстречу. Не в силах выносить боль измученных нервов, он принялся шагать по кухне взад-вперед и по кругу. Потом вдруг устремился прямо в спальню, сбив по дороге стул. Стул повалился на пол и потянул за собой другой. Из детской комнаты послышалось тихое всхлипывание. Внезапные звуки разбудили спящую Аэлиту, но, отыскав в кроватке бутылку с молоком, она зачмокала и снова погрузилась в беззаботный младенческий сон. Испугавшись, что ребенок может проснуться, Давид Борисович попытался впредь вести себя осторожнее, создавая как можно меньше шума.
«Не сейчас, умоляю, только не сейчас», — простонал он.
Требовать от него улыбки и нежности в тот миг, когда вся его жизнь перевернулась, словно сошедший с пути поезд, казалось последней каплей жестокости. Он чувствовал, что еще немного и закричит сам. Отворив дверь спальни, он ринулся к письменному столу жены и, упираясь ладонью в его поверхность, стал поочередно выдвигать ящики, вороша содержимое и нащупывая предметы. Под руку попадался всякий мелкий хлам, какие-то письма, ручки, заколки, тюбики крема, чулки и перекатывающиеся цилиндрики губной помады. Наконец он нащупал пачку сигарет. Плеснув в рюмку хранившейся в закромах анисовой водки, он вышел на балкон. Выпив залпом содержимое, он поднес спичку к сигарете и нервно закурил. Окутанный облаком дыма, Давид Борисович погрузился в аморфный мираж воспоминаний, стирающих грань между реальностью и иллюзией и сплетающих все в один цветной клубок. Туман, туман...

Анна Иделевич   17.04.2017 03:40   •   Заявить о нарушении