22 июля. Пятница

Что делал я в пятницу после семи,
когда семье ужин готовил семит,
еврей забывающий выспаться вволю,
а может я чем-то расстраивал Олю
жену мою и одноклассницу в купе,
извлекшую корень, возведшую в кубе
страницы писаний помноженных на семь,
что б мне объявить: «получается Аз семь».
что делал я в пятницу двадцать второго,
когда корабли в бухту златого рога
входили, приветствуя город на море,
который судьбою моею намолен.
А может я брел наугад от причала,
что делал я в пятницу, что означало
июльское солнце и жизнь в полудреме,
как будто и чисел там не было кроме
числа из двух двоек, как в школе оценок,
но если есть стены, то есть и застенок
и значит, что возле палач есть,  и жертва,
как в шахматах  пешки, вступившие в Е-2
рискуют расстаться с привычною клеткой,
едва познакомившись с новой соседкой.
Что делал я в пятницу в жарком иле?
Ходил по грибы иль в Сангарах на стуле
весь день просидел, проявив в свете красном
пейзажи отснятые в времени разном.
Пиво ль я пил у фонтанчика в Наре
или работал во Внуково в паре
с  Колесниченко и рейс на Самару
двадцать второго сродни Валтасару
был или не был, но разве упомнишь
все под Луной,  что похожа на помесь
Солнца с монетой, закопанной в небо,
в общем, все выглядит странно, нелепо.
Семьдесят третьим тот год был, четвертым…
Как же я вы глядел в пятницу. Гордым
или униженным в семьдесят пятом
и равнодушен ли был я к Арбатам.
А в девяносто шестом, что я делал
двадцать второго в июле, одела
ты, тогда, ризу «свободной в полете»
и все искала потеху для плоти.
Господи! Память спаси мне. Наружу
вся информация, я занедужу
от одиночества пятницы, после
вечера в семь. Как безумный апостол
после распятья. Что делал? Что мнилось?
В этом году все вдруг враз изменилось.
В пятницу в семь  два часа, как мы в браке.
Оля – жена. Духота. Две собаки.
И никого, кто бы мог прекословить
в век телефонных звонков, предисловий
нам не хватало в две тыщи десятом
только в одиннадцатом  я и атом
вечной любви стали целым и в связке
лишними стали чужие подсказки.
В пятницу в семь в реч. порту и на суше
мы целовались и улицей узкой
были довольны, а двадцать второе
стало родней нам, наверное, втрое.