Царь окаянный

Кадило чумное кадило
В каком-то чертячьем хлеву.
Ходила кручина, ходила,
Потом обращалась в сову

И в тёмную ночь улетала:
В чащобы, в урёмы, в камыш…
И сердце в груди трепетало,
Как мелкая глупая мышь.

Моленья царя Иоанна
Творились в мужичьей избе.
Кровавому веку осанна
Пузырилась в этой мольбе.

А царь – лицедей и философ, –
Устав от неправедных дел,
Опёршись на кованый посох,
В сухие иконы глядел.

Что зрил он в тяжёлых окладах
И что преломлялось сейчас
В его государственных взглядах
На время, на Бога, на власть?

Уйдя в роковые потуги,
Владычил, чтоб веру поднять.
Но то окаянные слуги
Могли ли хотя бы понять?

Висели князья на воротах,
На пятках висела орда.
Историю на разворотах
Заносит известно куда.

Но он ли в ответе? А кроме
Никто не решится на кровь,
Чтоб лоб разбивая до крови,
Грешить и юродствовать вновь.

Закон – топорище на плахе,
И камень на сердце – свинцов.
Держава смиренная – в страхе,
А царь – на пиру мертвецов.

И правит Иване отлично
От сонных боярских бород,
Их воле корыстной опрично;
И верит Ивану народ.

В его написаниях острых
Отеческий явствует стон.
Игумном, готовым на постриг,
Блюдёт православие он.

Но будто бы тёмные чары
На власти законной лежат.
В подвалы с того янычары
И тянут, и тянут княжат.

Забавы Ивана палачьи,
Не можно ему не карать.
И морды на сёдлах собачьи
Таскает опричная рать.

Кто скажет: где овцы, где волки?
Кто выскоблит истину тут?
Метёлки, метёлки, метёлки
Крамолу метут и метут.

И ветры потворствуют люто,
И прячется беглая голь.
Сидит в изголовье Малюта,
Отводит Иванову боль.

Всю правду поведал бы нА ночь,
Да жалко, – ведь вот он какой!
Как нянька, Григорий Лукьяныч
Хранит государев покой.

Лелеет правителя – ибо
Жуёт свои хлебы не зря:
И сам попроведует дыбу,
Никак не тревожа царя,

И тяжкие двери затворит,
И лично применит батог.
И злое Иваново горе,
Глядишь, и умерит чуток.

2010