Письмо из апреля

               I

Ты знаешь, начинаю забывать.
Ну все про то: мои года- моё богатство...
Перестаю уже двулично улыбаться.
Под теплым свитером я начал прозябать.
Весенний ветерок, обманчив вечер.
За спинами осталось панибратство.
Куда бы не пришёл везде сражаться
я вынужден. А мне сражаться нечем,
и так не хочется уже безмозгло драть
ни к небу, ни об пол дурные руки.
Кровати вмятина останется на сутки,
но отдыху противится кровать:
не хочет забывать она ни женщин,
ни мыслей горьких, кто кому обещан...
И всех божеств кровавая десница,
сжимает в коридоре половицу,
и груда прошлого мне вряд ли даст поспать.

Я много что в дороге обещал,
и надо мной теперь дамоклов меч зияет,
но не могу сказать тем людям, что солгал -
это не правильно, ведь был я с каждым честен.
И говоря, что только на востоке солнце тает,
я просто за ним в море наблюдал,
где даже воздух, раздавившей нас, так пресен,
что компаса теряются значенья,
я сети там бросал, увы, не раз,
в воде уходит солнце по теченью,
и будто светит в мире, где нет нас.
Потом туда, мы может попадём,
но всё еще рассвет есть в нашем царстве,
и не найти нам лучшего лекарства,
ведь даже просыпаясь не вдвоём,
ты точно знаешь: я гляжу на солнце,
а солнце тоже улыбается тебе.
И получается, тебе я улыбаюсь,
когда разбуженный я мягко просыпаюсь,
и вспоминаю образ твой,
во сне.

             II
Мне холодно. Одеждой не согреться.
Ворочаюсь на мятых простынях.
Ты думаешь, мне по теплей одеться?
Сия проблема, не в таких вещах.
И вещи старятся, причем даже невольно,
и получается: " Лишь слову жизнь дана..."
Согреть меня тут может только слово.
Сказать то нужное, могла бы ты одна.
А вот не нужное я слышу слишком часто,
и вспоминая все семнадцать лет....
Года мои - треклятое богатство,
которое нельзя сложить в пакет,
и сдать, куда нибудь в ячейку для храненья,
что б позабыть на время обо всем.
Другим так нравится скупое опьяненье,
я не могу смотреть на них без сожаления,
когда жизнь старится.
Их Бог от них ушёл.

И знаешь, стало страшно наблюдать,
за теми лицами, кому сейчас за сорок.
Рождённые по плановым набором,
чего сейчас им хочется желать?
У многих сбились мысли в перестройках,
от запаха свободы, без судьбы,
они стремились все к прекраснейшим эпохам.
(маршировали же под глас чужой дуды)
Как лошади, почувствовав свободу,
пустившись табуном в вертлявый скач.
Они пытались внять уставшему народу,
а стали шлюхами за деньги и за власть.
И , разорённые Духовным Семинаром,
перегоревшие под знаменьем Советов,
остались собирать угли пожара,
спалившего народ (не дух народный,
который не сломим - он первородный)
и обживаться стали в мусорных пакетах.

              III
Моргая, отгоняю всякий страх.
На холоде ещё сильней взбредают,
мечты о дальних, в меру тёплых берегах.
Они сейчас так сильно угнетают
тем расстоянием, что дОлжно мне пройти,
то ли дорогами, а то ли косогором.
Одной ли жизни хватит, чтоб найти,
то место, что смогу назвать я Домом?

Рождённые не там, где нам хотелось,
крылами задеваем облака.
И бьётся в грудь нам горда запрелость,
ведь небоскрёбы спрятали ветра
гонимые то с юга, то с восхода.
Сильнее провисают небеса.
Нам молодость дана - частичка шторма,
Нас тянет к горизонту та рука,
и разрывает, что казалось горизонтом,
показывая Дивный Новый Мир.
И схваченные молодецким штормом,
уходим вдаль, под звук родных кадил.

Уходим. Наша поступь тороплива.
А в спину, повернись, сейчас глядят,
глаза родных, до боли им тоскливо.
Но оглянувшись - вязнешь в тех цепях.
Душой я остаюсь всегда, но всё же,
за шкирку схватит, дальше понесёт.
Прощания...
Меня до боли гложет,
мой Дом Родной...

Что вдалеке зовёт?

Остынут письма, высохнут чернила,
эмоции погаснут на ветру.
Привычка входит в жизнь не торопливо.
И к морю жизнью шёл, шёл терпеливо,
но получается увяз в родном плену.

IV
Постель, пастель, рассвет и солнца краски,
пробьют в замочной скважине провал.
Еще тоскливо мне, от всей полнОчной тряски,
и ночь прошла, забрав божеств оскал.

С утра теплее. Улыбнусь востоку.
Пурпуром отливает горизонт.
Мои года... А есть ли в этом толку?
Обворовал тебя я, призрачный Виконт.

И знаешь, холодно от мысли про свободу.
Ты говорила мне, что на руке браслет,
даёт её и крепит. А что броду
когда ни в голове, ни в сердце нет
ни чувства и ни образа свободы.
Я на удачу просто брошу горсть монет,
чтоб все орлы взлетели к небосводу,
а пешки продолжали свой забег.

Раньше не знал я, что такое быть с тобою.
Держать тебя в руках, смотреть в глаза,
дышать чуть сбивчиво, обняв своей рукою.
И доверять, забыв про тормоза.

Теперь я ужасаюсь одной мысли,
что где-то есть такое: без тебя.
Накалены все чувства светом жизни:
ты стала как свобода и мечта.
Ты знаешь, как в одной из песен Тэма:
всё сердце зажимается в тиски,
за миг теряю голос - не проблема,
но белыми становятся виски.

Моя свобода - выбор одеяла,
которым не согреюсь в сотый раз.
Чай - кофе. Ты протестовала,
а я смеялся, зная что под час
свобода исчисляется в беседах,
свобода исчисляется во снах,
когда окрыленЫ мы. Хуже бреда,
что нам является в подутренних мечтах.

Свобода исчисляется бетоном,
который удаётся мне прогрызть,
чтобы увидеть солнце и природу,
сказать про жизнь, ответственность и коду,
взглянуть на море и продолжить жить.

            V
Конец письма. Начало послесловья.
Души тепло осталось на листке.
Я верю ты поймёшь меня невольно.
И в каждой перечитанной строке
найдёшь свой собственный, не знаю какой смысл.
Но общее, нельзя здесь не понять.
Такая жизнь моя, такие мои мысли -
и уж прости: с меня - ни дать, ни взять.

Ночью писал, сейчас креплю конверты.
И руки, под колёсами морщин,
рождают строки. Мы не суеверны -
года не скопишь.

Вижу я с вершин
поблекший омут, реки, косогоры.
Где сейчас есть я точно не скажу.
Мой путь продолжится. Кривляются узоры
на картах отмечая всю тропу.

Я буду ждать тебя! Ты только дай надежду
на возвращения тебя к моим глазам.
Срываясь в холод, рвётся вся одежда
под полуночный вой, как стих к псалмам.

               ***

Пристань пустует. Кадр чёрно-белый.
Летняя ночь. Цветной закат луны.
Рыбак бросает сети, смазав мелом.
Издалека не понимает вой совы.
Он путает сейчас её с кукушкой,
и вспоминает давние мечты.
Коль время крутится, судьба - наша игрушка.
А сети истираются.
Увы.

22.04.13