Прости меня, Джим

     Второе и последнее моё лето в Запорожской. В это лето произошло немало важных событий в моей жизни. Об одном из них, запомнившихся на всю жизнь, я вам и расскажу.

     До сих пор помню поименно собак, живших с нашей семьёй в одном большом мельничном дворе.  Как это ни покажется странным, но в те времена о собаках я размышлял чаще, чем о людях. Что-то меня с ними  объединяло тогда. Может,  возраст? Старшему из них – Джиму было, как и мне, около тринадцати. Ну, еще я, как и живущие с нами овчарки, не вполне понимал жизнь людей.

     Жизненный опыт у Джима был безусловно богаче моего. Собачий век короче человеческого, и собаки воспринимают события детальнее, подробнее что ли, чем люди. Мелочей в жизни у них не бывает. Ничего не пропустят. Конечно, не всякие - только самые умные, к которым относятся прежде всего овчарки. Это вам каждый кинолог скажет.

     Джим был из рода самых, наверное, высоколобых овчарок - немецких. Математику, физику и прочие науки он не знал, но во всём остальном разбирался намного лучше меня, а может, и самого Василия Петровича, моего отчима. Джим, хоть и был немецкой овчаркой, по-русски понимал очень даже хорошо, с полуслова. Говорить – не говорил, врать не буду. Но умел очень выразительно молчать.
    
     Я с Джимом был знаком всего-то около двух лет, а Василий Петрович знал его "с пелёнок" и рассказывал о нем разные истории, как будто, о хорошем человеке.  Он никогда не разговаривал с Джимом «с позиции силы». Если их послушать, можно было подумать, что один друг разговаривает с другим, более мудрым, и этот «мудрый», глядя задумчиво вдаль, молча кивает головой в ответ: мол, знаю, знаю… 
    
     С первых же дней нашего знакомства я проникся к Джиму почтением. Он относился ко мне тепло, "по-отечески". Постепенно по мере моего взросления наши отношения переросли в дружеские.

     До моего появления в доме все охранные дела и во дворе и, собственно, в семье  были исключительно в ведении Джима. Отчим с матерью, отлучаясь куда ненадолго, наказывали ему:  мол, от детей, Джим – ни на шаг, это твой главный объект охраны. Джим не только не отпускал малышей разгуляться по двору, но и следил, чтобы они ни чем, кроме дозволенного, не занимались. Если двухлетний Женька пытался, например, перевернуть лежащий у порога кирпич, Джим легонько оттеснял его или оттягивал за рубашонку: не лезь, не твоё это дело - кирпичи ворочать…

     В силу своего пожилого возраста к моторным играм Джим не cлишком был расположен. Своим детям и внукам он это быстро внушал, и те  понимали  –  сильно не приставали  к старшему.  А человечьи дети – что с них взять  –  с одного взгляда не всегда понимают даже своих родителей, чего там про собак говорить. К детскому экстремизму Джим относился терпимо из уважения к их родителям - своим старшим друзьям.  Я не оговорился:  Джим был собакой гордого и независимого характера. Он терпеть не мог со стороны людей ни проявлений «хозяйского тона», ни фамильярности. Признавал только или холодные «функциональные» отношения, или по-настоящему дружеские.

     В общем, Джим только с виду был собакой, а изнутри, в поступках - он казался человеком, порой даже в большей степени, чем некоторые окружающие его люди.

     Отчим мой в любой компании  славился уважением: и на работе, и среди приезжающих на мельницу помольщиков, где бы ни трудился – везде. Может, это их с Джимом и роднило – они каждый в своем кругу были очень уважаемыми личностями. Допускаю, что некоторые молодые и ещё глупые собаки их обоих побаивались, но люди, все-таки, скорее уважали. У отца (я все же, с годами стал называть отчима папой), когда он хотел кого-то похвалить, или выразить  восхищение чьим-то поступком, любимое словцо было, на его взгляд, самое золотое: «Собака!". «Вот -  говорит – собака! Как ладно  кроет…». Это он так кровельщика хвалит.         

      Как-то возвращались мы с коллективного воскресного отдыха на море. Тогда ездили на бортовых «газиках» со скамеечками поперек кузова.  Дороги   были не лучше теперешних,  трясло хорошо. Могли и скамейки из гнезд повылетать, не ровен час, травмировать кого. А тут водитель – молодой, лихой…  У мельницы притормаживает так, что едва не вытряхивает «отдохнувших» из кузова. Василий Петрович - слегка под шафе, конечно, подходит к этому лихачу: «Ты  –  собака, не шофёр, а… и так далее». А шофёр тот уже за монтировкой потянулся. Спасибо Джиму  -  он этот разговор слышал. Как раз вышел машину встретить, помахать людям  хвостом, доложиться: всё, мол, нормально, без происшествий. Аккурат, к происшествию и подоспел, получается - предотвратил.

     У Джима было обострённое чутьё на конфликтную ситуацию: он сразу такой вид принимал, что у всех присутствующих сразу отпадала охота конфликтовать. Бывало, сидят помольщики на солнышке и переругиваются так, лениво...  Джим "вдоль фронта" пройдется со своей "умиротворяющей"  улыбочкой – все зубы на крючок, и – молчок.  Джим не любил скандалов и ругани. Вот и шофер тогда этот: монтировку свою обратно, за сиденье… Отец, увидев Джима, тоже спохватывается, исправляет положение: «Собака, скажу я тебе, уважаемый водитель,  -  друг человека!» Джиму неудобно за хозяина, он тянет его за рукав в сторону дома. Народ смеётся.

     А вот, пример сугубо человеческого рационализма со стороны Джима. Огороды вокруг мельницы большие, чего там только ни растёт. И какая-нибудь скотина, да забредёт через прореху в изгороди - полакомиться. Вы думаете надо кричать собакам «фас»? Ничего подобного. Джим и сам не бегает, и своим внукам не позволяет: больше, мол, истопчете. Он издали  гавкнет пару раз -  голосище у него был  –  собака Баскервилей отдыхает. Так, телята наперегонки с коровами - бегом с этого огорода.

     Или к примеру, гуси чужие перемешаются с нашими и под шумок – к нам во двор, зерном мельничным подкормиться. Тут Джим и вовсе без голоса обходится. Он спокойно заходит в эту смешанную стаю, и в пару минут стая "без шума и пыли"  разделяется на своих и чужих. «Как это у тебя получается?» - спрашиваю. Тот смотрит на меня удивлённо: «Что тут не ясно? Свои же меня не боятся… Ну, а чужие не рискуют задерживаться  и – ходу…». « А-а-а…»    

     Обшие дела сближают не только людей но и собак с ними. Вместе бурьян ходили рвать свиньям, вместе - на залив, правда, обычно с кем-то из взрослых - меня одного далеко, тем более, с Джимом пока не отпускали. Иногда я не понимал: когда  я Джима выгуливал, когда он за мной присматривал…

     Мы с ним и с другими, более молодыми собаками любили скатываться с больших стогов соломы наметанных в поле. Как с горки. Туда - с пологой стороны ещё незавершённого стога, а оттуда на заднице – с крутой… Такое было  деревенское развлечение. Как-то взобрались мы с Джимом на громадный стог, я скатился и сразу побежал в сторону дома. То ли друг мой что-то не так понял... Не стал он скатываться  за мной с горки, как обычно, а прямо с середины стога сиганул наземь. И как-то неудачно - лапой в угодил борозду. И захромал. Отец потом объяснил мне: «Джим решил: что-то стряслось  дома, раз ты не стал его у «горки» дожидаться... Вот он путь и сократил.  Джим – личность очень ответственная, в  отличие от некоторых… »

     Первую помощь Джиму оказали, но с тех пор он всё равно прихрамывал, стал покашливать, сторонился всяких шумных компаний. Уже не обращал внимания на буйных спорщиков у мельницы. Даже чужие гуси его не слишком волновали. Он только  полёживал у крылечка, приглядывая сквозь дрёму за курами, чтоб в сени не заворачивали…

     Постарел он быстро. Тут мы переезжать собрались. Отца переводили на другую мельницу, поближе к Краснодару. Последним рейсом вместе с остатками скарба забрались мы в кузов всей семьёй. Мама с Женькой – в кабинку. Отец решил с собой взять одного из молодых потомков Джима. И всё. А как же старый Джим? «Нет, смены места жительства он не переживет и будет нам обузой, пусть уж, здесь доживает».  Таково было решение отца. Ему - собачьему знатоку виднее было, наверное.

     Джим и не торопился напрашиваться. Сидел в сторонке, пока мы грузились. Но когда его «сынка» подсадили в кузов и стали закрывать задний борт, он забеспокоился: «Как же так? А я? Мне ж самому не запрыгнуть – стар я так высоко прыгать». «Вот потому и остаешься» - сказал ему отец.

     Мы ревели навзрыд – я и сестрёнка – глядя, как Джим со всех трех ног бросился в погоню за машиной, за своим прошлым. Отец смотрел в сторону, не видно было: есть там у него слеза или нет. Молодой поскуливал - в первый раз на машине…  А Джим бежал и бежал за нами, хромая и поначалу не отставая… Потом резко остановился и лег, прямо на дорогу. Он всё понял.

     Прости меня, Джим!

     Кубань, апрель 2013