Павел Флоренский

(Шоколадка Киндер, зеленый чай, Маяковский — о Первой Мировой — отрывками — вслух, единственная песня "1945" Mor ve Оtesi временами в наушниках).

Прежде, чем говорить непосредственно о философских взглядах Флоренского,  следует сообщить несколько фактов о нем самом и о том, почему наша тема звучит как «наука и вера».

Очень трудно навскидку сказать, в каких областях не работал отец Павел за свою сравнительно недолгую жизнь (1882 — 1937).

§  Физика и электротехника.  Более 30 патентов на изобретения.  Составил оригинальную концепцию применения диэклетриков, трансформаторов и полупроводников. Один из ведущих разработчиков плана электрификации  (ГОЭЛРО).  Автор научных статей, которые предвосхищают создание современной вычислительной техники. По свидетельству философа Лосского,  «в 1927 г. он изобрел необычайную машину, которую большевики назвали «Десятилетием» в честь X  годовщины советской революции».  Составил более 150 статей по научной тематике для Технической Энциклопедии, редактором которой был назначен. Заведовал научной частью Всесоюзного Технического Института при Совете труда и обороны.

§   Химия.  Находясь в ссылке на Соловках, разработал способы добычи йода из морских водорослей, которые используются и по сей день. Там же описал принцип взаимодействия йода и белка (например, молочного) и их воздействие на организм (йод защищает щитовидку, но сам он смертельно опасен; нейтрализовать его ядовитые свойства может только белок, что и открыл Флоренский). Этот принцип применяется теперь по всему миру при изготовлении лекарств, спасающих от лучевой болезни.


§  Астрономия, геометрия, высшая математика.

Кратко:

.  Внес вклад в разработку и развитие теорий:

1)         относительности
2)         искривленного пространства и расширяющейся Вселенной 
3)         энтропии
4)         античастиц и черных дыр

.  Предложил геоцентрическую концепцию космоса (принимать Землю за точку отсчета для всех астрономических наблюдений), что было использовано спустя десятилетия при разработке и расчетах траекторий полета в космос.

Одновременно со знаменитым петроградским ученым Александром Фридманом  пришел к идее искривленного пространства. Фридман — отец теории расширяющейся Вселенной, которую он построил на основании уравнений Эйнштейна.  Флоренский разрабатывает теорию, аналогичную фридмановской, точно в то же время, в 1922 г., работая совершенно в другой части страны.  В работе «Мнимости в геометрии» (1922)  предвосхитил то, что в наши дни называется теорией «антимира» (частично связано с уже доказанным существованием черных дыр, о котором с таким увлечением повествует Стивен Хокинг). Анализировал комплексные (мнимые) числа; книга является блестящим анализом  теории относительности.

§     Геология, биология, градостроительство. Находясь на Соловках, составил подробнейшее описание геологических особенностей островов, описал флору и фауну.
За несколько лет до этого, находясь в ссылке, работал на мерзлотной станции, где изучал почвы и первым в мире изобрел способ строительства на вечной мерзлоте. Ему мы обязаны городами Сургут, Норильск, Салехард и т.д.

§     Поэзия, этнография, фольклористика, музейное дело, генеалогия, психология, педагогика.  Стихи Флоренского выходили отдельным сборником и в значительнейших изданиях Серебряного века (напр. журнал «Весы», в котором печатались Блок, Белый, Бальмонт, Мережковский, Брюсов и т.д.).

В последние годы жизни написал для своих детей поэму «Оро», отчасти автобиографическую, повествующую о мальчике из этноса орочонов, с которым (этносом) он столкнулся во время ссылки на Дальнем Востоке и традиции которого подробно изучил. Во время ссылки на Волгу собрал сведения о фольклоре (устном и прикладном творчестве) этих областей, его находки легли в основу Костромского музея. Музейному и архивному делу вообще Флоренский уделял огромное внимание.

Подробно занимался генеалогией, исследуя хитросплетения собственного рода, и в какой-то мере психологией (не во фрейдистском смысле слова), анализируя  врожденные качества/свойства характера, передающиеся по наследству. “Я считаю, что знать прошлое своего рода есть долг каждого, и приносит много пользы для самопознания и исправления или предупреждения возможных ошибок в жизни, так как дает возможность учесть свои природные склонности и слабости”.

Также составил психологические портреты носителей различных имен, влияние которых на формирование личности Флоренский считал безусловным.

В переписке с пятерыми детьми (очень трогательной, доброй и нежной) он, зная, что детям «врага народа» будет труднее получить достойное образование, невольно развил основы дистанционного обучения, преподавая все возможные предметы по переписке и облекая их в увлекательную форму игры.

§     Живопись, музыка, история искусств. Читал лекции в первой советской «Академии художеств» (ВХУТЕМАС), написал классические работы, посвященные глубокому и подробному анализу древнерусской живописи, ее сопоставлению с произведениями античности и Ренессанса; гравюрам; резьбе по дереву. Сам Флоренский прекрасно рисовал (большинство работ его сопровождаются собственными зарисовками), а также обожал музыку, был знатоком классики и с наслаждением играл на фортепиано.

§     Лингвистика. Любовь к этимологии (происхождение, взаимное влияние, общие истоки слов). В совершенстве владел латинским, древнегреческим, древнееврейским и большинством современных европейских языков, а также языками Кавказа, Ирана и Индии. (В общей сложности знал языков — 25!).

§     Политология. Находясь в тюрьме, составил «политическое завещание»:  «О предполагаемом государственном устройстве» , в котором изложил свой взгляд на наиболее подходящую для России форму правления и дал подробный анализ требований к власти и ее функциям по всем областям экономики и социальной жизни.

В Первую Мировую служил при поезде-госпитале.

Дружил с Андреем Белым, Сергеем Булгаковым, Вернадским, Розановым, Лосевым.
Занятный факт: на Соловках проживал в камере, из которой только что выпустился Дмитрий Сергеевич Лихачев.

А еще...

Он был священником. И ходил во все советские организации — ведущим инженером, лектором, заместителем директора по научной части — с крестом и в рясе. Это в те самые годы, когда одно только слово «поп» было близко к смертному приговору (оно им и стало — в свидетельстве о смерти в качестве «состава преступления» указано, что гражданин Флоренский Павел Александрович -— «поп, не снявший с себя сана»).

Маяковский даже эпиграмму написал:

«Во ВХУТЕМАСЕ
Поп Флоренский в рясе!».

По мнению друзей, его исключительная научная одаренность «была чем-то второстепенным и несущественным», а самым главным в жизни, «духовным центром его жизни было его священство».

Здесь и начинается философия Павла Флоренского.

Алексей Федорович Лосев, наш лучший знаток античности, который любил гостить у Флоренских и с умилением вспоминал, как по утрам его «будили малыши» (детишек у отца Павла, напомню, было пятеро), говорил, что как интерпретатор классической философии Флоренский стоит рядом с Гегелем и что он «дал концепцию платонизма, по глубине и тонкости превосходящую все, что когда-нибудь я читал о Платоне».

Однако перейдем к собственной философии Павла Флоренского.
Её основы изложены в книге «Столп и утверждение Истины» — книге ранней, написанной им в возрасте между двадцатью и тридцатью годами. Хотя книга стала огромным событием в интеллектуальной жизни того периода и, вообще-то, была диссертацией — она есть не что иное, как собрание писем к другу (причем недавно погибшему) (?), и вместо сухих и ограниченных научных формулировок преисполнена изящнейшими метафорами, сравнениями, воспоминаниями из собственной жизни. Она очень поэтична. Она светится Любовью и Теплом. И вместе с тем — невероятной мощью, духовной и интеллектуальной. Еще бы: одни только примечания вышли отдельным томом, чуть меньшим по объему, чем собственно «Столп», а для доказательства и иллюстрации своих мыслей Павел приводил доводы из всех известных ему областей знаний (очень много математических выкладок и отсылок к трудам самых разных мыслителей последних тысячелетий).

В одной из первых глав Флоренский оговаривает:

«Но прочь отсюда да бежит желание убеждать кого-нибудь. От скудости своей даю. И если бы хоть одна душа почувствовала, что я говорю ей не устами и не в уши, я большего не хотел бы».

Основные идеи:

1.      «Живой религиозный опыт как единственный законный способ познания догматов». Флоренский убежден, что невозможно объяснить, сформулировать рассудочно и отвлеченно, что это значит — верить и жить жизнью Церкви; что, не пережив чудо богообщения, говорить о православной вере совершенно бесполезно. Он полагает, что в других конфессиях на место духовной жизни поставлено что-то внешнее, иерархия (для католиков) или буква закона, и потому:

«Рассказывают, что плавать теперь за границей учатся на приборах, лежа на полу; точно также можно стать католиком или протестантом по книгам, нисколько не соприкасаясь с жизнью, в кабинете своем. Но, чтобы стать православным, надо окунуться разом в самую стихию Православия, зажить православно — и нет иного пути».

2.      Вне Бога «все кружится, все скользит в мертвенную бездну».

«Единственное достоверное, что ничего нет достоверного и ничего — человека несчастнее или надменнее».

«Все человеческие усилия познания, измучившие бедных мудрецов, тщетны. Как нескладные верблюды, нагружены они своими знаниями, и, как соленая вода, наука только разжигает жажду знания, никогда не успокаивая воспаленного ума».

И только «Он один пребывает, только в Нем неизменность, жизнь и покой». «Полнота всего - в Иисусе Христе, и потому ведение можно получить лишь чрез Него и от Него».

К этому приходит Флоренский через сомнение и поиск.

«Я не знаю, есть ли Истина или нет ее. Но я всем нутром ощущаю, что я не могу без нее. И я знаю, что если она есть, то она — всё для меня:

и разум, и добро, и сила, и жизнь, и счастье».

Флоренский пытается найти Исток всего, Причину бытия, его Полноту и Истину.

Он наглядно демонстрирует ограниченность рационального мышления.

3.      Критика закона тождества.

Обычно истинным считается то, что безусловно и бесспорно есть, дано, является собой. То, что можно обозначить как А, которое (очевидно) равно самому себе. Однако Флоренский «А=А» — называет «безжизненным, безмысленным и потому безсмысленным равенством». 

Ему нужен ответ на вопрос «Почему?», «Откуда?», и ответ «Нечто есть, потому что есть»,  то есть равно себе, его не удовлетворяет. Он не согласен принять «данность» за данность; он ищет причины.

Если А = только А, то все, что не является этим А, будет для него «не-А».

Причем для всех остальных А выше указанное А также будет «не-А».

Поэтому, согласно закону тождества,

«все бытие, желая утверждать себя, на деле только изничтожает себя, делаясь совокупностью элементов, каждый из которых есть центр отрицаний, и при том только отрицаний; таким образом, все бытие является сплошным отрицанием, одним великим «Не». Закон тождества есть дух смерти, пустоты и ничтожества», - заключает Флоренский.

«Я = Я» оказывается криком обнаженного эгоизма, - «Я!» - , ибо, где нет различия, там не может быть и соединения. Есть, следовательно, лишь слепая сила косности и самозаключения, - эгоизм.

Во времени —продолжает рассуждать философ — А имеет свойство меняться.

А сейчас отличается от А в прошлом и будет отличаться от будущего А (как меняется человек с годами или небо при ветре — ежеминутно).

Я ненавидит всякое Я кроме себя, ибо для него оно — не-Я.

А так как Я в его прошлом тоже является не-Я, то Я не выносит себя же во времени, отрицает себя самого и в прошлом и в будущем, и ненавидит всякое конкретное содержание, то есть всякую свою же жизнь. Я оказывается мертовю пустынею «здесь» и «теперь».

Однако: в рамках рассудочной логики мы признаем сущим все, что является собой и не является ничем другим, то есть рассудок считает истиной именно А=А.

Всему, не равному себе или равному не себе, разум отказывает в подлинном бытии. Наш ум отказывается это представить.

Но тогда получается, что все, что мы полагаем сущим, необъяснимо, поскольку:

Объяснить что-то одно можно только через другое (как мы объясняем детям: ручей — это река, но маленькая и временная, обычно по весне; дождь — это душ, только он с неба и нельзя регулировать температуру воды).

То есть чтобы объяснить А, надо привести его к какому-то не-А, вывести за пределы своей обособленности, сделать А из не-А,

Что в рамках данной формы мышления невозможно, поскольку А самотождественно. (Ручей не есть река, река не есть ручей; дождь не есть душ, душ не есть дождь — вот всё, что дает нам закон тождества, но это ведь не объяснение сущности ручья и дождя?)

Следовательно,

рассудочное — не дает ответа на вопросы «Почему и откуда». Рассудок лишь указывает на данность и считает ее истинной вследствие того, что она - есть, не в силах найти ответ на вопрос «А откуда она — есть?». В этом Флоренский видит погрешность всех философских систем, включая кантовскую, «для которой чувственность и разум со всеми его функциями суть простые данности».

4.      Несовершенство и мертвенность дискурсивного мышления.

Кроме мышления непосредственного, то есть опирающегося на самое себя, которое мы рассмотрели выше, есть опосредованное, то есть опирающееся на нечто, по отношению к себе внешнее. Это как раз обоснование одного через другое, доказывает одно через другое. И это «другое» так же следует доказать — через третье. Третье — через четвертое…

Флоренский сравнивает это с рукописью 15 века, в которой «объясняется» мироздание:

Вода держит землю, плоский камень держит воду, камень держат четыре золотых кита, китов держит огненная река, реку держит другой огонь, его держит дуб железный, корни которого «первонасажены» и корни на силе Божьей стоят».

Но где конец? — спрашивает Флоренский, замечая, что такого рода «объяснения» наши предки заканчивали списанием всего на божественные атрибуты. Но почему эти атрибуты оправданы, они нам не сообщали; более того, это было как бы отказом от объяснения вообще, или же сокращенным обозначением продолжаемости бесконечного процесса, для чего в современном языке используют выражения «и т.д. и т.п.», «и проч.».

«В самом деле, раз уж кто, оставив детскую веру, вступил на путь объяснений и обоснований, для того неизбежно кантовское правило, что «самые дикие гипотезы более выносимы, чем ссылка на сверхъестественное». И потому на вопрос: «Где же конец?» отвечаем: «Конца нет».

Но эта бесконечность дается здесь лишь как потенциальное, «как возможность, но не как законченная и осуществленная когда-нибудь и где-нибудь действительность. Разумное доказательство только создает во времени мечту о вечности, но никогда не дает коснуться самой вечности»

Таким образом, дискурсия является величиною разумной и безусловной (неоспоримой), но ирреальной. «Разумная дискурсия — журавль в небе», она позволяет предположить, но никогда не дает возможности удостовериться. Она становится дорогой, «по которой мы должны вечно идти, чтобы… чтобы никогда не прийти ни к какой цели».

(Плоды дискурсивного мышления потрясающе отражены в романе Кафки «Замок»: мир там изображается как некая Деревня. Мы - её часть, ведь мы уже здесь. (Откуда? Зачем? Как мы сюда попали? Не ошибка ли это?) Не может быть ошибки, Там не бывает ошибок. Где-то, в замке, высящемся над Деревней, живет Граф. Он смотрит на нас, в этом мы почти уверены. Кажется, до него рукой подать...  Но.. глупо пытаться приблизиться к Замку. Он слишком далек, а может, и вовсе иллюзорен. Нам остается только слепо надеяться на Его справедливость и ждать, ждать, ждать… Не понимая, для чего мы здесь, осознавая собственную необходимость, но находя, в конце концов, абсолютную — свою же — бессмысленность, лишенность смысла в своем бытии).

Исчерпав средства рационализма, мы невольно поворачиваемся к скепсису.

5.      Скепсис.

Считать всякое недоказанное предположение недостоверным — таково основное требование скепсиса; другими словами, не допускать абсолютно никаких недоказанных предпосылок, какими бы самоочевидными они ни были.

Скепсис сводится к двухсоставному тезису:

o   я ничего не утверждаю

o   не утверждаю и того, что ничего не утверждаю

То есть

o   я утверждаю, что ничего не утверждаю

o   я не утверждаю, что ничего не утверждаю

И та, и другая часть тезиса является утверждением: первая — утверждением утверждения, вторая — утверждением не-утверждения. К каждой из них неизбежно применяется тот же процесс. А именно, получаем:

o   я утверждаю (что ничего не утверждаю)

o   я не утверждаю (что ничего не утверждаю)

o   я утверждаю (что я не утверждаю, что ничего не утверждаю)

o   я не утверждаю (что я утверждаю, что я не утверждаю, что ничего не утверждаю)

Ряд уходит в бесконечность, а рано или поздно, будучи вынуждены прервать процесс удвоения, мы ставим в неподвижности, как застывшую гримасу, явное нарушение закона тождества. Тогда получается властное противоречие, т.е. зараз:

o   А есть А

o   А не есть А

Не будучи в состоянии активно совместить эти две части одного положения, мы вынуждены пассивно предаться противоречиям, раздирающим сознание.

Теперь далеко уже не сомнение - в смысле неувренности: началось абсолютное сомнение, как полная невозможность утверждать что бы то ни было, даже свое не-утверждение.

Последовательно развиваясь, скепсис доходит до своего самоотрицания, но не может перескочить через последнее, так что обращается в бесконечно-мучительное томление, в потуги, в агонию духа. Чтобы пояснить себе это состояние, вообрази утопающего, который силится ухватить полированную облицовку отвесной набережной; он царапается ногтями, срывается, снова царапается и, обезумев, цепляется еще и еще.

Расплавленная лава течет по жилам, темный огонь проникает во внутренность костей и, одновременно, мертвящий холод абсолютного одиночества и гибели леденит сознание.

«Но, хотя никаких оснований утверждать, что вообще есть Истина и что с ней можно встретиться у нас нет, остается надежда. Именно эта надежда «огненным потоком кипит и клокочет в жилах». Не будь надежды, кончилась бы и пытка. Впрочем, недостоверно и то, что я чаю Истины. Может, и это — только кажется. А кроме того, может быть, само казание не есть казание?

Задавая себе последний вопрос, я вхожу в последний круг скептического ада, — в отделение, где теряется самый смысл слов. Все превращается во все, каждое словосочетание совершенно равносильно каждому другому. Тут ум теряет себя, теряется в бездне. Это — граница абсолютного безумия».

Значит, и скепсис — радикальное сомнение — ведет вникуда.

6.      Мудрая надежда

Если присмотреться, в предыдущих суждениях была допущена одна незаметная оплошность. Мы ищем Истину, то есть нечто достоверное, то есть то, что было бы абсолютно доказано. Но в наше всеотрицание прокралось одно чисто догматическое (то есть недоказанное) суждение: мы признаем искомое первым в своей доказанности, так как (внимание, догматизм!) «из недостоверного не может получиться достоверного» и искомое достоверное не может оказаться результатом соединения недостоверных предположений.

Начинается все заново: Мы не знаем, есть ли хоть одно Достоверное положение; если оно есть, то не знаем, является ли оно первым; впрочем, того, что мы не знаем, мы тоже не знаем и т.п.
Но здесь закрадывается Надежда.

Мы не знаем, есть ли Истина; но если она есть, мы не знаем, может ли привести к ней разум; и если может, то мы не знаем, каким образом. Поэтому мы говорим себе: все равно наши шаги ничего не значат, поскольку мы ни в чем не уверены; так что не попытаться ли пойти ощупью, наудачу, на свой страх, на авось вырастить что-нибудь, руководствуясь не философским скепсисом, но своим чувством.

И здесь впервые звучит не утверждение Надежды (его мы тут же бы отвергли — вернее, подвергли бы сомнению), а Тон Надежды, уже не лежащий в плоскости рационального мышления.

Поскольку рассудок не в состоянии доказать ни необходимость оставаться в рамках этого самого мышления, ни необходимость выйти за ее пределы, мы, движимые Надеждой, выходим за рамки рассудочности и обращаемся к идее Всеобъемлющего Бытия, одновременно постижимого и непостижимого, конечно и бесконечного, т.е. такого, которое оправдывало бы одновременно и закон тождества, и закон дискурсии, не сводя их в тупик или пустую бесконечность.

Чтобы не утомлять вас дальнейшими витиеватыми выкладками, привожу только суть, только выводы, только выход:

Это Всеобъемлющее Бытие есть Бесконечное, мыслимое как единый, в себе законченный Субъект. Через Него мы все познаем, не падая в пропасть всеотрицания; наше «сейчас» не есть оторванный от прошлого и будущего кусок бытия, повисший во времени и пространстве; он есть лишь форма восприятия  Вечности, он един и с будущим и с прошлым, о котором можно сказать, что «прошлого нет — потому что оно всегда где-то есть».

Этот Всеобъемлющий Субъект выводит нас из самозамкнутости, соединяя нас с Собой и друг с другом, так как Он есть Любовь, и Любовь не как психологическое состояние, а как онтологический акт, как самое достоверное и реальное Бытие. Мы живем в Боге и Бог живет в Нас. Вся Истина доступна только Богу, ибо это и есть Он Сам; но Истина — не застывший предмет, Она — Субъект, не лишенный воли, Она деятельна и способна сама раскрываться во времени и пространстве, в нас.

Таким образом, повторим, что

«Полнота всего — Бог»

и ведение, и Смысл, и Любовь, то есть выход из вечного одинокого умирания в пустыне самозамкнутости, можно получить лишь чрез Него и от Него.

Аминь.

19.06.12