Вместо эпиграфа
Всё трудней мне дышать этим воздухом,
всё яснее мне видится небо.
Если день мой наполнен лишь отдыхом,
значит, жизнь наполняется небылью.
Среди гнусности, среди варварства
вижу свет. Ну, а как иначе?
Если день мой наполнен радостью,
значит, ночь не пройдёт без плача.
Я с судьбой не играю в прятки
и не прячу лицо от ветра.
Мир мой полон пока загадками,
и – спасибо ему за это…
Дорога к Третьему Храму
***
Кто сказал,
что стихотворение – это только рифма?
Кто сказал,
что рифма – это уже стихотворение?
Всё глубже вхожу в реку –
ней нет дна.
Что ждёт меня на глубине?
И где она – глубина… слова?
***
Кто-то всегда меня обгоняет.
Куда б ни спешил я, всегда находится
кто-то успевший раньше меня.
Впору к этому уже и привыкнуть.
Гордые своей микроскопической победой,
опередившие поглядывают на меня свысока,
пристроившись где-то в середине бесконечной очереди.
Очереди – куда?
И сами, наверное, не знают…
Им, счастливчикам, трудно понять,
как это никуда не спешить
и не гнаться за призрачной мечтой.
Им наверняка не понять,
почему мне больше всего на свете интересно
слушать, как поют птицы,
наблюдать за растущей травой,
взвешивать на ладони
невесомый тополиный пух,
скорбеть по муравью,
раздавленному чьим-то грубым башмаком…
Ох, как им трудно понять меня!
Ведь они едва ли подозревают,
что глупо торопиться
на дороге к своему Третьему Храму.
***
Вначале мир был круглым и мягким,
как тёплые мамины руки.
Потом стал овальным и немного зыбким,
как утреннее солнце сквозь лапы елей.
Затем – квадратным и непослушным,
словно выведенный в школьной тетрадке
неуклюжим пером первоклассника.
Потом он стал треугольным и жёстким,
бесконечно требующим доказательств,
совсем как пресловутая теорема Пифагора.
Сейчас он сужается в линию,
похожую на стрелу.
Куда мне направить её?
И по силам ли натянуть тетиву,
чтобы выстрелить в цель,
которой ещё и сам не ведаю?
***
Что-то мы утеряли, а что – непонятно.
Раньше,
скажем, в каком-нибудь девятнадцатом веке,
бредёшь себе по пыльному просёлку,
и в развалах оврагов, отодвинув синий полог леса,
вдруг полыхнёт с холма золотая яблочная маковка
едва различимой деревянной церквушки.
И что-то тёплое, по-домашнему щемящее
потрётся о твою душу,
совсем как осмелевший беспризорный котёнок.
…А сегодня вместо тихих церквушек
холодное серебро водонапорных башен
и далёких заводских корпусов.
Словно примеряешь на себя костюм с чужого плеча
и брезгливо отпихиваешь ногой котёнка:
фу, какой царапка!
Не поленись, дружок,
присядь на корточки
и повороши мягкую кошачью шёрстку –
вдруг туман, который столько лет окружал тебя,
а ты его так и не замечал,
вдруг этот туман рассеется
и снова мигнёт
полузабытая и далёкая, одному тебе видимая
золотая яблочная маковка?
И ведь мигнёт однажды…
***
Мы когда-то играли в войну
в наших старых и добрых подъездах,
пересказывали взахлёб
письма родственников с целины.
А теперешние мальчишки
у компьютеров ночи проводят
и играют в другие игры.
Вот какие они у нас!
Мы когда-то играли в войну
и ходили в отцовских пилотках,
сохранённых с последней войны.
А теперь те пилотки в музеях.
Пусть же в мирные игры играют
сыновья в наших старых подъездах,
чтобы не было больше пилоток,
остающихся после нас…
МЕЛЬНИЦА
Скрипит большое деревянное колесо
старинной мельницы.
Где-то капает вода.
Засыпаю.
В коричневом полумраке оконца –
пунктиром цепочка звёзд.
А крайняя, самая маленькая,
с любопытством глядит в ручей,
наверняка удивляясь своему отражению.
Спи же, засни, ручей,
притуши свои звёзды –
пускай и они отдохнут до утра.
Лишь скрипучее колесо
не может никак остановиться.
Всю ночь оно будет нашёптывать
о том,
как когда-то давным-давно,
кто-то задолго до меня,
изведав глубин и коснувшись светил,
всё-таки сумел отыскать
в этом бескрайнем и меняющемся мире
свою старую чудесную мельницу…
***
По этой извилистой каменистой тропке
среди бесконечных холмов
ты спускалась навстречу своему избраннику
ещё в далёкие библейские времена.
Ты никогда прежде не видела его,
но сердце подсказало,
что это он, тот единственный,
с которым тебе суждено жить в веках.
Ты спускаешься по этой тропке и сегодня.
Звонко пощёлкивают камешки
под подошвами сандалий.
Ветер запутался в твоих густых волосах,
но эхо твоего разгорячённого дыхания
не нарушает тишины
вот уже столько тысяч лет…
Я люблю тебя, моя земля,
оттого и пытаюсь найти эту заветную тропку.
А может, уже давно на ней,
только не знаю, куда она выведет.
Но ведь приведёт же она меня куда-то?..
***
Словно в лихорадке писал стихи всю ночь,
пил горький чай и дымил сигаретами.
Утром забылся тяжёлым сном,
а в полдень попробовал прочесть написанное.
Где эти строки? Куда они исчезли?
Может, их растворила ночь?
Сплошные многоточия…
Попробую прочесть в сумерках.
ЛИТИНСТИТУТ
Филология, как суровый армейский старшина,
загоняет нас, шаловливых первогодков,
на прокрустово ложе строгих литературных уставов.
О, дремучая старославянская вязь
с её ускользающей в глубину веков
неприступной и ослепительной красотой!
(Сиди и ломай голову над словом
понятным, но непереводимым…)
О, буря высоких античных страстей,
которые – по утверждения профессора мудрого –
непреходящи и до сих пор злободневны!
(Из варягов во греки рабом подневольным
плывёшь, прикованный к вёслам…)
О, бедная-бедная литература Древней Руси,
которую жёг и истреблял,
но, слава аллаху, так и не истребил
надменный и злой иноземный вандал!
(Вгрызаешься в тексты, пыля словарями,
а тянет с друзьями в кафе на углу…)
А дальше всё больше,
а дальше страшнее…
Нас давят железными и ласковыми объятьями
непререкаемых авторитетов,
стреляют в нас пушечными ядрами
хитроумных терминов,
душат необъятными томами
скучных до вывиха скул монографий…
Но всё равно нам чудом удаётся
отыскать крохотную лазейку,
чтобы сочинить что-то своё, заветное.
Завидуйте и не завидуйте нам,
вечным первогодкам литературы –
нам, счастливым неудачникам
и неутомимым изобретателям
изумительных велосипедов!..
***
Мои сумасшедшие братья,
рисующие странные картины,
пишущие безумные верлибры,
сочиняющие атональную музыку!
Что вам не хватало в этой жизни?
Вы могли бы стать первоклассными обывателями:
работать не более других,
вкусно есть и глазеть в телевизор,
дремать с баночкой пива и ворчать на жену,
шумно ездить с друзьями на шашлыки
и потихоньку – к старым подругам…
Вашу безоблачную жизнь
омрачала бы всего одна проблема –
растущая дороговизна.
Но и с этим вы худо-бедно справились бы.
Вы могли бы стать первоклассными обывателями,
мои сумасшедшие братья,
рисующие странные картины,
пишущие безумные верлибры,
сочиняющие атональную музыку!
Почему бы вам и в самом деле
не пойти проторенными дорогами?
Ведь всем известно, как легко
рисовать парадные портреты,
писать хвалебные оды,
сочинять эстрадные шлягеры,
а главное,
добиваться простейшими способами
уважения и почёта,
а значит, решать любую проблему.
Вы об этом, конечно же, прекрасно знаете,
мои сумасшедшие братья,
такие категоричные и неуживчивые,
порой воюющие даже друг с другом!
Что останется после вас,
если вы нисколько не задумываетесь о вечности?
Вам просто некогда о ней задумываться…
Даже если останется после вас
невесомое это напрасных поисков и сомнений,
исчерканные черновики и разрезанные холсты,
пепел от бесконечных сигарет и немытые стаканы –
руины вашего несостоявшегося бытия –
всё равно я не изменю вам
и буду всегда одним из вас,
мои сумасшедшие
и по-настоящему счастливые братья…
РАССУЖДАЯ ЛОГИЧЕСКИ
Рассуждая логически, я не прав,
выискивая что-то большее, чем даёт
этот мир, очерченный строгими рамками правил.
Возможно, в моём возрасте пора уж остепениться,
больше времени уделять семье,
завести удобных друзей
и мыслить куда более конкретными категориями.
Рассуждая логически, я не прав,
бросаясь из одной крайности в другую.
И как я до сих пор не сумел понять,
что в серединке лучше и надёжней!
Ведь всем известно, - кроме меня! –
что в воздушных замках нет
коммунальных удобств и прочих прелестей.
Рассуждая логически, я не прав,
потому что даже не пытался запрограммировать
своё счастье и, естественно, карьеру.
Рассуждая логически…
Рассуждая логически…
Неужели сердцем думается хуже, чем рассудком?!
И почему нужно поступать так, как принято?
Вы бы попробовали пожить хоть денёк
в воздушном замке,
подышать свежим ветром высоты
и хоть на миг забыть о квадратных метрах
и красивой кафельной плитке для туалета!
Высь, чистота, полёт…
Вот что такое, братцы, воздушный замок!
Там здорово…
Но… куда-то всё же нужно смывать нечистоты,
от которых никуда не денешься,
кто бы подсказал?
Ведь если рассуждать логически…
***
…и вот я с ним познакомился. У этого длинноволосого Поэта были всегда обкусаны ног-ти, и он их беспрерывно полировал о клетчатую несвежую рубаху с грязным воротником. Вероятно, ему было просто некогда следить за собой.
Он сказал мне:
- Ты странно живёшь: оцениваешь мир традиционными категориями, общаешься с людь-ми, которым наплевать на высокое, и даже не пытаешься постичь очевидной двоякости вещей. Как ты можешь быть после этого кому-то интересен – даже тем, над кем посмеива-ешься? Это так скучно…
Несомненно он был хитрецом и отлично знал, как уязвить меня побольнее, ведь больше всего на свете мне хотелось быть кому-то по-настоящему нужным, а значит, любимым и понятным.
Докажу ему, решил я, что тоже чего-то стою.
Клетчатую рубашку я завёл уже назавтра, обкусал ногти и попробовал витать в заоблач-ных высях, куда никогда раньше не забирался. Не опускаясь на грешную землю, я выце-живал из своего больного самолюбия какие-то жуткие образы, которые, как казалось мне, были чем непонятней, тем прекрасней и возвышенней.
Поэт усмехался, глядя на меня, и великодушно протягивал руку. Обкусанные ногти ще-котно царапали мою ладонь.
- И всё равно это ещё не ты, - бормотал он, - а тот, кого пытаешься изображать.
Мы шли с ним туда, где полыхали зелёные зори и покачивались от кудрявого ветра синие деревья. Гигантские светляки невызревших откровений с шумом проносились мимо нас, обдавая холодом своих твердокаменных светящихся тел и запахом чуть заплесневелой и ноющей, как больной зуб, безысходности.
В испуге я закрывал лицо ладонями, но Поэт раздвигал их и кричал в самое ухо:
- Ты уже научился видеть необычное в обычном. Теперь попытайся вернуться из этого не-обычного назад… И лишь тогда, может быть…
Что будет «тогда», он не говорил, и я убежал от него. Долго он не мог догнать меня – да и гнался ли? Только когда я в изнеможении упал, он возник откуда-то, наклонился надо мной и сказал как ни в чём не бывало:
-…лишь тогда, может быть, ты приблизишься к себе настоящему. А всё остальное – суета и ошибки. Не падай духом, дружище!
Потом легонько потрепал меня по волосам и неспешно пошёл по едва заметной тропинке в свои зелёные зори и синие леса.
А я? Как мне быть? Почему он не позвал меня с собой?
Где эта тропинка? Почему её больше не видно?
***
меняю маски
Фавна - на Сатира
Пьеро – на Арлекина
шута – на мудреца
а свирель моя по-прежнему молчит…
какую маску мне ещё примерить
чтоб звук родился
и чужих сердец коснулся?
ИДТИ
вглядеться в даль и увидеть
бесконечные ступени
теряющиеся во мраке
оглянуться назад
на клубящийся туман
скрывающий пройденное
посмотреть вокруг себя –
на глубокие пропасти справа и слева
где чьи-то ласковые руки
манят отдохнуть и забыться
Чего тебе ещё не хватает? –
шепчет то ли ветер
то ли чей-то до боли знакомый голос
но покачнуться и идти дальше
потому что впереди ждёт…
***
Убегу от себя самого.
Буду, как и прежде, записным весельчаком,
но никто не узнает, что существует
и моё второе «я» -
колючее и неуживчивое,
питающееся иллюзиями и покорное эмоциям,
но почти постоянно скандалящее
со своей гладкой и компанейской оболочкой.
Ему так хочется мира и согласия
с окружающим миром,
только это никак не удаётся,
как оно ни старается.
Да оно и не старается!
Лишь по ночам, когда я засыпаю,
оно касается своими сухими губами
моего пылающего лба
и всё пытается что-то разглядеть во мне.
А может, просто ждёт,
когда я исполню обещание –
убегу от себя самого.
***
В землю цветок посажу –
Вырастет ли?
В землю зерно посажу –
Вырастет ли?
В землю слезу посажу…
Что это там за бледный росток?
***
Ожиданье грядущей беды:
красное небо вместо заката,
взгляд настороженный редких прохожих,
рябь на воде безветренной ночью…
Померещилось? - Хорошо бы…
Только без этого ожиданья
вдвойне тяжелей…
ТОЧКА
1.
Какой кирпич вытащить из этой стены,
чтобы она рухнула?
Этот?
А может, тот?
Как тяжело выбирать!
Ошибёшься – и всё начинай сначала…
Только бы обрушить эту стену,
стоящую на моём пути.
Пусть от неё и зависит благополучие
этого придуманного чужого мира!
Когда же наступит эта минута?
2.
Ну вот, наконец-то!
Огромным комком пыльного тряпья,
битого стекла, мотков ржавой проволоки,
чего-то стонущего и шевелящегося –
всё катится куда-то вниз.
Закрываю глаза ладонями и жду.
Зловоние разрушенного мира
всё ещё обдаёт меня,
но ветерок… ветерок…
Пока раздумываю,
липкие марки нетерпенья
уже наклеиваются на конверты,
в которые я пытался втиснуть свою душу,
чтобы лететь письмом в неведомое.
И всё же лечу.
4.
Из хаоса звуков выплывает мелодия,
полузабытая и знакомая,
но такая далёкая…
Хотя и она мне уже не нужна –
кому её петь и для чего?
По-прежнему пытаюсь связать воедино
свои ощущения…
Но разве это возможно?!
5.
Сквозь пальцы сочится лунный свет,
и я без удивления разглядываю его.
Уродливые тени от пальцев
похожи на лучи – только тёмные.
Как они растут и шевелятся,
растворяясь в бесконечном мраке,
эти страшные лучи!
6.
А что там за ними?
За этим мраком?
7.
Стоит сжать ладонь,
и лучи сойдутся вместе, вырастут,
станут толстыми, как брёвна,
и будут всё время увеличиваться,
пока не поглотят остатки света.
Чем всё это закончится?
8.
А может, потом будет лучше?
9.
Сжимаюсь и прячусь у себя в ладони.
Ах, какая благословенная тишина и мрак!
Ни света, ни грохота,
Ли ласковых врагов, ни грубых друзей…
Только бы случайно не разжать ладонь.
10.
Впрочем, я совсем маленькая точка,
почти невидимая и никому незаметная.
Ну-ка, попробуйте отыскать меня
в бесконечных сферах этого тёмного света!
11.
Даже мелодия –
моя последняя надежда –
и та не отыщет меня нигде…
12.
Хотя я,
может быть,
и необъятнее этого огромного выдуманного мира!
***
стучись в меня изнутри
погружаюсь лицом в голубое
фальшивые звуки как эхо от прожитых лет
и глаза всё не стали источником света
вокруг ко всему безучастные люди
куда-то спешат, задевая меня,
а мне уже всё равно
лишь какая-то тихая нежная песня
с запредельных вершин слабым эхом скатилась
и отзвук её как надежду
как последнюю в жизни надежду
никогда ни на что не сменяю
с нею легче лететь
если сяду – уже не взлечу
***
двуликий Янус на меня глядит
смеётся и одновременно плачет
одни уста твердят:
будь веселее
ведь ты из тех, кто век не унывал
тогда в потоке будней ты отыщешь
всё, что искал…
уста другие говорят:
напрасно
ты укрываешь за решётку смеха
тоску и боль
смелее будь - прорви преграды
пусть злость твоя потоком хлынет
и тебе тогда
намного легче станет…
смеюсь и плачу я одновременно
двуликий Янус на меня глядит
***
Странное моё отражение в зеркале!
Похожи мы с ним или не очень?..
Когда говорю я, оно молчит,
Шевелит губами, а голоса нет…
Наверняка отражение лучше,
мудрее меня, дальновидней!
Ведь я до сих пор
путаю правое с левым –
и не считаю это большим грехом.
Спешу, когда лучше притормозить,
в упор гляжу, когда лучше бы
взор потупить…
А оно, моё отражение,
вряд ли ошибается
в таких простых вещах.
Никогда мне, наверное, не понять
Этих простых армейских истин!
Странное моё отражение в зеркале –
как мы с ним не похожи…
ПРОДАВЕЦ ЛОТЕРЕЙНЫХ БИЛЕТОВ
Между газетным ларьком и овощным подвальчиком
уже который год я вижу одинокого старика –
продавца лотерейных билетов.
С раннего утра и до позднего вечера
сидит он на низком раскладном стульчике,
и на его самодельном проволочном лотке
гордо распушивают свои петушиные перья
радужные лотерейные билеты.
Редкий прохожий притормозит около старика,
а он всё сидит и ждёт,
обмахивает старой соломенной шляпой
коричневое морщинистое лицо и – ждёт.
Мимо проходят люди, дни, годы, эпохи,
но не замечают одинокого старика.
Иногда он словно просыпается
и начинает всех хватать за рукав,
предлагая билеты –
эти маленькие символы надежды
на скорую удачу и победный выигрыш.
Отупевший в своей унылой и однообразной работе,
он цепляется даже ко времени,
несущемуся мимо него,
задевает лёгкую ткань минут и часов,
струящийся шёлк недель и месяцев,
порой касается тяжёлой парчи лет.
Но его обдаёт только смрадным дыханием
давно позабытого прошлого…
Сжалится кто-нибудь и купит билет-другой.
А время билетов не покупает –
не нужно ему ни надежды, ни удачи.
Одиноких же, всеми позабытых стариков –
продавцов лотерейных билетов –
ему и подавно не нужно…
ЯБЛОКО
Яблоко на сломанной ветке.
Листья сухие и ветви –
как безвольно разжатая пятерня.
Кому это дерево помешало?!..
Только не думают корни о смерти,
гонят древесную кровь по стволу
к последнему краснощёкому яблоку.
Не торопись, прохожий, остановись
и поблагодари умирающее дерево
за этот бескорыстный последний дар.
Кому этот дар? Неизвестно…
Но оставь это яблоко птицам небесным –
оно уже не для тебя.
ПОДОБИЯ ВЕЩЕЙ
***
Глаза светлячков черны, словно ночь.
Как всё разумно в природе!
Должна же быть
у каждого живого существа
своя – хоть крошечная –
но загадка!
***
Абрис ветра выдаёт дымок от костра
или даже туман,
ещё не опустившийся росой на траву.
Откуда он прилетел, этот ветер?
Дыхание чьих горячих губ
он принёс в своих ладонях?
А может, в нём растворился
чей-то крик?
Или смех?
Или плач?
Но дымок быстро тает,
а туман оседает росой,
и больше не видать ветерка.
Снова тайна вокруг.
ОЖИДАЮ
Когда я подхожу к твоим дверям,
раздвигая бурьян, выросший на дороге,
мне слышится за спиной
тоскливый вой ветра в голой жёлтой степи.
Конечно же, я никогда не застану тебя.
Я даже не знаю, помнишь ли ты о своём доме.
Уныло скрипит рассохшаяся дверь
под порывами ветра.
Но всё равно мне легко и спокойно.
Сяду на замшелую скамью,
напьюсь дождевой воды из старого кувшина
и стану смотреть в окно, ожидая тебя.
Утро сменит вечер, а там уже ночь.
По тонкой цепочке звёзд
стекает серебро в засыпающую степь.
На тропинке, ведущей к твоему дому,
сгущается мрак.
Лёгкий луч скользнул по остывающим камням…
А вдруг это ты?
УМИРАЮЩИЙ НОРВИД
1.
Врачи сказали:
ночью наступит кризис,
и, если всё обойдётся,
то это просто чудо.
2.
А за окном бушевала гроза,
и в разрывах туч
почти не мелькало чистое небо.
3.
Пылающий и измождённый,
поэт пытался заснуть
и никак не мог,
потому что больше всего на свете
его сейчас мучил вопрос:
что будет завтра –
дождь или ясная погода.
***
Он любил птиц, но был прикован к постели.
Целыми днями его бесцветные угасающие глаза
глядели в открытую дверь балкона на птиц,
купающихся в жарких лучах солнца,
в нежной прохладе лёгкого ветерка,
в похрустывающей изумительной высоте…
Когда его не стало, первое время казалось,
что появилась новая незнакомая птица,
маленькая и хрупкая,
робко пробующая свои неокрепшие крылья,
но поднимающаяся,
всё время поднимающася
в прозрачную бесконечную высоту
с какой-то нептичьей жадностью
к движению и скорости.
В высоту, которой всем нам так не хватает
при жизни…
***
Со взрывом в ясном небе
уходит самолёт за звуковой барьер.
Зачем всё это нам, земным,
которым часто не хватает
покоя, тишины, раздумий?
Ах, забыл –
нас привлекает скорость…
Замрут на миг пичуги на деревьях,
но отгремят небесные грома,
и – вновь поют.
А мы завидуем –
им или лётчику далёкому –
едва ли сами знаем…
***
Хочешь объять необъятное?
Что же, попробуй.
Только, наверное, не стоит.
Даже когда мы стоим в полумраке,
столько часов обнимая друг друга,
и говорим: как прекрасно мгновенье! –
время,
неслышное время,
летящее время,
время – оно всё равно обнимает нас…
ПОДОБИЯ ВЕЩЕЙ
1. Вспоминаю высокие стены детства в огромных комнатах с уймой скучных и до конца исследованных вещей. Часами сидел я на покачивающемся диванном валике и рассматривал тусклую лампочку в пыльном красном цветке абажура. Я ещё не понимал, но уже чувствовал, что всё находится в тесной и неразрывной связи, а мы – всего лишь скромные подобия окружающих нас вещей.
2. Я рос, и вместе со мной росли улицы и дома. Непослушный асфальт упрямо выво-рачивался из-под колёс моего велосипеда, и я с ненавистью толкал его незаживаю-щими от ссадин коленями. Неудачи бесили меня, и я до безумия завидовал счаст-ливым обладателям выигрышных билетов, не понимая, что во всём происходящем есть своя закономерность. Я даже начинал опасаться окружающих меня предметов. Они это, наверное, чувствовали и коварно мстили мне. Ведь мы всего лишь их по-добия – подобия окружающих нас вещей.
3. Я всегда ненавидел своих учителей, потому что они были старше, и это давало им право диктовать и упрекать меня в незнании жизни. Наверное, буду ненавидеть и своих учеников, если они у меня когда-то появятся. Нет ничего презренней слепого обожания и повиновения. Доверие никогда не должно быть безоговорочным. Моими учителями стали книги, с которыми я не стеснялся спорить и не соглашаться. Они учили меня не быть рабом вещей, и я старался, старался, но… Как трудно быть свободным! Ведь мы всего лишь скромные подобия окружающих нас вещей.
4. Вот так мы и живём среди вещей, алчные до умопомрачения и щедрые до самопо-жертвования. С любовью прижимаем мы какие-то вещи к груди и тут же с ненави-стью отбрасываем их в сторону. Мстят ли они нам за это?.. Невозмутимо и бес-страстно проходит сквозь нас время, не обращая внимания на трепещущие комочки наших желаний и сомнений. Чьи-то вкрадчивые уста то и дело шепчут нам в уши: не пытайся проникнуть в тайну, потому что ты даже не знаешь, что она не в тебе, а вокруг тебя – в вещах видимых и невидимых. А сами-то мы всего лишь скромные подобия окружающих нас вещей.
5. Обидно. Но, может быть, нам всё же удастся когда-то разгадать эту загадку?
ОЛОВЯННЫЕ СОЛДАТИКИ
Оловянные солдатики,
Мои самые любимые игрушки в детстве!
Сколько игр я придумывал с вами!
И не было на свете полководца,
выигравшего сражений больше, чем я
со своим оловянным воинством.
Бежали годы, забывались старые игрушки,
потому что в отличие от них мы взрослели.
Меня увлекло радио,
и я переплавил солдатиков на припой.
Они плавились в консервной банке
и корчились от огня и боли.
Конечно же, они страдали,
мои добрые оловянные солдатики!
Но – молчали, потому что были
настоящими солдатами.
И, наверное, по-своему любили
безусого, но жестокого полководца.
До сих пор работает приёмник,
спаянный на их маленьких оловянных сердцах.
И мне очень часто слышится
в звуках разноголосого эфира
слабое биение их верных сердец
и чёткая оловянная поступь –
поступь моих маленьких учителей
преданности и бескорыстного самопожертвования –
моих добрых оловянных солдатиков…
ПОТЁМКИНСКАЯ ЛЕСТНИЦА
Они бежали, и страх дымился в их волосах.
Они плакали, но не было слёз –
из разбитых глазниц сочилась кровь.
Слабеющие ноги торопливо считали ступени –
сто девяносто две кровавые ступени…
Выстрелы разрывали воздух,
которого так не хватало
обугленным лёгким бегущих.
Ужас липким облаком стелился по лестнице,
а люди сжимали кулаки
и грозили кому-то невидимому.
Дымящийся порт манил их
стальной рукой красного броненосца…
А сверху на всё это невозмутимо смотрел
слепыми глазами Дюк Ришелье,
и ничто не омрачало презрительной улыбки
его тонких бронзовых губ.
В ЭТУ НОЧЬ
Один человек по неосторожности сбил на машине
другого человека и поскорее скрылся,
пока этого никто не заметил.
Врачи спасли пострадавшего…
(Так, кажется, пишут в сводках
дорожных происшествий?)
Всю ночь он не спал, искалеченный и израненный,
представляя себе угрызения совести,
которые должен был бы испытывать
тот, кто его сбил.
А тот, другой человек, в эту ночь спал спокойно,
лишь разок задумавшись перед сном:
не заметил ли кто-нибудь номер его машины
в это злополучное утро?
БЕГЛЕЦ
1.
С опаской раздвигает камыши,
переплывает ледяную реку
и, заслонив лицо от гибких веток,
бежит вперёд неровно и устало.
Растерзанные лёгкие хрипят,
как будто воздуха им не хватает.
Лохмотья, напитавшиеся кровью,
бьют смачно по иссеченной спине.
А где-то сзади крики:
«- Стой! Держи!..»
Вперёд, вперёд… Вот там, за той опушкой…
Но выстрелы взрывают тишину,
и кроме них на свете ничего…
Вперёд, вперёд… Уже почти опушка…
Но скользкий мох уходит из-под ног
и прижимается к лицу,
раздробленному пулей…
2.
Я просыпаюсь в простынях горячих
и долго-долго тискаю подушку,
не понимая, жив я или нет…
А где же тот убитый? Или… снилось?
И успокаиваюсь: да, лишь сон…
3.
… но почему же? Почему?!
Я ясно вижу: на руках моих
кровь запеклась коричневою струйкой
того, застреленного беглеца!..
***
врываешься в дивную ночь
с распахнутой настежь душой
и веришь, что единственный огонёк
на всю вселенную –
от твоего горящего сердца…
так ли оно – неизвестно
и что этому сердцу надо –
поди разберись…
ночная белоглазая бабочка
щекотно скользнёт по щеке
и с лёгким шорохом мохнатых крыльев
вдруг заслонит этот лучик дрожащий…
Беда, если ты не успел заслонить его
ладонями – защитить от ветра…
иначе кому тогда нужно
чтобы ты Атлантом бесстрастным
подпирал упругий и тяжёлый сумрак
нависшего над тобой неба?
ПРОБЛЕМА ВЫЕДЕННОГО ЯЙЦА
Рыдала как-то яичная скорлупа
О прежнем своём внутреннем содержаньи:
«- Ведь я же была и бела, и не глупа –
За что же мне такое страшное наказанье?!»
И, вдаваясь в мистику и потусторонний мир,
Она горевала о душе своей бессмертной,
Из которой вчера кто-то устроил пир,
Зажарив яичницу с ветчиной, наверное.
Осталась скорлупа теперь не у дел,
Но долго кричала она с пафосом и волненьем
О том орле, который так и не успел
Вылупиться из куриного яйца.
По её мненью.
МОНОЛОГИ
1. КУРИЦА
- Вот я бегаю по скотному двору
и безумно боюсь орла, который кружится в небе.
Но какие у него всё-таки замечательные крылья,
и как это здорово – летать!
Если бы я однажды сумела взлететь –
а этому, к сожалению, мешает тысяча причин,
не зависящих от меня, –
я была бы ничем не хуже орла!
Ведь у меня есть всё для полёта –
крылья, хвост и – что там ещё?
Ох, как я бы летала среди облаков
и свысока поглядывала бы на всех!
И пусть вся эта дворовая мелюзга
позавидует мне, летающей курице!
2. ОРЁЛ
- Глупая курица задирает вверх голову
и испуганно смотрит на мои пируэты.
Спустись я пониже, она с громким кудахтаньем
Тотчас забьётся в первую попавшуюся щель.
Глупая, как она не поймёт,
что я охочусь вовсе не за ней,
а за хитрой и коварной полевой мышью!
Это, скажу вам, настоящая охота,
настоящая борьба
между двумя достойными соперниками.
А уж цену я себе знаю!
Ну, разве я получу удовольствие от того,
что схвачу эту беззащитную и жалкую курицу,
всего боящуюся и всему завидующую?!
Если б она хоть чуть-чуть понимала,
что такое ум и воля, сила и настойчивость,
а в её бессмысленных глазах
хоть раз по-настоящему отразился
край солнечного неба,
может, я и посмотрел бы на неё иначе…
3. ПОЛЕВАЯ МЫШЬ
- Вот только бы добежать до ближайшей скирды
и не попасться на глаза этому орлу…
Пусть он потом поищет меня!
Он наивно полагает, что я напугана
его гордым видом, мощной статью
и широкими крыльями.
А меня просто смешит его немигающий взгляд.
А горделивый клюв! А крылья – зонтики!..
Глупо взлетать высоко,
если кормишься всё-таки тем, что внизу…
Пусть он красив и у него такой гордый профиль,
а на мой взгляд он просто глуповат
и даже не подозревает об этом.
Иначе как объяснить,
что он не делает запасов на зиму?
Ведь что может быть прекрасней
в сырую ненастную погоду
пшеницы, заботливо припрятанной
в сухой глубокой ямке?!
Сегодня у орла сильные крылья,
сегодня ему покоряется высота –
но нельзя жить одним лишь днём,
надо копить на завтра. На будущее.
Пусть он и считает меня приземлённой и пошлой –
мне плевать на его голодную романтику.
Да здравствует моё сытое мещанство!
Дети меня отблагодарят…
4. УЛИТКА
Когда я осторожно высовываю голову
из своей красивой перламутровой раковины
и с опаской ползу по траве в поисках пищи,
я никогда не забываю про свой драгоценный домик.
Я заботливо тащу его на спине –
Нельзя же оставлять такое богатство без присмотра!
Его запросто похитят те, у кого нет
такого удобного и надёжного жилища.
Потому и судачат завистники
о моей скупости и недоверчивости.
Но не такая уж я скупердяйка,
и мне, честное слово, не жалко ничего на свете…
кроме моего маленького сокровища!
Пусть плодят сплетни обо мне –
это удел неудачников и недоброжелателей.
С какой бы радостью поселились они
в моей перламутровой раковине,
зазевайся я хоть на мгновение!
Но – зарубите себе на носу! –
я бдительна и недоверчива.
Потому и не будет ни у кого никогда
такого замечательного дома, как у меня!
ГРУСТНАЯ БАСНЯ С ДВУМЯ ОКОНЧАНИЯМИ
У одной старой и позабытой всеми старухи
жила собака, такая же старая, как и она.
Собака очень любила, когда её чесали за ухом,
и вместе они очень любили сидеть у окна.
Сколько же интересного в мире творится!
Эх, сбросить бы десяток-другой годков
и ещё кому-то хоть в чём-то пригодиться,
а то ведь не с кем переброситься даже парой слов…
порой старуха грустно вздыхала и говорила:
« - Кто из нас с тобой, собачка, друг дуга переживёт?»
Собака же понимающе ухом поводила
и виновато смотрела в беззубый рот.
Вот так они, забытые всем светом, и жили,
старуха и собака – маленькая семья.
Из окна смотрели, по вечерам молоко пили
и вязали носки многочисленным невесткам и зятьям.
Первое окончание басни:
Как-то однажды старуха не проснулась,
а собака так и не смогла её разбудить.
Уселась у двери, нос в тапки уткнула
и принялась тихонько и жалобно выть.
А потом и она умерла у кровати старухи,
может, от голода, а вероятней всего, от тоски.
И ещё долго подрагивало мохнатое ухо,
словно от почесывания костенеющей руки.
Второе окончание басни:
Как-то однажды умерла собака –
долог ли от веку собачий век!
Старуха сгорбилась и осунулась вся как-то,
ведь никто так не привязчив, как одинокий человек.
А спустя неделю умерла и старуха –
совсем немного собаку пережила.
И лишь ветер за окном постанывал глухо,
заглядывая в комнату сквозь пустую зелень стекла…
И ещё:
Не загорался больше свет в пустой квартире.
Но ничего не изменилось в этом мире…
ЗАСВЕЧЕННЫЙ НЕГАТИВ
НОЧЬ
Ночь, пришла ночь
на смену суете дня,
на смену яичнице заката,
гордая и неприступная,
выпив остатки дня,
как прекрасная Клеопатра
растворённую жемчужину.
Ночь, пришла ночь,
скупая, как Крез,
и расточительная одновременно,
рождающая страхи,
но не дающая облегчения,
с чуткими весами звёзд…
Ночь, пришла ночь,
выдыхающая дивную свежесть
бесконечных миров,
так отчётливо видимых
сквозь вязкий кисель неба
чёрного и беспредельного
до головокружения…
Ночь, пришла ночь,
уверенно обнимающая тебя
нежными руками любимой,
и кто теперь сумеет разобрать,
чьи горячие губы
ненароком прикоснулись к твоей щеке
в непроглядном космическом мраке…
МЕЖДУ НОЧЬЮ И УТРОМ
Ещё чуть-чуть – и ломанный лучик солнца
пронзит серую тушу тени.
Ещё чуть-чуть – и скрюченные пальцы ночи
перестанут скрестись в закрытые ставни.
А грузовики уже приносят в город
пряное парное молоко рассвета
в широких утробах молочных цистерн.
Добродушные герани кивают им вслед
своими мясистыми листьями с балконов…
Лишь у любовников на губах
всё ещё не остыл последний поцелуй,
а в глазах – по-прежнему океаны ночи.
Они сейчас далеко-далеко…
Потому так внезапно
и настигает их утро.
***
Что такое стихи?
Не знаю, до сих пор не знаю.
Но когда кладёшь перед собой лист бумаги
и говоришь: «Сейчас напишу стихотворение»,
можешь быть уверен –
ничего у тебя не получится.
Они настигнут тебя
в самом неподходящем месте,
когда нет даже минуты свободной,
когда всё валится из рук,
когда вовсе не до стихов.
И ты вдруг почувствуешь:
ну, вот оно, началось…
Беда, если под рукой не окажется
огрызка карандаша и клочка бумаги.
ПОПЫТКА РИФМЫ
Я сделал лодку из дольки апельсина,
И, когда мы плыли по Клубничной реке,
Ты упала в воду, зацепившись за травинку,
А потом сказала, что было мало места в челноке.
И, когда мы прикуривали сигареты от солнца,
Ты, как всегда, обожгла об лучик свой нос,
На росинку взглянула злым и узкоглазым японцем,
Хоть это была и чистейшая из рос.
И уж наверняка значку из одуванчиковых пушинок
Ты предпочла бы скучную золотую брошь…
Как всё-таки много в этом мире тропинок!
Ну, почему ты как назло не по моей идёшь?!
Но, если тебе ещё кто-то напишет строки,
В волнении коверкая и ломая ритма частокол,
Постарайся увидеть мир не таким убогим,
Ведь я же недаром для тебя его однажды изобрёл!
***
С чёрною лентой и красным цветком ты танцуешь.
Наши пальцы сплелись, как лоза винограда.
Цедят радость медовую
глупости наши…
Фотокамера?
Эй, улыбнись, я снимаю!
…Только камера ветхая грустно вздыхает,
вспоминая свои позабытые снимки,
на которых суровые старые люди
в одеяниях чудных и позах неловких
упрямо сжимают тяжёлые трости,
глядят в объектив, как на дивное диво.
А за спинами их так наивно и мило
Блекнут грубые краски наивных пейзажей…
Снимай же нас, камера,
с искоркой счастья в глазах
и улыбкой,
что нашим дедам и не снилась!
Только учти,
что едва ли получатся снимки –
наши улыбки засветят любой негатив…
***
Говорят, солнце больше земли во много раз,
Но… почему оно такое маленькое,
Когда ты держишь его на ладошке
В закатный час?
Мы лежим в траве и болтаем ногами.
Я грызу травинку и пишу стихи
На сигаретной коробке.
А у тебя дела поважней моих –
Ты взвешиваешь солнце на ладошке,
И от твоего тепла оно плавится
В раскалённую плоскую лепёшку.
Устав, мы засыпаем,
И солнце незаметно стекает за горизонт,
Забрызгав раскалёнными каплями звёзд
Потемневшее небо.
Сигаретную же коробку с моими стихами
Унёс разгулявшийся ночной ветерок,
Чтобы почитать на досуге.
Мы спим спокойно и счастливо
С блаженной улыбкой на устах
И сознанием честно выполненного долга.
Да и как, скажите, не утомиться
От такой титанической работы?!
ОБЕЛИСК
Помнишь, как той сумасшедшей осенью
мы бродили с тобой по лесу,
прыгали по жёлтым камням,
собирали крохотные голубые цветы,
звонко смеялись и дурачились?
Тогда я впервые поцеловал тебя…
Внизу под нами тонкая ленточка шоссе
поблёскивала солнечными зайчиками
автомобильных стёкол.
Вдали розовели спелыми апельсинами
купола монастыря «молчальников»,
а мы прятались за деревьями
и кидали друг в друга шишки.
Вниз по склону стелился
линялый, с проплешинами ковёр
тонкой сухой травы,
и, если приглядеться, почти у самой дороги,
прячась за последние деревья
и словно стесняясь,
примостился крохотный обелиск,
чистый и белый, как облака над головой,
с маленькой шестиконечной звёздочкой,
очень похожей на звёздочку
на крыле реактивного самолёта,
пролетающего над нашими головами…
Среди яркого солнечного праздника осени
это было так неожиданно, что мы замерли.
Я заметил, как между твоих бровей
пролегла тоненькая суровая морщинка.
Мы смотрели вокруг себя и уже не видели
ни деревьев, ни голубых цветов,
ни жёлтых камней, ни осени…
Уходили мы порознь, не разговаривая,
и лишь раз оглянулись,
но в быстро наступающей темноте
уже не различили ни букетов,
оставленных нами,
ни скромного белого обелиска.
Лишь звёздочка долго ещё мигала нам
то ли откуда-то из-за камней,
то ли с высоты
с крыла реактивного самолёта,
на мгновенье замершего над нами…
ТЕЛЕФОННОЕ ОДИНОЧЕСТВО
Может, это и есть одиночество?
Меня одолевают телефонные звонки:
- Это пекарня?
- Простите, когда будет самолёт на Лондон?
- Пора бы вам, уважаемый, уже подать декларацию
о доходах? Ох, доиграетесь…
- Ответьте, пожалуйста, на несколько вопросов
для улучшения работы телеканала для домохозяек…
- Софочку можно?..
Ну, разве это не одиночество?!
В раздражении бросаю трубку.
Тишина.
Звон тишины.
Комариный писк тишины.
Но… снова:
- Мастерская? Что за беспорядок? Когда всё-таки
придёт мастер чинить холодильник?!
- Алло! Ответьте Стамбулу. Что?!.. Как это не Бобмей?
- Извиняюсь, Софочку можно?..
Вот, наконец, и ты звонишь.
Но все твои разговоры лишь о друзьях,
модных фильмах и платьях.
Будто нам не о чем больше поговорить!
Так и живу я в своём телефонном аду,
проводом гибким прикованный к одиночеству.
Но, представьте себе, стал замечать я:
если молчит телефон хоть пятнадцать минут,
места себе найти не могу,
и всё жду чего-то, никак не дождусь.
Видно, уже не прожить мне без этого
ненавистного телефонного одиночества.
Что же это за наваждение?!
Но… слава Б-гу, звонок,
трелью весёлой взрывающий барабанную перепонку:
- Передайте, пожалуйста, Софочке,
что я буду звонить, пока не дозвонюсь…
***
Всё, что мне нужно от тебя –
это лучик света сквозь шторы,
лёгкий запах твоих сигарет,
стук каблучков в полутёмном подъезде…
Всё, что мне нужно от тебя –
это грусть моя и одиночество,
стихи, что ещё не написаны,
слова, что ещё не сказаны…
Всё, что мне нужно от тебя –
это забытый тобою цветок,
редкая улыбка и показное равнодушие…
Хотя я знаю отлично,
что ты не умеешь быть равнодушной!
А ещё мне нужно –
всё-таки знать, что ты где-то есть,
и тебя даже кто-то любит,
но ты всё равно одинока без меня,
как бы ты этого ни хотела…
***
Горит звезда вечерняя
в разрывах облаков,
мигая
вполнакала…
О, дети НТР!..
***
Что в письме я тебе напишу?
Как простуженный ветер
поёт в одиноких аллеях?
Как, запутавшись в ветках,
стекает чернильная ночь,
расплываясь причудливой тенью у ног?
Сколько писем тебе написал я
на листьях деревьев
и, забыв запечатать конверт, отправлял!..
Но ругался в сердцах почтальон седоусый,
и летели в траву мои письма сухою листвой.
Не прочтёшь их теперь ты…
Но я не печалюсь!
Новых листьев ещё начеканит мне осень,
и они долетят до тебя.
Обязательно долетят.
Ты прочтёшь, наконец,
как простуженный ветер поёт,
как последние капли чернильного мрака
растеклись по дорожкам,
которыми мы не ходили.
Жду тебя.
Ждём тебя – я и осень.
Так о чём мы ещё не успели тебе написать?
***
Ничего мне не надо, ничего.
Лишь видеть тебя и держать карандаш,
чтобы писать стихи.
Ничего мне не надо, ничего.
Лишь этот промозглый туман
да поворот, за которым неизвестно что.
Ничего мне не надо, ничего.
Лишь боль, которая рвётся наружу,
но без неё – я убедился! – не прожить.
Ничего мне не надо, ничего.
Лишь боль, которая рвётся в меня,
но и без неё я тоже сойду с ума.
Ничего мне не надо, ничего.
Лишь вера, которую кто-то ещё обретёт,
а я уже разучился верить.
Ничего мне не надо, ничего…
Сомкни свои руки на моей шее
и постарайся ни о чём не думать.
Если что-то и нужно нам,
то только этот краткий миг,
в котором спрессована вечность.
ВЗРОСЛАЯ СЧИТАЛКА
Раз,
два,
три.
Он,
она
и я.
Классический тругольник –
Тема для анекдотов
и сентиментальных киносериалов.
Раз,
два,
три.
Мы
с ним
друзья.
Но кто из нас лишний –
поди разберись!
Раз,
два,
три.
Кто же –
он
или я?
Задачка с одним неизвестным,
только никому её не хочется решать.
Раз,
два,
три.
Распадается
наш
треугольник.
И вот уже трое людей отчуждённо
Глядят вслед друг другу.
ПРИМЕРКА БАШМАЧКА
Ах, как блестят твои глаза, девочка!
Не торопись, примеряя
этот волшебный королевский башмачок.
Ну, что за невезение – не подходит!..
Ты расстроена? Что поделать, милая,
не всем золушкам суждено
стать принцессами.
Не мучься и не ругай свою ногу –
просто этот башмачок не для тебя.
Ведь стать настоящей принцессой –
увы, не приобретение, а призвание.
Вытри слезинки и улыбнись –
ты тоже прекрасна,
и тебя ещё ждёт твой заветный башмачок…
Однако ты меня не слушаешь
и всё пытаешься примерить.
Что ж, не стану мешать тебе…
Только хочешь, открою тебе страшную тайну?
Чем больше ты бьёшься над чужим башмачком,
Тем меньше шансов,
что твой окажется тебе впору,
а бедная Золушка,
для которой предназначен этот,
так и не сможет стать принцессой…
Я не жалею тебя,
мне лишь чуточку за тебя обидно.
… А вдруг он всё-таки перестанет жать,
этот капризный хрустальный башмачок?!
Примеряй же, примеряй,
не слушай моё ворчанье.
Вдруг случится чудо…
***
Раскалённый вагон.
Отпечатки потного лба на стекле.
Липкие пальцы от поручня не оторвать.
Эх, ветерка глотнуть бы, что за окном!
Но окно открывать нельзя –
НЕ ПОЛОЖЕНО.
То ли искорка пота, то ли слезинка
обжигает щёку и губы.
Даже ворот распахнутый душит.
Эх… ветерка бы… Но –
НЕ ПОЛО…
Колесо природы заело на жаре.
Ну, что за логика в этой парилке?!
Ветерка… ветерка бы… Но –
НЕ…
Выжимаю мокрое полотенце
и вдруг взрываюсь:
БУДЬ ЧТО БУДЕТ!
Из распахнутого настежь окна
бьёт всё тот же горячий поток,
раскалённый, наверное, моим ожиданьем.
А может, нерешительностью.
Не глотнуть больше воздуха –
задыхаюсь…
Чересчур долго ждал –
за то и наказан.
ПОДРАЖАНИЕ БАСЁ
1.
Грусть моя поднялась над землёй
дымом ли от костра,
облаком ли дождливым?
2.
Осень полна тишиной,
такой, что сквозь запахи яблок
крик отлетающих птиц не слыхать.
3.
Сварливый октябрьский ветер
зыбкие клонит деревья к земле,
тяжкие листья роняя.
4.
В первый непрочный ледок
сердце упрячу своё –
не остывает оно…
5.
Там, где развилка дорог,
дым от сырого костра
прячется в сизом тумане…
***
По ночам берег Леты затянут туманом.
Оттого ли в мерном перезвоне
курантов на башне
к нам приходят видениями полупрозрачными
непроклюнувшиеся озарения,
невыполненные обещания
позабытые друзья
и обманутые женщины?
***
Не пытайся склеить разбитый кувшин.
Всё равно влага когда-то просочится
сквозь трещины.
Лучше посмотри, как мудрый гончар
крутит своё волшебное колесо.
Может, и тебе повезёт научиться
этому мудрому
и древнему, как жизнь, ремеслу.
Ты научишься не склеивать,
а создавать новое –
может быть, что-то немудрёное и обыденное,
но всегда неповторимое и чудесное.
Попробуй, вдруг тебе повезёт,
И твой кувшин в минуту жгучей жажды
напоит чудесной влагой тех,
кто верил и верит в тебя.
Ведь это только начало –
перед всеми нами дорога длиной в Млечный Путь.
Или – в гончарный круг.
***
По этой узкоколейке
так редко ходят поезда,
что, если наклониться,
можно зачерпнуть ладонями
горсть мягкого ночного тумана,
в котором наверняка заблудилась
юная неосторожная звёздочка…
РОЖДЕНИЕ СЛОВА
МОЙ ГОРОД
Кубы домов.
Квадраты окон.
Плоскость косая крыши.
Шары фонарей.
Забытой корзины кокон.
Прихотливая овальность груши.
Жёлтые пятна на синем фоне.
Запах яблок кругл и красен.
Рваные листья бросает осень
в ночь и дождь.
Как мой город прекрасен!
***
и я был в Домском соборе
и я слушал семинотную радугу звуков
с витражей на меня смотрели
мудрые старцы в старинных одеждах
я сидел задумчиво и мечтательно
словно кудрявый малыш с витража
а за спиной как монах со свитком в руках
ожидала меня вселенная
и обдавала прохладным
чуть затхлым дыханием столетий
МАДОННЫ
О, тоскующие мадонны учреждений!
Как на полотнах великих живописцев
ваши белозубые улыбки простреливают века,
чтобы будоражить чьё-то воображение.
Правда, вместо тяжелых парчовых портьер
вас окружают столы с компьютерами и бумаги,
а на стенах приколоты фотографии
сладкоголосых эстрадных кумиров
и ваших розовощёких наследников
с целлулоидными жезлами погремушек.
Что поделать – таково наше время!
Вам мучительно голодно от модных диет,
но вы стойко держитесь – судачите о знакомых,
решаете глупые кроссворды,
обсуждаете вчерашние телесериалы
и с нетерпением ждёте конца работы,
ведь у вас ещё столько дел…
В лабиринтах учрежденческих коридоров
Мельтешат биллиардные шары лысин,
таких деловых и неприступных,
но таких прилипчивых и нудных начальников.
Как порой хочется ударить по ним
метким кием острого и злого словечка!
С каким же треском они разлетятся по своим лузам!..
Но вы этого никогда не сделаете –
вы же мадонны, и вам это совершенно не к лицу.
Вы проектируете дворцы и страхуете чужие жизни,
строите машины и торгуете нефтью –
дела ваши велики, но вас волнуют сейчас
совсем другие проблемы:
как бы успеть постирать рубашки для мужа и детей,
как бы не забыть забежать в магазин после работы,
потом в парикмахерскую и ещё пять мест…
О, тоскующие мадонны учреждений!
Ваши усталые улыбки часто снятся мне,
и сразу мой сон становится светлым и спокойным.
Пока вы есть,
жизнь наша всегда будет заполнена смыслом.
Запечатленные в мгновеньях,
Вы втайне наверняка мечтаете о вечности.
И вы её заслужили.
Я ни капли не сомневаюсь, мадонны,
что вы обязательно когда-то дождётесь
достойного вас Рафаэля!
АКТЁР
Говорили: «Выскочка!»
Говорили: «Нахал!»
Говорили: «Пора бы знать и место!»
А мальчишка просто Гамлета сыграть мечтал,
но был он юн и к тому же неизвестен.
А ведь этого достаточно, чтобы на вечные века
загнить в статистах при массовых сценах.
Но мальчишка импровизировал и взлетала рука,
и густела кровь в набухших венах.
Говорили: «Назойлив, как колорадский жук!
За сложные роли браться вам ли то?!»
А мальчишка не боялся ни поисков, ни мук –
просто он мечтал сыграть Гамлета.
Но такое играли другие пока –
признанные и заслуженные короли подмостков.
Пусть талантливые, пусть прославленные на века,
только… много в них было ненужного лоска!
А мальчишка назойливый всё пронзал и пронзал
жирные тела полониев коварных,
как будто это те, кто до него Гамлета играл
традиционно, а значит, бездарно.
И по ночам к нему дух отца Гамлета забредал,
и что-то загадочное ему эта тень на ухо шептала.
Спокойно и радостно после этого мальчишка засыпал,
и улыбка принца Датского
на его устах дремала.
***
Как-то мания величия допекла меня,
и я решил: чем я хуже других –
дай-ка построю себе памятник!
Я строил памятник из дерева –
оказалось, трудно стоять, как бревно.
Я строил памятник из камня –
оказалось, тяжко быть каменным.
Я строил памятник из бронзы –
а вот это оказалось уже совсем бесвкусным…
Теперь начну из сигаретного дыма,
такого лёгкого и бесформенного.
Каждый строит себе памятник
из того, что под рукой.
***
… на всё я согласен. На всё.
Даже быть кирпичиком
в основании пирамиды.
Только бы был толк.
Или камнем, на который ступают,
чтобы приподняться повыше.
Но…
как это больно однако!
***
Как хочется порой,
чтобы с каждой новой встречей
во мне угасал интерес к людям!
Что, спрашивается, нового
я узнаю от них?
Книги, музыка, фильмы –
вот мои учителя…
Но – не получается.
Всё происходит наоборот.
Пытаюсь убедить себя,
что мне этого не нужно,
что от этого одни неприятности.
И ничего не могу с собой поделать.
Постепенно даже привыкаю к этому.
Сердце выдаёт меня –
бьётся, как бешенное,
разрывает грудь и наполняет вены
густой горячей кровью.
Может, это необходимо,
чтобы взрослеть и не стариться?
Дрожью и взглядом не выдам себя.
Лучше отвернусь неучтиво.
Но ты, прохожий, наверняка почувствуешь,
как жадный скальпель моего любопытства
срезает пласты наслоений
с моей и твоей души,
чтобы наши души –
очищенные и настоящие –
могли прикоснуться друг к другу.
И уходят в никуда
книги, музыка, фильмы…
Прости, что делаю это без спроса.
Ведь ничего мне не жалко для тебя –
бери всё, что захочешь.
Лишь объясни взамен,
кто мы такие
и почему нас потянуло друг к другу.
Потому что в одиночку
в этом мире, наверное, ничего не понять…
ОСЕННИЕ ИМПРЕССИИ
1.
Как назвать это чувство?
Тоска? Беспокойство? Ожидание?
Как назвать это чувство,
когда нервы натянуты струнами,
да и сам ты похож на сжатую пружину?
Жадно вдыхаю осенний ветер,
слезинки в глазах мешают рассмотреть
заходящее солнце.
Как всё-таки назвать это чувство?
2.
Сегодня скрипка разговаривает со мной
печальным языком мелодии Глюка.
Трое моих друзей – дождь, вечер и грусть –
сидят за моим столом, не замечая меня,
и читают стихи, что мной ещё не написаны.
Хрустальные нотки мелодий
раскатываются стеклянными шариками
по пустынной улице
и с едва слышным звоном
лопаются в лужах.
Порывы ли ветра, мелодия ли –
раскачивают мокрые тяжёлые листья?
… А скрипка всё говорит и говорит
на неизвестном, но таком понятном языке –
и всё словно исчезает вокруг,
растворяясь в сыром тумане.
Лишь где-то под деревьями
в неверном свете фонаря
стоит одинокая и такая знакомая фигурка
и, не замечая дождя, смотрит в моё окно
бездонно-голубыми глазами…
3.
Вам никогда не казалось,
что когда вы идёте солнечным днём
по праздничным улицам или скверам зелёным
и вашу душу наполняют
радость и беспричинный восторг,
в спину вам смотрит чёрный зрачок
дульного среза чужого ружья?
И от этого взгляда не спрятаться
и не убежать?
И тянется это каждый день,
каждый час, каждый миг…
А вы не можете забыть об этом
и вянете, как цветок,
только что срезанный и поставленный в вазу,
вянете, как только что срубленное дерево,
всё ещё тянущее свои ветки к солнцу,
которое вас уже не согревает…
4.
Старик-букинист сказал мне однажды:
« - Жизнь – это познание и творчество,
сваренные на огне самолюбия.
Но вкус жизни будет неполным,
если не приправить её мёдом победы
и ядом поражения.
Лишь тогда по-настоящему
не надоест жить и расхочется умирать,
потому что откроются заветные секреты,
которые никому до тебя не открывались…»
Я вертел в руках старинные книги,
листал хрупкие жёлтые гравюры,
и мне опять чего-то не хватало.
Старик-букинист наверняка чего-то не договаривал,
но открывал какие-то новые горизонты,
к которым нужно стремиться,
а за это обрекал меня на новые муки
бесконечных поисков и редких находок,
постоянных сомнений и вечной неприкаянности.
Сам же остался в тени книжных полок,
поглядывая на меня оттуда
мудрым и спокойным взглядом Соломона
из-под толстых стёкол старомодных очков.
5.
А бездомная осень всё ходит и ходит
по ночным улицам, шевеля опавшие листья,
и ветер по-прежнему насвистывает за окном
прекрасную и чудесную мелодию Глюка.
Лишь кто-то в разрывах белёсого тумана
всё смотрит и смотрит в моё тёмное окно
своими бездонно-голубыми глазами…
Как назвать это чувство?
Осень…
ОДУВАНЧИКИ
В лёгкой, едва слышной струе ветра
летят невесомые одуванчиковые пушинки.
Солнце улыбается этим кристалликам-звёздочкам.
Летят семена добра,
семена будущей жизни…
Тоскливо поглядывают на них
неуклюжие листы пыльной крапивы,
словно вырезанные из мятой обёрточной бумаги.
Да и как не завидовать
лёгкости и волшебному полёту пушинок?
Зло и ядовито стегает крапива ноги,
когда я бегу по полю.
Трудно взлететь, но я ещё не устал пробовать.
- Мы тоже рождаем семена, -
кричит мне крапива вслед, -
только рассеиваем их поблизости от себя,
так оно вернее…
Но я всё равно бегу за пушинками.
И пока не знаю, куда упадёт моё семечко,
однако до безумства мечтаю,
чтобы оно пролетело в струе чистого ветра
яркой и искристой одуванчиковой пушинкой…
Полетит ли?
***
Так звали его древние иудеи.
Элоим –
дальний отблеск свечи полуночной,
тихое молчаливое сострадание,
лёгкое прикосновение ветра
к разгорячённой щеке,
ожидание, но не успокоение…
Адонай –
проникновение в глубину беспредельную,
мудрость, сочащаяся мёдом с высот,
намёк, не раскрывающий покровы тайны,
расплата, неминуемая, но справедливая…
Шаддай –
буря, волнующая мироздание,
гнев, забродивший на невыплаканной боли,
туча свинцовая, в разрывах которой
солнце слепящее в грозном голубом ореоле…
Так звали его древние иудеи.
Каким именем звать мне Тебя?
***
Не заходи, солнце!
День так короток,
а надо ещё так много сделать сегодня.
Не заходи, солнце!
Ведь ещё не допета песня пахарем,
бросающим последнее зерно в пашню.
Не заходи, солнце!
Ведь ты же не зашло,
когда тебя попросил об этом Иисус Навин!
Расступись, море!
Укажи путь к солнцу,
тонущему на закате в твоих волнах.
Расступись, море!
Сократи наши дороги,
ведь мы так далеки друг от друга.
Расступись, море!
Ведь ты же расступалось,
когда тебя просил об этом Моисей!
Молчит море.
Заходит солнце.
***
… сперва перекатывающаяся по гортани сладкая крупка ожидания. Нарастает откуда-то изнутри, захлёстывает всего, да так, что раскалённые щёки покалывает лёгким морозцем от выдоха, а в затылке – малиновая боль.
Боль и восторг. Нет, сперва восторг, потом боль. А затем их уже не разделить. Это как по-гружение в звук, долгожданный и всегда неожиданный.
Поначалу воздуха не хватает, в глазах темно и всё плывёт, а потом ничего – привыкаешь. А через минуту уже представить не можешь, как существовал без этого до сих пор.
Погружение в звук. Яростно сопротивляешься. Тянешься слабеющей рукой за тонкой со-ломинкой воспоминаний, но тут же ломается какая-то невидимая преграда, звонкий хру-стальный барьер. Вспышка – и перед тобой открывается…
Звук изумительный и прозрачный, непостижимый и спасительный – вдруг вырывается из тебя, кровью рвётся из разорванной аорты. Стоишь на краю пропасти, но – оживаешь, оживаешь, оживаешь…
Боль и восторг. Восторг и боль. Вот чего всегда недоставало. Кого благодарить за это – не знаю…
КОЛОДЕЦ В ПУСТЫНЕ
Я не верю, колодец,
что в тебе больше нет воды.
Ты хочешь убедить меня,
что всю её вычерпали
ещё до моего прихода,
и наполняешь ведро
мутной глинистой жижей.
Хоть я тороплюсь, но подожду,
пока ты оживёшь.
Пройдёт совсем немного времени,
и ведро наполнится
чистой голубой водой,
которой так славно утолять жажду
в жаркий летний полдень.
Я наклонюсь и крикну
В твоё бездонное чрево:
« - Спасибо, колодец!»
И эхо многократно отблагодарит меня
за то, что я не поверил в то,
что он навсегда иссяк,
и не ушёл, как остальные,
вслед за миражами далёких озёр.
Я напьюсь твоей живительной влаги
и всё равно побегу
догонять своих товарищей.
***
Я хотел, чтобы в стихах об Иерусалиме
игриво шелестел ветерок,
срываясь с жёлтых камней древних стен
и перемешивая пряные ароматы
из восточных лавок,
а в ватных разрывах облаков
вдруг выплывала белёсая голубизна,
пропитанная запахами Солёного моря.
Я хотел, чтобы в стихах моих
раскалённое солнце плавило
гибкие ветки деревьев,
названья которых я так и не узнал…
Но, Б-же мой, как это нелегко!
Что бы я ни делал,
по-прежнему в строках моих
тоскливо завывает холодный ветер,
залетевший сюда ненароком
с пустых осенних полей,
а ветви угрюмых сосен вкрадчиво,
словно стесняясь,
тянутся к тонким телам берёзок.
И – сырость, промозглая сырость…
***
Памяти Дж. Леннона
1.
Я рад, что пятидесятилетние мальчики
так и не забросили свои гитары.
Я рад, что они всё ещё поют о своих любимых,
давно уже ставших матерями их детей.
С грустью и пониманием глядят женщины
на своих непутёвых мужей,
так и не доставших для них звёздочку с неба.
Кому как не им суждено всю жизнь верить в то,
что когда-то она всё же вспыхнет на тонкой гитарной струне,
которую так холят и лелеют пальцы мужа.
Впору той струне позавидовать…
Простите меня, женщины, за всех них,
Этих пятидесятилетних мальчиков –
я ведь и сам один из них…
2.
Нас всё меньше, тех первых,
обожествивших гитару
и поверивших в волшебную силу рок-н-ролла,
вряд ли понятых в своём окружении,
но до сих пор верящих в колесо фортуны.
А оно когда-нибудь обязательно повернётся к нам.
Наши дети уже старше нас тогдашних,
но мы до сих пор не пускаем их
в святая святых – свою душу,
куда вообще никого стараемся не пускать,
кроме таких же, как и мы сами…
Давно уже всё вокруг изменилось,
и другую музыку слушают наши дети,
но какая-то наша частица всё ещё в иом времени,
где гремят гитары и барабаны,
чуть потрескивают в колонках старые грампластинки,
дыхание перехватывает от восторга,
а на глазах - счастливые слёзы…
Мы бережно храним свои воспоминания.
Дороже святыни у нас нет.
3.
Мы и не смогли бы прожить без воспоминаний!
Не будь их, мы исчезли бы без следа,
растворились бы в звуках, окружающих нас,
растаяли бы в небе сигаретным дымом…
А ведь нас и в самом деле всё меньше и меньше –
Иные вняли голосу разума,
иные изменились в угоду моде,
иные постарались всё благополучно забыть…
Но всё равно я рад, безумно рад,
потому что уверен,
что из-под наших длинных, рано поседевших чёлок
обязательно вспыхнет
в никогда не стареющих глазах
ослепительная искорка,
так и не засверкавшая на тонкой гитарной струне
когда-то раньше.
Да она и не умирала –
она просто дожидалась своей минуты.
Ведь надежда
– спасительная надежда –
всегда с нами.
Она даст нам сил, и уж тогда-то…
Иначе для чего нас тогда терпят и ждут
каждый день до глубокой ночи
наши мудрые и молчаливые жёны?
***
Всю ночь до рассвета
курили и пили тёплое пиво,
спорили до хрипоты,
слушали старый магнитофон,
а в углу уныло пылились гитары.
Потом дремали тяжело и похмельно,
но сны, как ни странно,
были свет светлыми и добрыми,
и снилась им музыка,
которую едва ли когда-то
удастся повторить или сочинить.
А в углу по-прежнему пылились гитары.
На сцену шли, как на плаху,
и там неожиданно происходило чудо:
музыка снов вдруг пронзала
надоевшие и унылые звуки гитар…
но это длилось всего лишь мгновенье.
А потом гитары снова пылились в углу.
И опять была ночь до рассвета
с пивом и хриплыми спорами,
когда рвались постеры Джимми Хендрикса,
разбивались пластинки битлов,
и все вокруг ненавидели друг друга.
А гитары, как и прежде, пылились в углу.
Молча расходились по домам,
потирая виски от головной боли,
и больше не хотелось ничего на свете
кроме скучного домашнего уюта,
котлет с жареной картошкой
и дурацких сериалов по телевизору.
И пусть себе гитары пылятся в углу!
А музыка снов всё ещё звучала
в опустевшей комнате
среди окурков и пустых бутылок,
рваных постеров и битых пластинок,
и ей так, наверное, не хватало сейчас
этих пылящихся в углу гитар!..
***
Долгая-долгая зимняя ночь.
Свет фонаря сквозь морозные окна
или же пальмы, натужно качаясь,
бьют своей тенью в горячие ставни.
Падает свет или снег –
и не тает.
Ночь не сменяется утром.
Будни завязли в горячих сугробах.
Праздник? Но где же он?
Где же мой праздник?
Грустно копаюсь в полночном бреду.
Нет перемен пока…
***
Страдаю и волнуюсь,
спорю и не соглашаюсь –
как избежать ошибок?
Люблю до самоуничтожения,
ненавижу до умопомрачения –
но где золотая середина?
Строю дворцы на песке,
размениваюсь на мелочи –
почему всё рушится?
Всю жизнь учусь строить,
всю жизнь учусь мечтать…
Хорошо, что пока не научился.
Научусь ли когда-нибудь?
***
Всё, что выдали мне, возвращаю обратно.
Хоть и трудно, но рву свои корни.
Быть может, увяну, лишившись корней,
но верю пока что в фантомы…
… ведь на улицах людных
среди дребезжащих автобусов
и мостовых, выгибающих спины, как кошки,
среди ярких реклам и дешёвых кафе
глядят на меня лики времени.
Непонятно пока что, но время
почему-то во мне замедляет свой бег.
Я заметил, что даже часы отстают
на руке моей,
с пульсом её не справляясь.
Вечерами же я, словно запах цветов,
удаляюсь всё дальше от поля родного,
но почти не слабею
и чувствую – перерождаюсь.
Может, так оно нужно,
чтоб старое уходило,
уступая дорогу тому, что родится?
***
С каждым годом,
кажется, выше поднимаюсь над землёй.
Шире взгляд и тоньше слух к чужой беде.
Охватить теперь, наверное, могу больше,
только мало в том удовлетворения…
С каждым годом,
кажется, глубже погружаюсь в землю.
Чувствую её дыхание и слышу вздохи.
Даже ходить стараюсь осторожней,
чтобы боль случайную не причинить ей.
За что же мне эта мука?
И по силам ли мне такая тяжесть?
Видно, нет другого пути,
чтобы постичь простую истину:
лишь раздвоение между небом и землёй
дарит нам целостность.
А может, и цель…
***
Тосковать невозможно по родине,
которую оставляешь.
По той лишь тоскуешь,
которую так ещё и не обрёл…
***
Повсюду границы –
между мирами,
между странами,
между странами…
Границы?
Это не стены из камня или металла.
Ненависть – лучший материал,
потому что влага точит металл,
а время съедает камень.
Ненависть – вне времени.
Потому и границы – всегда из ненависти.
И моя земля стиснута границами ненависти.
Лишь небо над ней безгранично.
Может, поэтому мы так часто
смотрим вверх,
отрываясь от этой несчастной,
но горячо любимой земли.
И – нет для нас больше границ…
***
Утром туман на хевронских холмах
бел и плотен, как одеяло.
Пусть они, эти холмы, подремлют подольше
и ухватят от ночи побольше
тишины и покоя.
Только вряд ли это получится –
зло и ненависть бессонны.
Лишь добро и любовь безмятежно почивают
на каких-то других холмах
далеко,
очень далеко отсюда…
***
… и всё же
смотри на меня, мир,
синим зрачком неба.
Обнимай меня, мир,
ласковыми руками ветра.
Надели меня, мир,
добротой и теплом солнца.
А что ещё нужно для счастья?
СЛОВО
Слово,
рождённое в первобытном гортанном крике, ещё не осознанное, но уже трепещущее и со-мневающееся
Слово,
Обрастающее доспехами красок и образов, звонкое и певучее, острое и грубое, слепящее и обжигающее
Слово,
загадочное и неосязаемое, непостижимое в своей многоликости и карающее своей одно-значностью
Слово,
манящее тайной и опровергающее ожидания, берущее всё, но дающее ещё больше, чем за-гадал
Слово,
осени меня озарением и покажи путь, чтобы я мог хоть кому-то помочь выйти из дебрей заблуждений и вселенских загадок, если уж мне самому это пока не по силам…
БОЛЕЗНЬ ЖЕМЧУЖНИЦЫ
Поэма
1. Пирога
Когда-то я обязательно уплыву на своей пироге.
Только бы выйти на тропинку, ведущую к морю.
Уже готово весло,
я набрал бутылку воды,
и я сам почти готов.
Только бы выйти к морю…
Мне ли не знать,
что и пирога давно ждёт меня,
трётся, как ласковый щенок,
кормой о прибрежный песок,
и чуть поскрипывает своими деревянными боками,
провожая зелёные волны отлива.
У меня хватит сил отплыть от берега –
я в этом уверен.
А дальше будет легче…
Ведь я уже уплывал раньше
к Острову Благополучия,
но меня прибивало к Скалам Мещанства,
и я невольно задумывался:
этого ли я искал всю жизнь?
Я пытался уплыть
в Страну Спокойствия и Отрешённости,
но никак не мог попасть
в её закрытые бухты с ленивой водой и зыбучим песком
и начинал уже сомневаться в своих силах.
Правда, потом благодарил судьбу за то,
что этого так и не произошло.
Несколько раз мою пирогу прибивало
к Мысу Разочарования,
но мне удавалось ускользнуть
от Водоворотов Безнадёжности,
окружающих Мыс.
Теперь я снова готов плыть.
Но куда теперь мне отправиться?
Существует ли Материк Ответов На Вопросы?
Или Земля Исполнения Желаний?
Или… плыть, чтобы просто плыть?
Только бы выйти к морю…
2. Ловец жемчуга
Плыву. Наконец-то, плыву.
Опираюсь веслом о звёзды, упавшие в воду,
отталкиваюсь от упругих волн, покачивающих пирогу.
Фонарь на корме не рассеивает ночь.
Если дождаться рассвета,
то можно разглядеть дно
сквозь прозрачную зелёную воду.
Но пока не взошло солнце,
у меня ещё одно важное дело.
Мне нужно разобраться:
настоящие ли звёзды в глубине моря
или только отражение тех, что вверху.
Или, может быть, это жемчужины,
подмигивающие мне со дна
из полураскрытых створок раковин.
Отыщу ли я среди них свою, самую заветную,
самую необходимую мне жемчужину.
И ещё мне обязательно нужно дождаться,
пока скроется берег на горизонте.
У берега – я это слышал, -
нет настоящих жемчужниц.
Они всегда там, куда не рискуют
заплывать слабые духом и телом.
Нехотя скрываются во мраке огни берега
и прозрачные силуэты растрёпанных пальм.
Вокруг меня море.
Оно дышит мной, и я дышу им.
Весло падает на дно пироги,
и мы с морем замираем,
вслушиваясь друг в друга.
Смотрю в начинающее светлеть небо,
набираю в лёгкие побольше воздуха
и беру в руки камень для погружения вглубь.
На горизонте берега уже нет…
Ныряю.
Навстречу неизвестности.
А может быть, неудаче.
А может быть…
3. Глубина
Как постель – желающего уснуть,
как мать – долгожданного сына,
как земля – смертельно раненого –
принимает море меня,
ласково обвивая тело
своими страстными и нежными объятиями.
Камень, зажатый в руках,
послушно тянет в глубину,
и мне уже не разобрать,
то ли это я растворяюсь в воде,
то ли океан растворяется во мне –
но не одно ли это и то же, в конце концов?
Погружаюсь, словно лечу в глубину,
не ощущая падения,
и, может быть, только сейчас впервые
начинаю понимать, отчего мы так завидуем рыбам.
Или птицам…
Хватит ли мне воздуха,
чтобы вынырнуть?
Совсем не думаю об этом –
это сейчас не самое главное…
Главное, чувствовать, как вода
щекочет и ласкает кожу, треплет волосы,
проникает в каждую складку тела.
Наверное, проникает и внутрь меня –
вымывает грязь и ненужные мысли,
заставляет забыть о суетном и мелком,
оставшемся на берегу…
Слегка покалывает в ушах –
это глубина.
А может быть – высота?
Не понимаю…
Но одно чувствую – не нужно ничего бояться.
Нужно просто доверять – как другу или возлюбленной,
которые тебя никогда не подведут,
если уверены, что им доверяют.
В какой-то миг необходимо разжать пальцы
и выпустить камень,
иначе не выдержишь и глотнёшь
чёрную воду настоящей глубины.
И тогда испуг – такой же чёрный и бездонный –
лавиной огня ворвётся
в трепещущую крепость твоего сознания.
Ты закричишь и забьёшь руками,
разрывая ногтями горло.
Но кто услышит тебя
в невыносимо-тёмной и тяжёлой глубине
кроме жемчужин,
которые так никогда и не станут твоими?
4. Жемчужина
Плыви себе у дна и собирай жемчужницы,
но не забывай,
что лишь в одной из тысячи раковин,
найденных тобой,
скрывается жемчужина.
Как и остальные девятьсот девяносто девять,
ты привычно раскроешь ножом тысячную раковину
и глазам не поверишь –
вот она, твоя первая, твоя долгожданная и заветная
жемчужина!
Мутным блеском она встретит тебя,
и ты не поверишь –
покатаешь её по ладони,
попытаешься направить на неё свет,
пробивающийся сквозь толщу воды.
И она вдруг вспыхнет, радужно засияет,
а твоё горло вдруг перехватит спазмой,
и тебе снова не хватит воздуха…
В её нежном переливе ты увидишь
солнечное небо в пасмурный день,
спокойное море в сезон бурь,
добрые улыбки во враждебной толпе,
а ещё…
новую красивую шхуну, чтобы добывать жемчуг…
нет, двадцать новых шхун!
И на них твои работники, которые достанут со два
ещё двадцать жемчужин для тебя!
А это –
удовлетворение,
уверенность в себе,
чувство независимости,
гордость.
И ещё –
большой дом,
лакей в ливрее,
автомобили и яхты.
И напоследок –
зависть неудачников (дрожжи для тщеславия!),
уважение (хотя бы показное!),
любовь…
Любовь? Не знаю, не уверен…
Наконец – деньги, деньги, много денег…
На твоих пальцах заблестят алмазы колец,
прикрывающие кровавые мозоли.
Из зеркала на тебя поглядит
самодовольное ухмыляющееся лицо…
Ты ли это? Ты…
Твоё тело обовьют шелка халатов,
парфюмеры, парикмахеры, косметологи –
все они выстроятся в очередь к тебе…
Доволен? Льстит тебе это?
Вместо тяжёлой однообразной работы
ты станешь слушать чудесную музыку,
читать бессмертные книги,
любоваться великими картинами
и… дышать, дышать, дышать
чистым, кондиционированным воздухом,
которого тебе так не хватает сейчас…
А ведь жемчужину ты пока не отыскал!
Но ты её уже чувствуешь в своих руках,
она греет твою ладонь,
ты представляешь, как берёшь её губами,
перекатываешь языком,
и она оставляет во рту солоноватый вкус морской воды…
Твоя жемчужина!
Ты ею уже одержим,
потому что слышишь песню денег,
звон золотых монет,
шуршание купюр,
щёлканье банковских автоматов.
Так трудно не поддержать её самому,
не запеть в полный голос,
не завертеться и не закружиться на месте,
цедя незамысловатые слова поначалу сквозь зубы,
а потом дойти до истерики…
Поначалу с опаской,
а потом всё смелей и смелей,
и затем уже безоглядно
начинаешь притоптывать в такт
и выговаривать незамысловатые словечки
этой простенькой песенки!
Вот только бы ещё воздуха глоток,
и тогда…
5. Песня денег
О, деньги!
Ваше величество!
Я преклоняюсь перед вами,
как смиренный вассал, как покорный раб,
со слезой на глазах целующий холодные овалы монет.
И рабов таких у вас не счесть…
О, деньги!
Ваше всемогущество!
Я не Данте, но вы для меня желанней Беатриче,
потому я и готов сочинять для вас
самые прекрасные поэмы на свете!
А сколько поэм сочинено до меня…
О, деньги!
Ваше преосвященство!
Я воздвиг бы вам тысячи храмов
вдобавок к тем, что уже есть,
и молился бы вам непрестанно,
потому что нет ничего на земле священнее вас!
Ведь молятся же вам миллионы и миллионы…
О деньги!
Ваше всевластие!
Кто может сравниться с вашей силой?
А с вашей мудростью и коварством?
Вы повелеваете королями и даруете жизнь беднякам.
Кто не ищет вашего расположения?
Есть безумцы, отвергающие вас,
но куда им сравниться с вашей силой!
О деньги!
Ваша светлость!
Ваша яркость!
Ваша гордость!
Ваша радость!
О деньги!
Ваша подлость!
Властно и безоговорочно толкаете вы
слабого человека на преступление и обман.
Ваши золотые уста всегда правы,
потому что вы и прокурор, и адвокат,
только обвиняемым вам никогда не быть.
О деньги!
Ваша низость!
Вы разделяете нас и ссорите друг с другом,
ведь вам не нужны счастливые люди,
потому что счастливый человек
выше материальных благ,
а значит, становится вам неподвластным.
О деньги!
Ваше высокомерие!
Вы, наверное, усмехаетесь,
глядя на маленького одинокого человека,
который бьётся в ваших сетях, чтобы прожить,
а вы щёлкаете костяшками счётов чужих жизней,
и какое вам дело до этих убогих костяшек?
О деньги!
Ваше бессмертие!
Вы услужливы для тех,
кто способен повелевать вами,
но и они безразличны вам, потому что
надо всем стоит Время.
Вы и с ним, наверное, сумели договориться,
хотя его-то не купишь ни за какие сокровища…
О деньги!..
6. Ускользнула
Ускользнула…
Ускользнула моя жемчужина!
Я не вытерпел
и, повинуясь какому-то волшебному наитию,
раскрыл эту жемчужницу ещё на дне.
Ускользнула…
Ускользнула моя жемчужина!
Блеснула серебряным бочком и пропала.
Даже рыбка, проплывавшая мимо,
не заметила её…
Моя жемчужина!
Я больше не смогу зажать её в кулаке,
перекатывая сжатыми пальцами в ладони.
Я больше не смогу взять её губами
и ощутить чуть солоноватый вкус моря.
Я больше не погляжу сквозь неё на солнце,
чтобы она светилась по краям тонким нимбом,
а в середине была загадочно тёмной…
Мне не видно моих слёз,
потому что они растворяются в воде,
растворяются, как жемчужина,
чуть посеребрив ресницы,
но уже не сияя радужным нимбом…
И вокруг меня уже не океан –
это мои слёзы, в которых он растворился.
И я плыву в слезах,
выронив нож и ненужную сетку
с ещё нераскрытыми жемчужницами…
А ведь я и не знал,
что искал, оказывается, не жемчужину,
а собственную слезинку,
которую никогда не ценил там, на суше.
Я теперь богат!
Я нашёл целые россыпи слезинок.
Океан ли вокруг меня?
А та, утерянная моя жемчужина…
Плыви, опускайся всё ниже и ниже,
прячься от чужих взглядов в укромную расселину,
вырытую старым крабом с обломанной клешнёй…
И я – следом за тобой.
Я лягу рядом с тобой
на чудесный бархат водорослей
и никогда не украду тебя со дна.
Мы будем вместе слушать
звуки кораблей, проплывающих над нами,
стоны раненых рыб,
дерущихся за лакомый кусочек моего тела.
Нам будет сниться песня денег,
которую мы так и не услышали наяву…
Моя серебристая жемчужина!
Я всё-таки коснулся тебя рукой.
А может быть, и не рукой,
а только кончиком ножа…
Но мне и этого достаточно.
Я теперь богат.
Сказочно богат.
7. Болезнь жемчужницы
Один из моих друзей,
который ничему не верит
и всегда во всём сомневается,
однажды сказал мне:
- Наша жизнь поделена на сутки,
а сутки – на работу, книги, любовь и сон.
Но всё это видимая её часть.
На самом деле, жизнь –
это жемчужницы,
живущие на дне океана.
Они цедят песок, в поисках пищи,
они чистоплотны и осторожны.
Грязь – их враг.
Но миновать её, увы, нельзя.
И когда в одну из жемчужниц
вдруг попадает случайная песчинка,
жемчужница заболевает.
Она безумствует, стараясь вытолкнуть
своего крохотного врага,
причиняющего нестерпимую боль…
А потом привыкает к боли
и больше уже не может обходиться без неё.
Эта песчинка и есть завязь жемчужины!
Чем сильнее боль жемчужницы,
тем больше и прекрасней вырастет жемчуг!..
Только так это редко случается!
Чаще жемчужнице удаётся
Избавиться от своего врага…
Давно,
очень давно
точит мою грудь червячок.
Это – и боль,
и какое-то странное наслаждение болью…
Может быть,
это растёт моя жемчужина?
Но когда же я, чёрт возьми,
смогу в этом убедиться?!
Держусь руками за ноющую грудь,
сдавливаю ладонями гудящие виски
и никак не могу успокоиться…
О, если бы это была жемчужина!..
Или это просто надвигающееся безумие?
А червячок всё точит и точит.
И если в ночную пору прислушаться к звукам,
которые он издаёт,
то можно услышать песню.
Но не песню денег – что-то другое.
Разберу ли я слова?
8. Пролог будущей поэмы
Снова и снова я отгоняю от себя прожорливых чаек
и сажусь в пирогу, чтобы плыть в море.
Я снова хочу отыскать жемчужину,
и я её найду, обязательно найду,
потому что не может быть иначе.
Океан принимает меня.
Или нет –
я даже пока ещё не плыву,
я только ищу тропинку,
которая приведёт к причалу,
где давным-давно заждалась меня
моя пирога.
Только бы мне не сбиться с пути.
Только бы не сбиться…
ОГЛАВЛЕНИЕ
Вместо эпиграфа
Дорога к Третьему Храму
Кто сказал, что стихотворение – это только рифма?
Кто-то всегда меня обгоняет.
Вначале мир был круглым и мягким
Что-то мы утеряли, а что – непонятно
Мы когда-то играли в войну
МЕЛЬНИЦА
По этой извилистой каменистой тропке
Словно в лихорадке писал стихи всю ночь
ЛИТИНСТИТУТ
Мои сумасшедшие братья
РАССУЖДАЯ ЛОГИЧЕСКИ
…и вот я с ним познакомился
меняю маски
ИДТИ
Убегу от себя самого
В землю цветок посажу
Ожиданье грядущей беды
ТОЧКА
стучись в меня изнутри
двуликий Янус на меня глядит
Странное моё отражение в зеркале!
ПРОДАВЕЦ ЛОТЕРЕЙНЫХ БИЛЕТОВ
ЯБЛОКО
ПОДОБИЯ ВЕЩЕЙ
Глаза светлячков черны, словно ночь
Абрис ветра выдаёт дымок от костра
ОЖИДАЮ
УМИРАЮЩИЙ НОРВИД
Он любил птиц, но был прикован к постели
Со взрывом в ясном небе
Хочешь объять необъятное?
ПОДОБИЯ ВЕЩЕЙ
ОЛОВЯННЫЕ СОЛДАТИКИ
ПОТЁМКИНСКАЯ ЛЕСТНИЦА
В ЭТУ НОЧЬ
БЕГЛЕЦ
врываешься в дивную ночь
ПРОБЛЕМА ВЫЕДЕННОГО ЯЙЦА
МОНОЛОГИ:
1. КУРИЦА
2. ОРЕЛ
3. ПОЛЕВАЯ МЫШЬ
4. УЛИТКА
ГРУСТНАЯ БАСНЯ С ДВУМЯ ОКОНЧАНИЯМИ
ЗАСВЕЧЕННЫЙ НЕГАТИВ
НОЧЬ
МЕЖДУ НОЧЬЮ И УТРОМ
Что такое стихи?
ПОПЫТКА РИФМЫ
С чёрною лентой и красным цветком ты танцуешь
Говорят, солнце больше земли во много раз
ОБЕЛИСК
ТЕЛЕФОННОЕ ОДИНОЧЕСТВО
Всё, что мне нужно от тебя
Горит звезда вечерняя
Что в письме я тебе напишу?
Ничего мне не надо, ничего
ВЗРОСЛАЯ СЧИТАЛКА
ПРИМЕРКА БАШМАЧКА
Раскалённый вагон
ПОДРАЖАНИЕ БАСЁ
По ночам берег Леты затянут туманом
Не пытайся склеить разбитый кувшин
По этой узкоколейке
РОЖДЕНИЕ СЛОВА
МОЙ ГОРОД
и я был в Домском соборе
МАДОННЫ
АКТЁР
Как-то мания величия допекла меня
… на всё я согласен. На всё
Как хочется порой
ОСЕННИИ ИМПРЕССИИ
ОДУВАНЧИКИ
Так звали его древние иудеи
Не заходи, солнце!..
… сперва перекатывающаяся по гортани
КОЛОДЕЦ В ПУСТЫНЕ
Я хотел, чтобы в стихах об Иерусалиме
Я рад, что пятидесятилетние мальчики
Всю ночь до рассвета
Долгая-долгая зимняя ночь
Страдаю и волнуюсь
Всё, что выдали мне, возвращаю обратно
С каждым годом, кажется, выше поднимаюсь над землёй
Тосковать невозможно по родине
Повсюду границы
Утром туман на хевронских холмах
… и всё же смотри на меня, мир
СЛОВО
БОЛЕЗНЬ ЖЕМЧУЖНИЦЫ Поэма
***
Каменные лабиринты.
Спаленный солнцем день.
Маленький человечек
Здесь, как иголка в стогу.
Солнечные лабиринты.
Сдавленный камнем день.
А человечек всё прежний –
Никак не найдёт себя.
Бескрайние дали космоса –
Едва ли обширней города,
Сдавленного камнями,
Солнцем сожжённого…
Но
Маленький человечек
Иголкою в стоге сена
Колет Вс-вышнего в пятку,
Чтоб не забыл его…
***
Как дерево на ветру
Печаль необъяснимая
Сжигаемая солнцем
И почти утратившая надежду
Пространство пропитано временем
И уже не различить –
То ли камни
То ли века
Мешают шагать по дороге
Не оглядывайся назад
И не заглядывай вперёд –
Всё равно ничего не видать
В раскалённой дымке
Просто постой в тени дерева
И порадуйся
Что ночь ещё не скоро…
ЛЕСТНИЦА ЯКОВА
Кто тебя не знает,
Старая лестница?
Столько ног пересчитало
Твои ступени…
Это те, кто воображал себя ангелом.
А ступеньки твои истёрты
И поскрипывают под ногами,
В любую минуту грозя обрушиться.
Но мы лезем всё выше и выше,
И нет тем ступеням конца.
Куда ты ведёшь,
Лестница Якова?
Каждый знает, куда ему надо,
Но приведёт ли лестница
К заветной цели?
Кому вверх, кому вниз –
Только лишь ей одной ведомо.
А мы?
Узнаем ли это когда-нибудь?
***
Летит по ветру зёрнышко, летит.
И неизвестно, погибнет ли
Или пустит ростки в чужой земле…
Лишь деревце, родившееся потом,
Может быть, вытянется вверх
И его листья огрубеют
От чужого солнца и чужого ветра…
А оно летит, зёрнышко,
И всё никак не забудет родную землю,
На которую ему уже никогда не вернуться.
Маме, beatles, и всем, кого люблю... сборник верли
© Copyright: Лев Альтмарк, 2013
Свидетельство о публикации №113042204463
Свидетельство о публикации №113042204463
Рецензии