Лесник
так, что виден между веток сон тетеревиных клуш.
Чутко, жутко, знобко, топко от нетронутой росы,
и из виду скрылась тропка в эти ранние часы.
Нагибаешься — по плечи окунаешься в купель.
Встрепенётся важный кречет, юркнет полоз в конопель...
Там — орешина-лещина, по оврагу — родничок,
и единственный мужчина за оврагом — лесничок.
У него коза и лошадь, он семейный человек.
У него лесная площадь, а не Красная. Навек.
У него лесная площадь по деляночкам — вот так,
и его не облапошить за какой-нибудь пятак.
Он царит, где серебристы все дубравы и боры
и такие же мониста носят лисы и бобры.
Вечный страж проснётся в полночь: тих и глух его кордон...
Ты поспи, Кузьма Самсоныч, а за родину — пардон!
Славно по лесу слоняться до восхода, чуть светок!
На Руси опять бранятся, не мочил им лес порток.
Далека и незавидна эта русская стезя,
но Самсонычу не видно: он вдали, а не возля.
Тут простор, а не аллея; огневой подъемля шар,
жжёт костёр заря, алея, — льётся благостный пожар.
Он и жив-то по причастью к этой праведной Руси,
говоря такому счастью преогромное мерси.
1996
Свидетельство о публикации №113042103933