Ах, Надя! Не ты ли всегда умираешь последней?

Посвящается хулигану

Деревья кричали от ран и пощёчин, от ветра,
А космы дрались с удивлённым бездумным лицом.
Мы были так близко, казалось. Подобие метра!
И ветер бузил, обзывая апрель подлецом.

Мы шли не спеша. Наши головы ярко блестели:
От них исходил рыжий свет, будто ржавая медь.
Ветра не орали, а страстно, навязчиво пели.
Дивился апрель: почему я хочу умереть?

А я не ценю избиения нежные шторма,
А мне тяжело править ветром. Рукам не дано.
На мне лишь пальто – не мундир, не армейская форма.
Не ценю, не люблю, не делаю как-то умно…

Не ловлю я ветра, но ревную их к голым деревьям:
Целует им руки и трогает их телеса.
Поразмыслив, не верую древним богам и поверьям,
Продолжив, однако, украдкой смотреть в небеса.

И сейчас, проходя сквозь тоннели весенних истерик,
Я боюсь потерять слой терпенья и искру в глазах,
И желаю быть морем, что бьётся о каменный берег.
Морем синим, которое топит сомненья и страх.

Хочу без опаски в тебе с головой потеряться,
Чтоб истерики были редки, как сентябрьский лёд.
Хочу морем синим сверкать, ничего не бояться,
При помощи крыльев свершить небывалый полёт…

Несу ахинею, обманом пропитаны речи,
Ведь я не люблю и не верю, ведь я не умна.
Давай проживём от сегодня до завтрашней встречи.
Не должен ты мне, и я ничего не должна.

Пусть ветер бросает, ревнуя, наотмашь и нервно,
Пусть косы мои разлохматит невидимый шторм.
Возможно, поверю, и будешь ты избранным, первым.
И выпрыгну я из поверий, из мыслей, из норм.

Ах, Надя! Не ты ли всегда умираешь последней?
Не ты ли даёшь свою руку несчастным юнцам?
Оставь этот день и оставь этот свет жаркий, медный,
Возьми мою грусть, и обида пусть сгинет с лица.