БАБА УТЯ, легенда

Уж больше десяти годов
Прошло с войны, с времен гонений
И свежесть новых поколений
С Одессы съемлет мрака кров.

Тогда, в конце пятидесятых,
Дух прежних нравов и свобод,
Чрез тяжкий смрад фуфаек снятых
Вдыхал измученный народ.
И фарсом маскарадным сцена
Сменяя страхи постепенно
Уж виделась, когда Котовский
С своей ободранной толпой,
На театральные подмостки
Ступив нетрезвою ногой,
Под возмущенный зала стон
Слал пули в расписной плафон.

Вновь улицы оживлены,
Вновь лица радостью полны,
И люди облачены властью
И фабрик скорбные рабы,
Спешат утраченного счастья,
Вкусить забытые плоды.

Вот рядом в уличной пивной
Чиновник и мастеровой,
Слесарный чемодан с портфелем,
Уж «Правдой» свежею застелен
И установлены на ней
С янтарным даром  Жигулей,
Две кружки, и с укропом раки
Из ближнего села Маяки.
И первых робких ресторанов
Огни  и рюмок праздный звон
Из скрытых бархатом окон,
Влекут далеких капитанов,
Их загорелых моряков,
Зубных врачей, цеховиков, 1
Избегших счастливо оков…
И, смешивая жизнь с игрой,
В углу артистов шумный рой
И среди них никто иной,
Жрец Мельпомены- Водяной.

Прошли года, и с той поры
В Одессе все переменилось,
Промчались свежие ветры
И много навсегда забылось,
И помнит лишь старик седой
«Кавказ» и «Берег Золотой»
Всегда бурлящий Морвокзал,
Как «Украины» летний зал,
За парусиною прохладной
Под Шабского вина бокал,
Вечерней публике нарядной,
За рубль тридцать предлагал
Грибы в кокотницах, шашлык,
Мясное ассорти, язык
Уж дефицитным майонезом,
Полит и бережно нарезан.

Лишь не забыт один заветный,
Полуподвальный общепит,
Он тих, и с виду неприметный,
Но тайну мрачную хранит.
Его всегдашний посетитель,
Седой моряк и местный житель,
Когда я столик заказал,
Его легенду рассказал,
Что стены толстые скрывали
У сводов брачного дворца,
Что здесь за страсти бушевали
Все, от начала до конца,
И кем в том сумрачном приюте,
Средь пьющих и жующих ртов
Была таинственная Утя,
Которая без лишних слов,
Стояла тут с надменным взором,
Порядков давних строгий страж,
Смиряя волны пьяных споров
И необузданный кураж,
Буфетчица ли, официантка,
Администраторша, кассир,
Удачливая ли интриганка
Начальства важного кумир,
Чей опыт сладостных утех
Был оценен превыше всех…
По разному толкует всяк,
На самом  деле было так… 2


              1

В банкирском доме Ашкенази
Изыск роскошный заведен,
И посетитель удивлен
Шпалерам, древней Циньской вазе
Изысканной французской фразе,
Прислуге сказанной мельком
Перед столовым серебром,
Здесь безупречна чистота,
И горничной сюда взята
Дочь друга, ставшего потом
И конкурентом и врагом.
Чуть больше месяца прошло
Как он, вчистую разоренный,
Склонил вспотевшее чело
И мыслью новой озаренный,
Над грудой страшных векселей
Записку написал для ней,
К «Саважу» модному висок
Приставил, и нажал курок.

Жестока бизнеса страна,
С ее моралью извращенной
И только разум изощренный
Определит тут чья вина
Но Ашкенази благороден,
Он мыслей низменных свободен
Весьма изрядный капитал
И выкупленный дом свободный
Ей без злорадства предлагал
Но, взгляд презрительно холодный
Поймав, настаивать не стал,
И выпускная гимназистка,
Красавица и медалистка
Устинья  мейсенский фарфор
С утра проворно вытирает,
На снеге чистом выбивает
Персидский тягостный ковер,
Послушна всякому приказу,
Но робость или рабский страх
Не отражаются ни разу
В венецианских зеркалах
Взгляд строг ее и нелюдим
И, кажется, несокрушим
Но, всеж порою и она, 3
Бровь черную взметнув дугой,
Насмешливо удивлена
Оставив сумрачный покой,
Когда нежданно выметает
Под шкафом пятьдесят рублей,
Наивной глупостью своей,
Хозяин  странный поражает.
Иль смятую екатеринку
Среди исписанных бумаг,
Теряет в мусорной корзинке
Банкир –рассеянный чудак!
Она банкноты поднимает,
Прилежно на столе ровняет
На место видное кладет,
И, грустной проводив усмешкой,
Рукою тонкою поспешно
Вновь щетку быструю берет.
Опять в заботах и труде
Спиною чувствует везде
За ней холодный острый взгляд
Следит уж шесть недель подряд…

В то утро необычно рано,
Сломав сложившийся уклад,
Начальник сыска и охраны
Несет банкиру свой доклад,
Всегда изысканно одетый
Брюнет, две ниточки усов,
Жандарм в отставке здесь пригретый,
От страшных карточных долгов,
Банкиром некогда спасен,
Теперь навеки предан он,
О нем немало темных слухов
В Одессе могут рассказать,
Но ведь известно всем, что муху,
В слона здесь любят превращать,
И помнит Ашкенази свято
Блеск стали хищного клинка,
Что приняла в себя когда-то,
Его бесстрашная рука.
По праву дружбы обагренной,
Он прямо входит в будуар,
Едва висками убеленный,
Банкир совсем еще не стар,
Но много лет уж не женат
И длинный шелковый халат
Слуга почтенный подает,
И столик с кофием везет.
Жандарм по папке терпеливо
Ногтями тихо дробь стучит,
Лакей уходит молчаливо
И посетитель говорит,
В каком-то сумрачном уныньи:
Сегодня надо об Устинье,
Вам нечто важное сказать…
«Наверно деньги стала красть» 4
Волненье высказав притворно,
Хозяин перестал зевать,
Но сыщик промолчал покорно
И просит не перебивать:
«Нет, эти детские забавы
Давно уже смешат весь дом,
Мне самому неловко, право,
 И, если бы опасность в том
Лишь видел, толку во мне мало,
Трудней удел профессионала…»
«Но не моя была идея»
Банкир с досадою краснея,
Жандарму резко говорит,
«Я, ваши методы жалея,
Довольно глупый принял вид,
«Оставемте, пока не поздно»
Охранник сумрачно твердит,
«Куда все более серьезно,
Беда над вашею главой,
Повисла тучей грозовой…
Банкир угрюмо сузил веки
«Чтож, через час в мой кабинет,
А, впрочем, лучше в библиотеке,
В тиши продолжим наш совет…»

«Вот, сударь, наши наблюденья,»
Макнув конец сигары в ром,
Он начал «Устя в воскресенье
С утра на кладбище, потом,
Обедню в церкви посещает
И, волю дав слезам сполна,
Подругу детства навещает,
А после этого одна,
На Дерибасовской толпой
Гуляющей растворена,
В дом не спешит вернуться свой
А в ресторанчик небольшой,
Перед театром скрытно входит,
Стол в отдалении находит,
Пьет кофе и тревожно ждет,
Когда у ней в глухом углу,
Появится внезапно тот,
Кто преданного вам слугу
Почти до судорог пугает,
И этого он не скрывает…
Мы тут же справки навели,
Увы, тревоги подтвердились,
Когда досье его прочли,
Такие страхи вам не снились…
Революционер, бомбометатель,
Экспроприатор, террорист,
Борьбы убийственной искатель, 5
Сбежавший ссыльный анархист,
Студент, когда-то вхожий в дом,
Ее учителем латыни,
Душа, наполненная злом,
Не даст покоя вам отныне.
Однажды глупую девчонку,
В себя безжалостно влюбив,
Он рассчитал все очень тонко,
Ей душу скверной разложив,
Вот час настал употребить,
Наводчицей на сейфы ваши,
Бандитам черный ход открыть,
И пол и стены здесь залить
На три вершка кровавой кашей.
Обрезан будет телефон,
Пока полиция примчится
Легко сбежать сумеет он,
С невинной нашею девицей…
Что я, мой друг и покровитель,
Могу тебе еще сказать,
Я жизнь свою готов отдать,
Чтоб защитить твою обитель
И буду до конца стоять…»

В библиотеке тишина,
Лишь где-то далеко внизу,
Буксира слышен хриплый звук,
В порту, проснувшемся от сна.
«Как чуден запах старых книг»
Задумался вдруг Ашкенази,
«В руках убийц и всякой мрази
Они бывали, но на них,
Их души след не оставляют,
И полкам вес не добавляют…»
К балкону молча он идет,
Сереют во дворах сугробы,
Над морем медленно встает,
Февраль семнадцатого года,
Вдруг ветер распахнул окно
И оборвался календарь,
На диком полустанке Дно
В тот час отрекся государь…
Он думал лик подставив хладу,
Глядя на сумрачный рассвет,
За благородную браваду
Достойный он снискал ответ,
Жестоко в схватке биржевой
Друзей пересеклись пути,
Здесь каждый делал выбор свой,
Но кто-то должен был уйти,
Хотел он дружбу уберечь, 6
Искал согласия и встреч,
Суровые слова-вэ виктис,                VAE  VICTIS – горе побежденным ( иностр)
С  его изнеженной душой,
Еще не приросли, не свыклись,
Не стали жесткою корой,
И вот теперь на кнопке страшной,
Перст указательный лежит,
И превратятся в день вчерашний
И горничная и бандит,
Но медлит отчего рука,
И в ней заметна дрожь слегка
Борьбы душевной верный знак,
«Нет что-то все же здесь не так»
Растет в душе его сомненье,
И вот какое-то решенье
Им принято, и в фаэтон,
Чрез полчаса садится он…

                2
Еще до утра сдув наряд
Беспечности, в веселый град
Вошла угрюмая печаль,
Она, как пепельная шаль,
На масленичный дым костров,
Легла средь вымерших домов,
Ненужной мудрости начало,                Екклесиаст 1,18
И ворон скрежетом усталым,
Последний праздничный дымок,
В небес свинцовый потолок
Без сожаленья провожает,
И вызывающе сверкает
Его блестящий черный бок.
Как одинок пустынный город                Плач  Иеремии  1, 1
Сидит, пророком в жертву злой судьбе               
Оставлен, никому не дорог
И ищет смерть в самом себе.
От блеска центра в грязь окраин,
Как призрак  мчится фаэтон,
Душой смятенной тяжко ранен
В тоску владелец погружен,
«Зачем в безумии веселья»
«Устало думает банкир,
Как алкоголик рыщет зелья,
Свое спасенье ищет мир,
Зачем отчаяние скрывая,
В угоду королям тупым,
Колпак дурацкий надевают
Философы, быть может им,
Их  ум в сокрытое злодейство
Вменяет истинный злодей,
И ищет в маске лицедейства
Мудрец спасенье от людей,
И этот град детей пророков 7
Лишь притворяется шутом,
Чтоб думал властелин, пороков,
Дурак не замечает в нем,
Но как коварен этот путь
И, на него однажды вставший,
Уже не сможет повернуть
И облик обрести пропавший.
Так с хохотаньем неизменным,
С пинком директорским под  зад,
Выходит клоун на арену
Туда, где час тому назад,
С женой, воздушной акробаткой,
Навеки распрощался он,
Но хохот не похож на стон,
И все идет своим порядком,
Остался нерушим закон
Шоу маст гоу он,
Шоу маст гоу он…
Так с громом музыки победной,
Храня обычаи веков,
С улыбкой полководец бледный,
Триумф приемлет от полков,
Меж тем, как в фельдшерской палатке,
Тот, кто судьбу жестокой схватки
Смог жизни не щадя решить,
И битвы ход переломить,
Его последний верный друг,
В конвульсиях предсмертных  мук,
Ловя запекшимися губами,
Воды бессмысленной стакан,
Безногий умирает Ланн…             Жан Ланн (1769-1809) маршал, погиб в битве при
И над дымящимися полями Эслинге
Вновь лозунг давний утвержден,
Шоу маст гоу он,                Show must  go on- концерт состоится при любой
Шоу маст гоу он…                погоде (амер.)


В глубины древней Молдаванки
Он с легким трепетом идет,
Одессы мрачная изнанка,
Его волнует и влечет,
Колодцы двориков убогих
Вдоль серой уличной стены
Беззлобной будничной тревогой,
В час утренний уже полны.
Он видит все, как было встарь
Вдыхает запах давних лет
И примусов чадящих гарь,
И свежих аромат котлет.
Уже собою не владея,
Банкир торопится смелее,
Ступив на лестниц шаткий тлен, 8
В волшебный погрузиться плен.
Он по деревянному настилу
Балкона длинного идет,
Стучится в дверь , и образ милый
В душе взволнованной встает,
Но слышит «Сволочь и развратник,
Придурок, пьяница, козел,
Проваливай назад обратно,
Туда, откуда ты пришел»
«Как верно» в голове мелькнуло,
В лицо жильем ему пахнуло,
Пред ним разверзся полумрак,
В тугой веснушчатый кулак
Туманный образ воплотился
И двор огнями осветился…
Сосед поднять его помог
Ужасно кается хозяйка,
Находят трость и котелок,
Детей восторженная шайка,
Уж разбежалась, и банкир
Введен в уютных комнат мир.
«Меня ,наверно, здесь забыли,
За эти девятнадцать лет,
И так давно уже не били,
Но, видно в этом мире нет
Уж мест, где бы меня любили
Пришел совет я получить,
Что делать мне, как дальше жить»
Он мямлит, щупая синяк
«Скажи мне жив ли Исаак?
Без избиений, бога ради…»
«Совсем ты видно плох, Аркадий»
В ней слышен ласковый укор,
«С каких таких ужасных пор
Он будет мертв, глаза раскрой,
Вот он сидит перед тобой,
Хоть древний, но вполне живой»
Он пригляделся к темноте,
Пред ним на сдавленной тахте
Три ветхих старца восседают
За пышно убранным столом,
И с аппетитом поедают
Все, что наставлено на нем.
Тут фаршированная щука,
Маслины, брынза, гусь златой,
Селедка в обрамленьи лука,
Фаршмак, салатов пестрый строй
И утешение для сердца,
Пять капель и Немиров с перцем...
Невиданный контраст таков
С приемом первым поражает, 9
Но Ашкенази принимает
Две рюмки без напрасных слов
И тяжесть утренних оков
С души измученной спадает.
«Ты все-таки большой чудак»
Нарушил паузу Исаак
«Какой же можем мы, Аркаша,
Сегодня дать тебе совет,
Началом радости иль бед
Сей будет день для жизни нашей
Неведомо и нам самим,
Но, по законам вековым
От этих перемен добра
Мы ожидаем, и с утра,
Как прародители учили,
Мы праздник жертвы учинили,
Чтоб внял молитвам нашим Он
И праведный свершил закон»
Банкир с трудом соображает,
Что старец говорит ему
И с удивленьем излагает
Свою беду, и почему,
Найти поддержку мудрецов,
Бывалых города отцов,
Он просит их, друзей своих,
И мудрый ждет совет от них.
Вдруг сразу очень тихо стало
И все умолкли за столом
«Ты говоришь, она бывала
В трактире этом небольшом»
Тут старики переглянулись,
И, почему-то содрогнулись,
Тревогой страшною полны,
Несказанно потрясены…
«Ужель ты ничего не слышал
О месте этом роковом,
О свадьбе, некогда там бывшей,
И что случилось там потом,
Наверно там тебе удобней,
Вверху, над суетой земной
И ты не знаешь, что сегодня
Проснулись мы в стране другой!
Воистину глупит богатство,
Так знай сегодня пало царство,
Об этом дне давно мы знали,
В питейном свадебном подвале
Слепой, таинственный пророк
Давно его уже предрек,
И утром главный телеграф
Приносит весть, что он был прав
И не ошибся как всегда, 10
Ну что ж, прими еще тогда
И удивительный рассказ
С вниманьем выслушай от нас.
Тебе пора об этом знать,
Тому прошло лет тридцать пять…

                3

Тому прошло лет тридцать пять,
Спеша ревниво за прогрессом,
Во всем торопится  Одесса
От центров мира не отстать.
Подобна моднице злорадной,
Нежданно изменив черты,
Уже на лестнице парадной
Причудой новой красоты,
Провинции нерасторопной
Своей улыбкой беззаботной
Внушает зависть на балах
И злость бессильную в глазах.
И вот уже водопровод,
Сменяя бочки гужевые
В дворы счастливые несет
Днестра потоки голубые.
И громыхающий трамвай,
Подарок Бельгии ажурной
С трезвоном в аркадийский рай,
Ведомый ватманом дежурным,
Беспечных пляжников везет
И прочий ветреный народ.
И газовый рожок сменить
В театре время наступило,
Чтоб электричеством светила
В нем эдисоновая нить.
Почти конец работе трудной,
Уже тянули провода
К громаде люстры многопудной,
И по лесам спешат туда
Рабочие, чтобы скорей,
Увидеть новых свет огней.

Досель неясно, что случилось,
В тот день под самым потолком,
Сломалось ли, само включилось,
Не разбирали уж потом,
Когда рабочий молодой,
За кабель медный силовой
Схватился голою рукой…
Он кратко вскрикнуть лишь успел,
Раз дернулся и полетел
В глубины оркестровой ямы,
И на открытом  фортепьяно
Всем телом тяжело сыграл
Полета грустного финал…
Тут все бросаются к нему,
Подрядчик к немцу посылает, 10
Тот  только головой качает
И веки бледные ему,
Рукой дрожащей закрывает.
Кто он, никто не знает толком,
Ни родственников, ни друзей,
Судьбы разбившейся обломки
Не сыщешь на планете всей.
Лежит на сцене, все безмолвны
И замер театральный мир,
Из-за кулисы Дездемона
Идет, за ней безумный Лир,
Фальстаф, Корделия, Джульетта,
И в свадебный наряд одета
Офелия цветы несет,
Вслед Гамлет сумрачный бредет,
Выходит мавр, ступает Яго,
Сжимая роковой платок,
Слезу роняет на беднягу,
В тиши разносится хлопок,
За ним другой и шквал оваций
Под люстрой вспыхнувшей гремит,
Пусть вечно будет продолжаться
Спектакль жизни, он гласит…
И  вот для похорон по кругу,
Глаза скрывая друг от друга,
Картуз потертый запускают,
И с тяжким вздохом опускают
Кто гривенник, а кто пятак,
А немец целый четвертак…
Всю ночь раскаты громыхали
Над городом, а пред зарей,
В изысканном Пале-Рояле
Дуб раскололся вековой.
Наутро вверх по Ришельевской
Со скрипом и булыжным треском,
Подводу кляча волочит,
На ней сосновый гроб стоит,
А рядом поп - унылый дьяк,
Артист испитый и босяк,
К кладбищу за Чумной Горой
Бредут по мокрой мостовой.
На лицах всех одна печать,
И дума общая их гложет,
Но кто озвучить ее может,
Ведь надо прах земле предать.
Вдруг почему-то лошадь встала
Пред рестораном небольшим,
И из открытого подвала
Несутся шум, веселье, дым,
И запах этот незабвенный,
Глаза артиста вдохновенно
На дьяка смотрят, он молчит, 11
Но очи опустив смиренно,
Чуть поразмыслив, говорит:
«Однако, братие, дорога
Еще довольно далека,
В вертилище сием убогом
Зайдем передохнуть слегка,
Греха большого я не вижу,
И прах безмолвный не обижу,
Коль восприем по небольшой
С печалью мы за упокой…»
В подвале песни, смех и крики,
Народ гуляет удалой,
Ведь с каторги Сысой Великий
Явился сам, и пир большой,
Он в честь жены очередной
Созвал, и ломятся столы,
Питьем и явствами полны.
Веселье пика достигает,
Когда вдруг кто-то замечает
В капусту погрузив лицо,
Спит дьякон, спутники его,
Давно уж под столом лежат,
И с переливами храпят…
Сысой кабатчика зовет,
И удивленьем узнает
На Ришельевской лошадь спит,
И гроб с покойником стоит.
И тут отчаянная шутка
Приходит в пьяные умы,
И хоть она дика и жутка,
Но все решимостью полны,
Вот труп из гроба вынимают,
Близ дьякона его сажают,
В ладонь застывшую стакан
Дают, и распрямляют стан,
Другой рукой соседа плечи
Объемлют, возжигают свечи,
И дьяка пьяного трясут,
И нюхать нашатырь дают.
Мотает головой, чихнул,
Лицо поднял, кругом взглянул,
Рука покойника спадает,
И он со стуком ударяет
Об стол, залитый твердым лбом,
Но что произошло потом,
Кошмарным обернулось сном…
Главу мертвец вдруг поднимает,
Глаза, сомкнутые навек,
Раскрыл, как спавший человек,
Застывши члены распрямляет,
Неспешно свою водку пьет,
И очень медленно встает… 12

Что было дальше, помнят плохо,
Чудовищный начался грохот,
Весь ресторан сорвался с места,
В пол грязный втоптана невеста,
С разрывом сердца пал хозяин,
Диакон стал неузнаваем,
Вмиг белым сделался Сысой,
Визг, вопли, треск и дикий вой,
И в полной темноте один
Стоит электрик невредим…
На ощупь вглубь по коридору
Уходит через винный склад,
Как в бездну, вслед ему с укором
Глаза хозяина глядят…

Никто, с поры давно прошедшей,
Не знает тайные пути
И тропы штолен, в мрак ушедших,
Из тех, кто рисковал пойти
В ракушняка глухие своды,
Назад немногих катакомбы
На солнечный вернули свет,
В лохмотьях скорченный скелет
Своей улыбкой белозубой
От авантюры безрассудной
И необдуманных шагов,
Предупреждает смельчаков…
Он снова лишь чрез сорок дней,
Когда о нем почти забыли,
Возник из мрачных галерей,
И лица в ужасе застыли.
С улыбкой странною вошел,
Свой стол незанятый нашел,
И дивно весь преобразился,
И словно светом озарился,
Как будто бы его избрали
И душ ничтожных искры дали
Моллюсков миллионы павших,
Свой жалкий выполнив удел,
И стены города создавших,
Из хрупких оболочек тел…
С опаскою к нему поближе
Идут, протягивают хлеб,
Взор отрешен и неподвижен,
Глаза застыли - он ослеп,
Но чудным даром предсказанья
Во дни подземного скитанья
Взамен его отметил рок,
Отныне явственно и остро,
Как Нострадамус, Калиостро
Грядущее он видеть мог, 13
И судьбы видит наперед,
Пред ним склоняется народ…
Младые девы и старухи
Чредой к нему сюда идут,
Дни свадеб, встреч и дни разлуки
Из уст его правдивых ждут,
И он, какою б правда горькой,
Ему открыта не была,
Презрев посулы и упреки,
Вещает истины слова.
Декабрьским тяжелым днем,
Газеты новость принесли,
Что накануне подо льдом
В Неве Григория нашли,
Он, вздрогнув, горестно сказал:
«Конец Иперии настал»
Вокруг все стихло в тот момент,
Он отрешенно продолжал:
«В день первый мартовских календ,
Безумная придет весна,
Россия  вспрянет ото сна,
Но, пробудившись, содрогнется,
И явь кошмаром обернется…»

Банкир рассказом удручен,
Туманно постигает он,
Что преданный охранник знал
Все о грядущих переменах,
Жестоко он оклеветал
Служанку в призрачных изменах.
Коварен план его простой,
Заступником пред сиротой
Он в день всеобщего смятенья,
И праведником отомщенья
Вдруг явится перед толпой,
И управляемый им сброд
На страшный пафос разрушенья
К дворцу хозяина толкнет,
Чтоб в суматохе сейфы взять
И безнаказанно сбежать…

Гнетут тяжелые вопросы,
Курить, он ищет папиросы,
К балкону сумрачно бредет
Внизу сбегается народ,
Он дверь открыл, и в этот миг,
Над двором повисает крик…
Там тот, кто счастливо избег
Кошмаров встречи и побоев,
Лежит, лицом уткнувшись в снег,
Настигнут страшною судьбою…
Когда никем не потревожен, 14
В пенаты робко он вошел,
И из дверей родной прихожей
Увидел пир и пышный стол ,
Он понял, в доме мир и гости,
Нет ужасов ревнивой злости,
Английский драповый  реглан
И шляпы фетр наитончайший
На вешалке, вот шанс редчайший,
Сразить сердца окрестных дам
Он искушаем, и небрежно,
Надвинув котелок на лоб,
Надев роскошные одежды,
В тоннель двора выходит, чтоб,
Хоть на минуту ощутить,
Как хорошо богатым быть…
Тяжелый портсигар в кармане
Находит, «Сальве» достает,
От ветра лик закрыв руками,
Согнувшись, долго спичку жжет,
И в то ж мгновенье под лопатку,
Блеснув безжалостно и кратко,
Ножа стремительный удар,
И пальцы в кожаной перчатке
Берут тяжелый портсигар,
Вот пред жандармом на столе
Он брошен, в крови и золе…
Сплелись на крышке буквы «А» 
Кричат - пришла его пора…
Пора пришла, свободен путь
И нет преграды к деве юной,
Огнь  заточенный страсти бурной
Давно его сжигает грудь.
Он утомлен, почти в  экстазе,
И не осталось больше сил,
Уж не узнает Ашкенази,
Как ей вчера еще грозил
Он страшной и жестокой карой
И тюрем пересыльных нары,
Так красочно изобразил,
Но вновь отказ услышав твердый
Он понял, что Устиньи гордой,
Непросто волю поломать,
Но времени уж нету ждать,
Он верит - истину пророк,
В подвале свадебном предрек
День судьбоносный наступает,
Она его, и он узнает,
Дверей полуметровых коды,
Он ждал минуты этой годы
И он безропотно страдал
В жестоких муках униженья,
Пока любимчик провиденья, 15
Плоды удачи собирал…
Зачем случайный  созерцатель
Приемлет от судьбы любовь,
Пока за нею как старатель,
Ступни души стирая в кровь
Бежит безумец. Словно призрак,
Светясь во мгле в эфирных ризах,
Она в руке, но  пустоту,
Ладонь  хватает на лету…
Он ручку двери злобно рвет,
Но так и есть, исчезла Устя,
Но он добычи не отпустит,
Азарт охотничий растет.
Часы огромные гремят,
И уж газетные мальчишки
Перед извозчиком вприпрыжку
Про революцию кричат,
Наверняка девчонка там,
Друг старый - браунинг короткий,
Приятно тяготит карман,
И согревает рюмка водки…
               
4

В тот час еще пустой подвал,
Лишь одиноко возле стойки,
Наследник гибельной попойки
Тяжелый пьяница дремал,
Да в  полутьме два силуэта
Под лампой низкой в круге света
Устинья с черною косой,
Студент взлохмаченный в шинели
Во тьме глаза его горели
И голос слышится с мольбой
«Исполнен жаждой я познанья.
Отравлен гибельной мечтой,
Но почему лишь пред тобой.
Он приоткрыл дверь мирозданья,
Я полон нераскрытых сил,
О, сколько раз его просил,
Раскрыть мне, что он видел там,
Где души мертвых пребывают,
Но мною он пренебрегает,
Поверь, я все ему отдам…»
Она его перебивает:
«Владимир, я сама не знаю,
Безумец он или пророк,
И что во мне увидеть  мог…
Все слишком необычно было,
Досуга краткие часы,
Средь немудреной простоты
Я  здесь в печали проводила,
Вдруг он в настороженном зале
Поднялся с места своего, 16
Утихли все, и прозвучали
Слова пророчества его:
«Здесь та, кто жизни не жалея,
Душою чистою владея,
От гибели всех нас спасет,
Но много испытаний ждет
Младую деву в мире зла…»
Он встал у моего стола,
Взор отрешен, мой дух трепещет,
И молвит он в тиши зловещей:
«Я знаю Устя - это ты,
И имя и предназначенье
Твои , открыло мне виденье
И вижу я твои черты…»
И он легко рукою слабой
Коснулся моего чела:
«Будь справедлива и смела,
Высокой увенчает славой
Неумолимая судьба
За все страдания тебя,
И этот рок не изменить,
И будет в памяти хранить
Навеки преданный народ
Под именем твоим сей свод…»
Умолк и тишина глухая
Повисла тяжко в кабачке,
От страха я едва живая,
Платком на ветхом старичке,
Две медленных слезы стираю,
Почтенье и тревожный страх
Кругом читаю я в глазах…»

И будто пелена упала
С души измученной моей,
Невинен тот, кого считала
Причиной участи своей,
Фальшивок и подлогов сети
Охранник хитроумно сплел,
Вкруг пальца двух друзей обвел,
Посеяв подозренья ветер…
Слепую ненависть мою
Судьба жестоко отомстила,
Я перед бездной на краю,
Могучая как смерть любовь, Песнь Песней, 6,7.
Безжалостно меня пронзила,
Проникла в душу, плоть и кровь…»

Печально Устя умолкает,
Студент тревожных мыслей полн,
Все стихло, вальс Амурских волн,
Шкатулка в сумраке играет, 17
Она внезапно поднимает
Опять неумолимый взор
И говорит ему в упор:

«Зачем, являя исцеленье,
Всевышней волею Творца,
Глумишься ты, в утрате зренья,
В грехах несчастного слепца
Винишь, безумен ты Филатов,
Не властен суд вершить ты сам
Когда безжалостно на храм,
Огромную сдираешь плату
«Отмщенье Мне и Аз  воздам» Второзаконие, 32,35. Римлянам, 12,19.
Доведено через писанье,
И тщетно жалкое старанье
Когда всесильною рукой
Себя мнит инструмент простой …
И все в Его могучей воле,
Прощай, не встретимся мы боле…»
Согнувшись, скорбно он ступает
И вежливо в дверях ему,
Жандарм дорогу уступает,
Взор устремляя в темноту.

Тяжелым эхом отозвались
Шаги под черным потолком,
В молчаньи взоры повстречались,
Он дышит злобным торжеством:
«Свое сдержал я обещанье,
Сегодня ты отомщена
Вознаградить мои старанья,
Теперь ты можешь и должна,
Забыть про низменное рабство
Вернуть себе твое богатство
Отца законный капитал,
Твой враг презренной смертью пал…»
И видит он в своих руках
Ее распахнутое тело,
Покорность, боль и страх в глазах,
И отзыв страсти неумелой…
Являй скорее дар свой вещий,
Пять цифр.   Жестокая как клещи,
Рука ложится на плечо…
В отчаянии она трепещет
И слезы катятся ручьем,
Как гибель он неумолим,
Надломлен дух ее свободный,
В мгновенье это голос грозный,
Как гром разносится за ним:
«Оставь ее, я жив еще»
Охранник развернулся разом,
Слегка кривясь подбитым глазом,
Аркадий смотрит на него 18
Кровавый нож в руке его…
Споткнулось время и застыло,
Взметнулся браунинга ствол,
Грохочет выстрел с страшной силой,
Ударив в потолок и пол,
И в этот миг как тень взметнулась
И с пулей гибельной столкнулась,
Ей к цели преграждая путь,
Устиньи трепетная грудь…
Померк и так неяркий свет,
На миг враги себя забыли,
Пал с тяжким стуком пистолет
И лица в ужасе застыли…
Из раны кровь толчками бьет,
Тускнеют очи , щеки бледны,
К вратам неотвратимой бездны
Душа свободная идет…
Упал пред нею на колени
Аркадий, сдавленный  тоской,
Вдруг глас доносится из тени:
«Я дух передаю ей свой,
Закончен путь по жизни бренной,
Жива, и с ношей драгоценной,
Спеши скорее же домой…»


5

Три страшных года миновало
Над изувеченной  землей,
Армада всадников скакала
В степи морозною зимой,
На Николаевской дороге
Пред ними в страхе и тревоге
Град в инее седом лежит,
К нему комбрига конь летит,
Холодный ветр слезит глаза,
Но бег неукротим суровый,
Он верен сказанному слову
Одессу взять чрез три часа.
За ним в плеяде комисаров
Кибитка с фронтовой женой
И рядом в яростном угаре,
Жандарм  в папахе со звездой…
Как одинок пустынный город,
Сидит, пророком в жертву злой судьбе 19
Оставлен, но безумно дорог,
Как приз, доставшийся в борьбе…
Гремят свирепо «Ундервуды»
В приемной зале Губчека,
Приказов и мандатов груды
И резолюций росчерка,
В карманах кожанок лежат
И суд неистовый вершат.
Приклад и штык вовсю лютуют,
Серванты и трюмо трещат,
И из диванов салютуют
Пружины, страстно трепеща…
Звенит аквариумный покой,
И на паркете рыбки свой
Прощальный танец уж танцуют…
И правит этим балом он,
Волною дерзостной и новой,
Жандарм счастливо вознесен
Как прежде, власти страж суровый…

Французский крейсер черной сажей
Над портом облака коптил,
Два тяжких желтых саквояжа
Слуга на борт его вносил,
Еще их не расстались пальцы,
Но уж команду сбросить трап,
Тревожно ждали сенегальцы,
Глядя на судорожный драп…
«Там Ницца и Лазурный Берег,
Там яхта мраморный бассейн,
Здесь пуль следы на стенах серых,
Крах младости и жизни всей…»
«Ужели девой Орлеана,
Возмнила ты себя найти,
Но ты лишь Устя, а не Жанна,
Как сможешь город ты спасти…»
Она молчала, белой пеной ,
И волнами обдав причал,
Корабль плыл и обреченно,
Аркадий на корме стоял,
Чрез шум винтов и вой сирены,
Едва ли мог услышать он,
Она шептала вдохновенно:
«Show must  go  on
Show must go on…»

В банкирском доме Ашкенази,
Разгром и хаос учинен,
Осколки древней Циньской вазы
Хрустят под тяжким башмаком.
Средь мраморных голов разбитых
Чекист в отчаянии рыдал,
Пустоты сейфов незакрытых, 20
Комдив сурово созерцал,
Из ножен уж наполовину
Сталь златоуская видна,
И в трепетом объяту спину
Готовится войти она…
Но он брезгливо вырывает,
Смягчая кровожадный нрав,
Слезами залитый рукав
Начальник Губчека стенает:
«Они - друзья твои былые
Ему позволили сбежать,
Немаленькие отступные
Решили  с Ашкенази взять,
Не должен ты меня винить
И сними все дела решить…»
Суровый воин размышляет,
Усов кусая щетину,
Со страхом трепетным внимает,
Заплаканный чекист ему
Тот молвил: « Вряд ли сможешь Лева,
Меня два раза обмануть,
Ну что ж, тебе поверю снова,
В словах твоих возможно суть,
Ну а пока оставим речи,
Коль так, готовь мне с ними встречу…»
И вот для дружеской беседы
О новом тяжком бытие,
Со старым другом отобедать
В подвальчике собрались те,
Кто бессарабского воришку,
На путь проторенный привел,
И с кем когда-то лысый Гришка,
К понятьям правильным пришел,
Нужда ли, ген сопротивленья,
Призыв ли чести воровской,
Обиды власти и гоненья,
Иль к смерти гордое презренье
На путь их привели такой,
Изгои ханжеской морали,
Жизнь в рабстве пополам с тоской
Навек они в себе попрали,
Закон их писан не рукой,
Иные кодексы их движут
И в каждом слове смертью дышат…
Знакомцы верные, когда-то
Он  с ними нары, хлеб и злато
Без колебания делил,
Но рок теперь их разлучил…
Здесь Сеня Слесарь, Вася Крюк,
Кореец  - его старый друг,
Здесь благородный Веньямин,
Арсен, беспечный армянин,
Еще пять-шесть имен известных
И два лица едва заметных,
Но кто они и как их звать,
Об этом лучше нам не знать…

«Достоин всяк, кому удача,
Свой ясный обернула лик,
Ловить блаженства каждый миг,
И в жизни не было иначе,
Ты получил немало, Гриша»
Кореец мягко говорит,
«Но стать пора тебе потише,
Уж от тебя в глазах рябит,
Ты нащипал себе надолго,
Угомонись, дай людям жить,
И потихоньку лапы с горла
Снимай, мы сможем все забыть,
Пусть не друзья, но не врагами,
Останемся, влача свой быт,
Займемся личными делами,
И каждый будет пьян и сыт…»
Стакан молдавского вина
Комдив в ладонях согревал,
Была глухая тишина,
Он заскрипев ремнями встал,
«Иного я приема ждал»
Он молвил гневом искаженный,
«Спасибо вам бы мне сказать,
Не Ворошилов, не Буденный,
Не Фрунзе стали город брать,
Но вы совсем не изменились,
Не осознали, что случилось,
Не разглядели перемен,
Из этих закопченных стен,
Эпоха новая настала,
Закона прежнего не стало,
Есть новый - прост он и жесток,
Прав только тот, кто выжить смог,
Цари Фанкони и Пассажа,
Гамбринуса, Привоза стражи
Вы оперные короли
Своей игрушечной земли…
Спектакль долгий ваш закончен,
И пыльный занавес упал,
Но глупо может быть испорчен
Его комический финал…
Коль не сумеете расплатиться
Со мной за пролитую кровь, 21
Но вряд ли чудо совершится
И встретимся мы с вами вновь,
Теперь все дело в динамите,
Которым упакован дом,
Так вышло, вы меня простите,
Прощайте, мир исполнен злом…»
Григорий уж стоял в проходе,
Его могучая рука,
Главу губернского ЧК,
Поникшего в подвал заводит,
Засовы тяжкие гремят,
Замки амбарные скрипят…
Все стихло, « Он наверно прав»
Вдруг кто-то вымолвил в углу,
«Нельзя всех правил не узнав,
К зеленому идти столу»

Весенний теплый день стоял,
И ворот расстегнув рубашки,
Комбриг перчаткой помахал,
Безглазому саперу Яшке.
Тот покрутив свое магнето,
Вздохнул и ручку провернул,
Залаяла собака где-то,
И голубь с паперти вспорхнул,
Вдруг дом издал неясный гул,
И распахнулась дверь подвала,
С оков железных пал замок,
И каждый ясно видеть мог
В проходе девушка стояла…
Два тяжких желтых чемодана
С трудом не изгибая стана,
Наверх из сумрака несет,
И на груди ее растет
Под платьем маковый цветок…
Лик тверд ее и взор отважен,
Со звоном жалким в тишине,
Застежка пала саквояжа,
И  словно в лучезарном сне,
Алмазной радужной рекой
Залило камни мостовой…

Был сход большой определен,
Здесь Николаев, здесь Херсон,
Здесь представители Ростова,
Из Киева и Кишинева,
Без лишних слов и политесов
Под кровом ласковой Одессы,
Тепло приветствуют друг друга,
Крымчане, Харьков и Калуга,
И слово взял старик Исаак,
И он сказал: « Пусть будет так:
Покуда город над заливом
Блистает вечной красотой,
Покуда плещутся лениво,
Бычки под голубой волной
Пока извечное светило
День новый жителям дарит,
Пусть каждый помнит и хранит
И пусть потомки будут знать
Лишь ей одной принадлежать,
Навеки будет сей подвал,
Я много говорил, устал…».

Кровь из разрезанных ладоней
В спирт неразбавленный течет,
Напиток жаркий и соленый,
По кругу медленно плывет,
И драгоценная пиала
Приходит к ней уже пуста
И трепетно она прижала
К металлу теплому уста…



г. Одесса 2005