Поговорим о странностях любви. Чехов Антон Павлови

Хотите верьте, хотите нет, но Антон Павлович не любил женщин. Речь идёт не о том, любил ли он всерьёз, он имел большую любовь – это факт его личной биографии, но женщин «как класс» не любил.
И потому столько холодной иронии…
«Обыкновенно любовь поэтизируют, украшают её розами, соловьями, мы же, русские, украшаем нашу любовь этими роковыми вопросами, и при том выбираем из них самые НЕИНТЕРЕСНЫЕ». Или: «К счастью или к несчастью, в нашей жизни не бывает ничего, что не кончалось бы рано или поздно».
И это вошло в его рассказы особыми женскими образами, которых раньше-то и не встречалось. За исключением, пожалуй, Фонвизина с «Иудушкой». Голова идёт кругом не от чувства, а от какого-то театрального романтизма «шиворот-навыворот».  Болезненного и злобноватого.
«Попрыгунья», «Душечка», «Тина».
Это не случайный выбор. Это типы «артисток», а Чехова они привлекали. Они же - занятные, «мовёшки» (его выражение, от «моветон»), поверхностные, «штучки». И что-то ему отчаянно не нравилось в «артистках», то есть он не позволял им иметь мечту, амбиции, талант. Вот уж нет! Чайка подстреленная? Именно! А позволял так. Женское «рукоделие»: на «фортепьянах» играть, в хоре петь, с кисточкой стоять.  Быть любовницей. Изменять. Уподобляться до тупости в своих чувствах. До такой степени, что даже Ионыч – тот ещё герой: «А хорошо, что я на ней не женился».
Шансов у этих бедных созданий не было. Я не трогаю, конечно, его драматургию. Но и там главные женские образы - тоже «артистки», правда, каждая в своём роде. В их правде хоть одна фальшивая нотка да есть.
При том он-то как раз женился на актрисе. Ольга Леонардовна была умна и невероятно талантлива. О чём свидетельствует в своей книге«Моя жизнь в искусстве»  К.С. Станиславский: «Успех имели я, Лилина (жена Станиславского) и Книппер». И так почти всегда.
Думаю, что ему было это интересно. Быть женатым на настоящей актрисе. А вот любопытный факт, услышанный от старейшего научного сотрудника Ялтинского дома-музея.
К нему приезжала Комиссаржевская, но она останавливалась в Гурзуфе, так как в доме в это время находилась Книппер. И он тайно ездил к ней – на обед, после чего получил письмо от Веры Фёдоровны. «Вы были, как спелёнутый», - писала она. Книппер не знала об этом. А ему было ПРОСТО ИНТЕРЕСНО, когда они (актрисы) оказывались ещё и обыкновенными женщинами. Так получите же! Получите за вашу «полуправду», «всё не как у людей» его, Чехова, «полулюбовь».
Почему он всё-таки пошёл на ссору с другом Левитаном, опубликовав рассказ о его любовной истории с Кувшинниковой («Попрыгунья»), непонятно. Он дружил с ним с тех времён, когда оба были неизвестными широкой публике, а мать Чехова подкармливала бедного Левитана. Чехов написал, что женщина была эгоистична и поверхностна, хоть и обаятельна. Но в том-то и дело, что Кувшинникова была очень талантлива. Действительно прекрасная музыкантша и профессиональная художница. Об этом говорили все. Но Чехов-то пишет о ней, как о взбалмошной барыньке, которая всё делает «чуть-чуть», наполовину, от безделья. И художник – тот ещё тип. Талант талантом, а юбки в мастерской шуршат, как мыши в сухарнице.
Но они поссорились с Левитаном серьёзно. Это факт.
И, наконец, «артистка» из рассказа «Тина». Еврейская женщина Сусанна Моисеевна – не профессиональная артистка, конечно. Она – игровое начало с непредсказуемым концом.  Бунин считал этот рассказ выдающимся. И это правда. Хотя Чехов и не любит главную героиню, точнее, никакой симпатии, а сплошное «нервна, как индюшка», но при том «что-то есть» и «чёрт в юбке». И столько ощущений! Столько прикосновений и близкого рассматривания образа. Хоть и «чёрт в юбке», а избавиться нет сил. Да и не хочется. А хочется трогать эту запретную женщину, сколько бы это ни стоило героям рассказа, во что бы ни обошлось. Сусанна-то и есть настоящая артистка. Опасная. Она и закон, и сладость, когда «нельзя», и смех, когда можно, когда на пару с «тяжёлым жасминовым запахом» (и никакого чеснока!). «Вы никогда не жили с еврейкой и не знаете, что это за прелесть» - в потоке остроумной болтовни эта фраза главная. Потому что весь сюжет – просто бахрома на диванной подушке, где Сусанна Моисеевна держит преданных пёсиков – красавцев-братьев Соколовских. А ни красоты, ни обаяния, ни, так ценимой Чеховым, «грации», которую он предпочитал красоте. Нет, эта женщина – настоящий театр. Деньги всего лишь повод для игры и манипуляций, она и так богата, да всё равно из рук выпускать их (хоть и чужие) не годится, не в её правилах.
Но у Чехова есть и редкой красоты рассказ «Дама с собачкой». В нём всё не по правилам. В роли «артистки» там жена Гурова с шевелящимися чёрными бровями.  А главная героиня пахнет цветами. И тоже на уровне ощущений. Позволю маленькое отступление. В доме-музее писателя в Ялте в витрине висят платья его сестры Марии Антоновны и Ольги Леонардовны. Это тончайшие шёлковые одежды в нежно-лиловых тонах без рисунка и «фасонистости», с какими-то строчками изящными, абсолютно целомудренные… Не платья, а вишнёвый сад… Обращаю на это внимание, потому что для Чехова ОЩУЩЕНИЯ играли большую роль. Он прикасался ко всему, что его интересовало. И, как профессиональный доктор, трогал и платья, и тело, и души… Перевоплощая свои прикосновения в образы, он не мог обойтись без иронии – так уж был устроен. Первая профессия давала ему дозу цинизма…такой медицинский шприц, который тоже демонстрируется в музее. Так уж были устроены ЕГО женщины. Что к ним НЕЛЬЗЯ было относиться всерьёз. Разве что в крайнем случае.  Вот в таком. Потрогать везде.
«Вошла и Анна Сергеевна. Она села в третьем ряду, и когда Гуров взглянул на нее, то сердце у него сжалось, и он понял ясно, что для него теперь на всем свете нет ближе, дороже и важнее человека; она, затерявшаяся в провинциальной толпе, эта маленькая женщина, ничем не замечательная, с вульгарною лорнеткой в руках, наполняла теперь всю его жизнь, была его горем, радостью, единственным счастьем, какого он теперь желал для себя; и под звуки плохого оркестра, дрянных обывательских скрипок, он думал о том, как она хороша».  «Дама с собачкой».
Это тот самый случай, когда ставится «неинтересный», по мнению Чехова, вопрос: зачем такая ошибка? Не зачем такая любовь, а именно «ошибка»!
И, наконец,  эпизод из рассказа «Степь»: встреча с влюблённым человеком. Этот эпизод - настоящий гимн любви да ещё в паре с таким могучим героем рассказа как СТЕПЬ.
«Константин протер глаза, посмотрел на огонь и засмеялся.

- Любишь, значит... - сказал Пантелей.

- Там такая хорошая да славная, - повторил Константин, не слушая, такая хозяйка, умная да разумная, что другой такой из простого звания во всей губернии не сыскать. Уехала... А ведь скучает, я зна-аю! Знаю, сороку! Сказала, что завтра к обеду вернется... А ведь какая история! - почти крикнул Константин, вдруг беря тоном выше и меняя позу, -теперь любит и скучает, а ведь не хотела за меня выходить!

- Да ты ешь! - сказал Кирюха.

- Не хотела за меня выходить! - продолжал Константин, не слушая. - Три года с ней бился! Увидал я ее на ярмарке в Калачике, полюбил до смерти, хоть на шибеницу полезай... Я в Ровном, она в Демидовом, друг от дружки за двадцать пять верст, и нет никакой моей возможности. Засылаю к ней сватов, а она: не хочу! Ах ты, сорока! Уж я ее и так, и этак, и сережки, и пряников, и меду полпуда - не хочу! Вот тут и поди. Оно, ежели рассудить, то какая я ей пара? Она молодая, красивая, с порохом, а я старый, скоро тридцать годов будет, да и красив очень: борода окладистая - гвоздем, лицо чистое -всё в шишках. Где ж мне с ней равняться! Разве вот только что богато живем, да ведь и они, Вахраменки, хорошо живут. Три пары волов и двух работников держат. Полюбил, братцы, и очумел... Не сплю, не ем, в голове мысли и такой дурман, что не приведи господи! Хочется ее повидать, а она в Демидове... И что ж вы думаете? Накажи меня бог, не брешу, раза три на неделе туда пешком ходил, чтоб на нее поглядеть. Дело бросил! Такое затмение нашло, что даже в работники в Демидове хотел наниматься, чтоб, значит, к ней поближе. Замучился! Мать знахарку звала, отец раз десять бить принимался.
Ну, три года промаялся и уж так порешил: будь ты трижды анафема, пойду в город и в извозчики... Значит, не судьба! На Святой пошел я в Демидово в последний разочек на нее поглядеть...
Константин откинул назад голову и закатился таким мелким, веселым смехом, как будто только что очень хитро надул кого-то.
- Гляжу, она с парубками около речки, - продолжал он. - Взяло меня зло... Отозвал я ее в сторонку и, может, с целый час ей разные слова... ПОЛЮБИЛА! Три года не любила, а за слова полюбила!
- А какие слова? - спросил Дымов.
- Слова? И не помню... Нешто вспомнишь?
Тогда, как вода из жолоба, без передышки: та-та-та-та! А теперь ни одного такого слова не выговорю... Ну, и пошла за меня... Поехала теперь, сорока, к матери, а я вот без нее по степу. Не могу дома сидеть. Нет моей мочи!»
Такие слова! ТАКИЕ тайны Божии!
Вот о чём знал Чехов: о том, что такое «исходить из высшего», а не рассуждать про счастье или несчастье, грех или добродетель. А, если «расхожее» - получайте иронию, гримасу, остроту и резкость.
Любовь взыскует любви, но для этого её должно быть больше, чем мы можем порой вместить в себя. Так он думал, когда писал «исходить из высшего».
И такова Каштанка, возвращающаяся из цирка (артистка Тётка!) домой, к Луке Александровичу. Голодновато, пацан мучает, но – Любовь…Тут уж ничего не поделаешь. Любо