Карточный домик

Строю карточный домик. Дрожь в руках не унять.
Вот опять не достроил.
Развалилось всё к чёрту. Ну, ни дать и ни взять, –
Разрушение Трои.
В сотый раз ту колоду тасую, кляня.
Начинаю сначала.
Так – неверным движеньем – судьба и меня,
Не достроив, ломала.

Я знаю, родился я в крике, рыданье и муке.
И, к счастью всеобщему, не обделённый здоровьем.
Но слишком уж грубо был взят акушеркою в руки –
И грубым с пелёнок остался и с хмурым надбровьем.

И с тех пор до сих пор я ворчал и кричал,
И родителям спать по ночам не давал,
И сырыми пелёнками щедро снабжал,
И у матери грудь неохотно сосал.
Ах, какой я дурак, что об этом сказал!

Я знаю, воспитывать – значит, выращивать смену.
Воспитывать – значит, ковать. Как горячий металл.
И вот я однажды поднялся на ножки с коленей,
Пошёл и упал. Было больно, я плакал, но встал.

И с тех пор на коленях уже не стоял.
Если падал, то – в рост, кровь рукой утирал.
Сколько шишек набил – никогда не считал,
Не считал и на помощь ни разу не звал.
Ах, какой я дурак, что об этом сказал!

Строю карточный домик. Дрожь в руках не унять…

Я знаю, что каждому в детстве – свои приключенья.
А папа мой был не дурак, и об этом-то знал он.
И он не мешал – наблюдал, как ищу развлеченья.
Меня, пацана, увлекли чердаки и подвалы.

Где мой первый чердак? Где мой первый подвал?
Что меня поманило, чей голос позвал?
Но, влезая в их мрак, обо всём забывал
И, мечтая впотьмах, тёмной личностью стал.
Ах, какой я дурак, что об этом сказал!

Я знаю, что каждый имеет на всё метод свой.
И папа неплохо меня кулаком воспитал.
Зато поумнел и окреп, и гордился собой.
Моим кулакам позже папа завидовать стал.

Вот я всё про отца, а про мать промолчал.
Всё молчал, непутёвый, и всё огорчал.
Светоч мой, моя пристань, начало начал!
Без неё бы я просто, как зверь, одичал.
Но какой я дурак, что я этого ей не сказал!

Строю карточный домик. Дрожь в руках не унять…

Я знаю, в конце-то концов моё время настало.
Так вышло, что время своё слишком рано услышал.
Я рано из детства ушёл и из детских подвалов,
Я рано сошёл с чердаков – и на улицу вышел!

Разбежались глаза. Я их не растерял.
Вот и пагубно кто-то уже повлиял.
И пока я был слаб, и пока я был мал,
Всё дурное отец из меня вышибал.

Я знаю, но мог ли я знать подноготную жизни?
При виде запретных плодов, я плевал на советы.
И первые смелые, дерзкие планы и мысли
Мне выдали уличные университеты.

Зряшно плакала мать, а отец умолял –
Воздух улиц меня вдребадан опьянял.
Кстати, первый стакан я без робости брал,
А в четырнадцать лет уже бабу узнал.

Я знаю, но мог ли я знать, как торгуют любовью?
Одни продавали, другие давали не глядя.
И девочки были, их стоны и простыни с кровью,
И честные были, и были, конечно же, ****и.

Бит был неоднократно, на «перья» шагал,
Только трусом никто ещё не обозвал.
Но я плакал, когда меня друг продавал.
И меня убивали, и я убивал!

Я знаю, что тот, кто сидел, не в цене, не в чести, но –
А много ли чистых средь вас – тех, кто срок не мотали?
На каждого зека на воле найдётся скотина.
Я тех и других повидал, и они меня знали.

Знали, кстати, что пил, только не пропивал.
И «бакланил» не раз, только не воровал.
Знали, кстати, как я задыхаясь бежал,
Когда мент хладнокровно мне в спину стрелял.
Ах, какой я дурак, что об этом сказал!

Я знаю, то время ушло. Я матёр и спокоен.
Проигрывал часто, но в чём-то добился успеха.
А Бог – он рассудит, за что, и на что я способен.
А Бог – он свидетель, считать ли меня человеком.

Бог судья, если жил, а не существовал,
Если вылез из грязи и гнидой не стал.
Бог судья, если в песнях себя расточал
И ни разу на женщин руки не поднял.
Бог судья, если кто-то боялся и клял.
Бог судья, если видел у смерти оскал.
Бог судья, если всё, хоть и зря, но прощал,
Если страстно любил и ночами не спал.
Ах, какой я дурак…

Строю карточный домик, дрожь в руках не унять.
Вот опять – не достроил.

 1988. п/я Чехов.