Геометрия света

      Это было совсем недавно, на последнем уроке последнего учебного дня перед праздничными выходными. Я сидела второй час на литературе, и, как это частенько бывает, изучение романа классика русской прозы мне поднадоело. К тому же, на календаре было 7 марта, и погодка была чудеснее, чем обычно. За окном то выбегало быстрое солнышко, то пряталось за легкие облака, оставляя нас в ожидании нового его прихода. Ощущение праздника возникло спонтанно, в середине дня, и крепко держалось до вечера.
      Повернувшись к окну, я вслушивалась в интересную речь учительницы, которой к тому моменту тоже, видимо, наскучило рассказывать про характер главного героя, и она сначала молчала недолго, слегка призадумавшись, наверное, о тортах, подаренных нами, которые ждали её в учительской, а потом начала поведывать нам истории своей молодости, зацепившись за вопрос одной из учениц. Внимая ей, я смотрела на необычный, навевавший ещё более весеннее настроение, натюрморт, нарисовавшийся на столе преподавательницы. Такой настольной красоты, сочетающей в себе игру света и геометрические склонности, я не видела ещё нигде и никогда, особенно в школе. В тот момент я удивилась, что это урок литературы, а не геометрии, и, к сожалению, не рисования, - хотелось запечатлеть всё, что я видела, а камера не смогла бы  передать такие цвета.  Хотя я плохо рисую, и этот урок меня бы не спас. Но литература придавала моему настроению чуть-чуть возвышенности и мечтательности, так что всё совпало не зря.
      С положения моей парты относительно волшебного стола я наблюдала его угол. В  центре,   напоминая о рабочей обстановке, властно расположился наш классный журнал темно-зелёного оттенка. Справа от него,  с чёткой геометрией, точно параллельно переплёту, лежала прозрачная с позолотой ручка. На уголке стола, ближе всего ко мне, стояла  канцелярская чёрная подставка, которая не совсем вписывалась в романтично-офисный стиль, но помогала журналу нести миссию принадлежностей трудового положения. Из верхушки подставки в окно смотрел подаренный тюльпан,  оранжевого оттенка. Конечно, это я видела его из верхушки подставки, на самом же деле он вычерчивался из самодельной вазочки. По секрету скажу, что вазой служила банка из-под кофе, умело обёрнутая белым листом бумаги, принявшая форму правильного прямоугольника.  На другом краю стола прижилась маленькая чайная кружечка, из прозрачного хрусталя, выделявшаяся  плавным полукругом. Фоном всего это разнообразия служило окно, на котором находился цветок с красновато-бурыми листьями.
      Вся игра света создавалась, естественно, солнцем, пронизывающим стекло окна. Когда светило одаривало вниманием  стол, вся картина оживала и начинала веселиться. Ручка бликовала золотистым, а кружечка, играя солнышком, преломляя падение его лучей, ярко блестела. Но главным украшением сего натюрморта служил тюльпан, возвышавшийся над столом и придающий всему тёплое чувство умиротворенности. Один его лепесток просвечивался больше остальных, и, глядя на него, мне на ум приходила непонятная песенка из детства про апельсины. Тюльпан отдавал то цветом потёкшей смолы, то горизонтом вечернего летнего заката, то всеми отблесками янтаря.  Он был таким насыщенным, будто его выкрасили ровным слоем лака мандаринового цвета. Багряные листья незнакомого мне цветка с подоконника, тоже подогреваемые лучами наступающей весны,  сделали своё дело, добавив тепла и уюта в рабочий кабинет. Когда солнце погасало ненадолго, лёгкая тень накрывала яркий стол, и тогда кружечка притягивала взгляд приятной формой, становясь матовой, теряя неуместный блеск. И на душе становилось спокойно. Но чёртики внутри так и тащили меня на улицу, чтобы поднять голову, закружиться и рассмеяться в лицо небу наивным смехом счастья. И я была уверенна,   что  ещё один день прожит не зря.
       Я невольно улыбалась и мечтала о будущем, слушая искренние рассказы учительницы о её институте. Это был лучший урок  литературы в моей жизни.