Ночь бронзового кота

Мировоззрение обычных людей ночью словно съеживается, выцветает. Превращается в какое-то «мироподглядывание». И вертится оно эдакими грузными планетарными кольцами вокруг пошлейших понятий: безопасность и небезопасность Города. В моей же одичалой мозговой системе они давно переросли в два полюса: «архитектурно безвкусно» и «тошнотворно терпимо». Может, именно поэтому опоздание на последний поезд метро я перенес безропотно, с эпикурейской снисходительностью. В моем случае это скорее спланированная диверсия, чем случайность. Эдакий рецидив давней хвори – ОНЗ. Острая нехватка зрелищ. Хлеба, спасибо, хватает, а без лязга поездов, без смены метала на плоть, от будней к будням, от ночи к утру кровь преснеет и загустевает, а бронза тускнеет.
Мне сонно, зябко и пора бы тогда на место, раз поездка отменяется, но я оттягиваю, умышленно пытаюсь остаться человеком подольше. И, конечно, застываю в оцепенении – нельзя задумываться о сущностях, будучи на междорожьи.
Третий или четвертый час стою бледным истуканом у закрытых створок метрополитена – бурчу под нос Пастернака. Просыпаюсь. Недвижимость и статичность мне привычна и поэтому каждое мышечное движение непосредственно после превращения я отслеживаю мысленно, от краткого момента зародыша импульса к самому сокращению. Сладостно и тягуче. Наконец, определяюсь кто я. Таки человек. Че-ло-век. Сжимаю левый кулак, разжимаю медленнее, гипнотизирую собственные взлохмаченные контуры на асфальте. В такие моменты провисания воли тонкие натуры обычно многозначительно вздыхают и закуривают, остальные – тоже грешат дымом, но им-то обычно хватает ума вздыхать только однозначно.
Планов ноль. На привычное сборище бронзовых литераторов-алкоголиков не стоит даже пробовать соваться. Гордость. Обозвать меня блохастым… да как у них язык повернулся? У них, у детищ похмельных косоглазых криворучек?
Сую лапу… то есть руку в карман - там извечно увечная пустота. Деньги, заведенные как жертва на капище моему топографическому кретинизму, перекочевали на попечение мелкому воришке. Но, стоп. Вместо них я с удивлением обнаруживаю в кармане пакетик травяного противопростудного чая – экий мой карманник сердобольный. Вовремя. Я как раз сиплю – горло простужено и иссушено. Оно у меня болит календарно. Чует, когда месяц оканчивается на «-рь», и сразу простуживается. В такие тревожные ночи только и остается мне, как предаться почетному ночному шатанию по городу. Не важно, в облике перса или человека, один черт. Сезон распугиваний прохожих мяуканьем гриппующего Высоцкого у меня удается с блеском в обеих ипостасях.
Я зеваю, вытягиваю спинные позвонки – жест выходит больно кошачий. Утро, видимо, на подхвате. А я, кажется, еще не нагулялся, не размял металлический костяк внутри как следует, не вышиб из тяжелой головы затхлый дух лежалого снега и прошлогодней грязи. ОНЗ внутри засаднила с новой силой, но осмотр улочок, улиц и целых «уличищ» вне моих предпочтений смещался на одну вечность вперед. Застолюблю их себе на март. Ладно. Там уже будет какая-никакая посткоматозная весна, скруглит углы и размоет все своим размораживающим блуром.
Я зубами открываю припасенную бутылку медового пива и аккуратно вытряхиваю туда противопростудный чай. Апофеоз приятности и полезности. И еще я вконец дезориентировался в этой темени. Не могу ухватить за нос ни один знакомый силуэт. Улочки враждебно ощериваются кованым железом и всполошено тухнущими фонарями. Я цыкаю на них зубом и они вновь разгораются – все-таки, внутриархитектурная корпоративная этика существует. Они чуют во мне стылую бронзу даже вопреки человеческой мякоти. Им так просто глаз не замылить, эти фонари так прочно и глубоко вросли в землю, что впитали в себя больше чужой крови и знаний, чем хотели бы вместить. Крайний справа фонарь нервно подмигивает и бросает отблеск куда-то на восток – там, кажется, начинают пробиваться первые одичалые мазки света. Я наигранно артистично перекидываю конец шарфа за спину и направляюсь к постаменту. Недопитая бутылка летит куда-то вбок. С ябедническим дребезжанием катится, катится вниз по дороге. Упругий толчок и лапы сами взвиваются в воздух, легко утягивая за собой тяжелеющую тушу. Первые персиковые нити света сковывают и одновременно ободряюще щекочут меня за бронзовым ухом. Но я уже не чувст…