В вершинах гор

Сидит старик на дивном пьедестале,
перебирая желтый чахлый лист:
"Меня вы все вот так уже достали..." -
лепечет он, под тяжестью монист
                склонен к земле, и борода густая,
                цепляя грязных пальцев коготки,
                бросается в глаза и усыпляет
                мое внимание к вещам другим.
"Я ждал тебя, - скрипит сухая глотка,-
но долго приходили все не те".
Глаза круглы, как будто у ребенка,
последний зуб скривлен, на языке
                еще слова: "Скажи им, что не избран,
                что не мудрец я, а просто чудак.
                Всего-то знаю чуточку о жизни.
                О прошлой-будущей - все мелочи, пустяк
Мой мальчик, ты - спаситель длиннорукий.
Тебе нести всему народу вести,
пока не умер я от тяжкой муки
и не размечут прах мой ветры Бреста".

Сложив покорно, словно школьный пленник,
большие руки, сел я перед ним,
и начал говорить мудрец-отшельник
о том, что ждет бездушный грешный мир.

"Когда был молод, я искал ответов
на тайны бытия и жития.
Ломал системы, избегал запретов
и обретал по-новой свое "я".
Все годы, дни, что в этом поднебесье,
в вершинах гор и сонмище снегов
провел, я ждал от облаков известий
и научился понимать богов.

Ко мне стучались в двери из бамбука:
любой дурак с вопросом дурака.
Прости, сынок, я раздражен и буду,
их вспоминая, дергаться слегка.

Один просил открыть секрет богатства,
а после дико убегал в слезах.
Не мог понять, что слово это,"братство",
не значит каждому бомжу давать пятак.

Другой молил о вечно долгой жизни.
И я сказал: "Будь кроток и достоин,
отдай себя народу и отчизне," -
харкнул в лицо. Наверное, не понял.

я перестал открытыми ворота
держать, забрался в глубь пещер.
Я ждал того, кто после смерти б отдал
мои слова о Главном сразу всем.

В чем смысл жизни? Знаешь, он в огне.
В послушно угасающем волненьи:
всем двадцать лет стоять на голове,
а после трижды столько на коленях.

Картинки, буквы, некрологи. Что же?
не стоит быть и мелким мудрецом,
чтобы заметить этот цикл божий:
отцу - сынами, сыновьям - отцом.

Аркадиевы своды не найти
ни нашим и ни вашим поколеньям,
покуда грех адамова пути
теплиться будет в человечьем бденьи.

Не будет тихих зарослей Эдема
в металлопластиковой жесткой мгле,
и ваши души, тронутые тленом,
на веки вечные привяжут вас к земле.

Любовь? Я видел, лично с ним знаком.
Любовь - жестокий холеный мужчина.
Он забирал с начала всех времен
к себе в гробницу тех, кто был с другими
                связуем больше, чем с проклятым духом
                греха и веры, разума, мечты.
                Создал сердца, а не повел и ухом,
                когда реками бурными Судьбы
закруговертило бледнеющих влюбленных,
когда лились, как синий водопад,
и кровь, и слезы умертвленно-сонных
детей людских. Любовь страданьям рад.

Я знаю Смерть, играли как-то в кости.
Она шептала, что в ее руках
отнюдь не каждый, и, скрипя от злости,
шипела об ужасных докторах.

Что вам напеть для Летописи, братья?
Вы так глухи. и даже мать с отцом
готовы бросить в мясорубку Знанья,
если оно вас просит о таком.

Забудьте власть. Она никак не сможет
спасти от новых войн или чумы.
Не все вы знаете, но это не тревожит
святые пустословные умы.

Любите мир. Поймите Мать-Природу.
Хоть раз кому-то помогая днем,
ты, человек, почувствуешь Свободу,
что греет руки в имени твоем.

Забудьте деньги. Это инфернально
насквозь питает ядом вашу кожу.
А после смерти жить вам с этой швалью
еще две сотни жизней, даже больше, может".

Закашлял дед, согнулся крюковидно,
схватил в моей ладони телефон
и сдох, болезный. Понял я, что, видно.
забыл включить проклятый диктофон.

Поматерился: тоже мне, послушник.
И что теперь, и как мне передать?
Про диктофон забыл я, и наушник
из уха левого "самсунговский" достать.