Глава 7. Праздник, который всегда

Наш паровоз, вперед лети!

На меня они мало обращали внимание. Хмурились, хмыкали, выпускали дым вверх. Особенно было обидно, когда после моей сдачи они пару минут смотрели в карты и принимали немногословное решение: «Семь червей. Разошлись? – Разошлись - Да, сыграл». Мол, и так видно, что тут еще играть – заявленные семь он берет. Или так: «Без двух – Согласен – Да, ошибки случаются - карты не стеклянные».
Я сидел, как Саша меня научил: голова неподвижна, нижняя губа чуть выпячена. «Каменная морда» бывалого. Особо не задирался, играл мало, вистовал правильно – только когда другие падали; и послушно пасовал, услышав «вист». В общем, вел себя как примерный новичок. Серостью своей мэтров поразить не пытался.
А это были мэтры. Они, студенты разных факультетов и даже вузов, собирались на съемной квартире и всю ночь писали. Пулю писали. Взрослая, до сорока, на шесть – семь часов тянула, как раз на ночь. Саша был вхож. Он их знал. И они его знали.
Как они находили друг друга? По глазам, что ли? Вопрос «Играешь?» понимался всегда правильно. Ясное дело - не в подкидного.

Саша учил меня, наверное, уже с месяц. Первые партии мы играли, открыв карты, и, естественно, без денег, насухую. Я достаточно быстро, как по моим меркам, схватил суть игры, и уже через пару дней объявлял взятки, поелозив по расчерченной Сашей таблице торговли за прикуп.
Саша невозмутимо ждал, пока я, помогая себе загнутыми пальцами обеих рук, в десятый раз беззвучно пересчитывал предполагаемые взятки. А вот Женя, овладевший этим искусством в своей родной гагаузии еще в седьмом классе, постоянно кипятился и нагнетал обстановку. Когда я делал совсем уж бестолковый карточный выкидыш, он вскакивал и хлопал себя по полноватым бочкам:
- Поздно, Сеня, пить боржоми, когда в печени цирроз!
- Женя, сядь! - Саша был терпелив, как броневик для выступлений. – Нервные клетки не восстанавливаются.
- У меня нервных клеток нет, у меня одни нормальные!
- Смотри, соль – в раскладе, - в очередной раз проливал на меня Саша толику мудрости.
- В раскладе, - кивал я.
- С одними и теми же картами можно взять и шесть, и восемь. Как карта ляжет, понимаешь? – в Сашином голосе надежда боролась с нотками раздражения.
- Как карта ляжет – так и будет, - покорялся я.
- На прикуп надейся, а думай – про расклад! Это главный принцип, - Женя тоже был не дурак поучить уму-разуму.
- Я понял.
- Хорошо. Говори.
- Восемь!
- Зуб даю на холодец - парень поднимется сегодня, - опять портил свои нормальные клетки Женя.
- Покажи… Ну, где, ну где тут восемь?
- В прикупе – два туза будут!
- Оооо!!!!
Саша стонал и шептал уничижительные преферансные пословицы, представляющие мой интеллект не в самом лучшем виде.

Но время текло, жизнь шла, и пули писались. И однажды, в одну темную ночь, когда порядочные студенты порядочно храпят, я положил на стол свою сдачу:
- Мизер.
Минут  пять они внимательно смотрели в мои карты
- Чистый мизер! – уважительно причмокнул Женя.
- Все, ты готов, - сказал Саша.

Так нервничать – я еще так не нервничал. Никогда. Никогда еще. Черт, риск, риск какой! Примерные суммы проигрыша просто туманили мое сознание. Я плохо уже ощущал себя, свое тело. Оно казалось раздутым, как аэростат и потело само по себе. Отдельно от меня.
Они ходили, считали, сдавали – меня как будто не было. Так – вистующий мальчик. Немой вистующий мальчик.
- За свои
– Согласен.
- Сдавай.

…Я оглядел этих троих напротив еще раз. На меня никто не смотрел, все хмурились в свои карты.
- Пас.
- Пас.
- Мизер, - безразлично сказал я и в моем мозгу мелькнул мудрый Саша, грозящий мне пальцем: «два паса, в прикупе чудеса!»
Но было уже поздно.
Пауза. Они даже не переглянулись.
- Играй, - бесцветным голосом обронил Юра Большой, стодвадцатикиллограмовый студент третьего курса пищевого вуза.
- Играй, - таким же незаинтересованным, посторонним тоном подтвердил его вертлявый напарник не помню какого института.
Саша, как сдающий, лишь обозначил бровями свою скорбь.
Наконец-то внимание повернулось ко мне! Я расправил смятые пренебрежением плечи и потянул прикуп.
Король.
Второй король.
Я перевернул две карты.
- Пишем, - спокойно проронил Юра.
Я увидел, так они переглянулись. Мне стало не по себе.
- Ну, все. Теперь отдыхай. Сиди-катайся, - вертлявый дописал мои карты.
Два короля были даже обиднее, чем два туза. Эффект ведь тот же...  Катастрофический эффект. Хотя один шел в длинную прикрытую масть, но на втором я точно залетал. И вся моя неберущаяся комбинация шла паравозом. А снос у меня и так был намечен, это ничего не меняло.
Ребята двумя переглядываниями и чуть заметными движениями бровей наметили очередность ходов.
Я зашел с трефы.
- Дорогой ты наш человек, - Юра скинул туза.
- Отчаянный гицель, - согласился вертлявый. - Лучше кушать торт в обществе, чем говно в одиночестве, - добавил он чуть позже, передавая мне четыре законные паравозные взятки.

Проиграл я много. Почти целую стипендию. Месяц безбедной жизни. Вольготной, раздольной.
- Запомни, Саша: "Пуля – дура, вист – молодец», - пересчитывая купюры, рассуждал Юра. – Вистуй, вистуй, парень.
- Приходи к нам чаще, мы всегда будем тебе рады, - ввернул вертлявый.


Приемный пункт

«Черт, это было-то всего месяц назад!» - я втянул голову в плечи и поежился.
Мы уже час стояли в хмурой сосредоточенной очереди, и по расчетам должны были отстоять еще минут сорок. Был конец ноября и холод пробирал уже до молодых косточек. Какая-то крупяная крошка, предвестница настоящего снега, лениво сыпалась нам на головы.
Черт, ну что я все время мерзну? Как будто живу не в трех измерениях, а в четырех и оно – «тепло – холодно» - самое главное!

Еще эти воспоминания о продутой стипендии! Тоже не греют душу! Я подышал на костяшки пальцев. Да в детстве, подумал я, чтобы заработать рубль, надо было так попотеть! Ого-го как! Ну, не в смысле «поработать», а просто – жарко очень было, с потом лица и всего юного тела нам эти копеечки давались. Нелегко, нелегко!
Сейчас объясню. Эти монетки мы зарабатывали на ножках. На женских ножках.
Расценки были такие: – маленький брусочек пемзы, как три спичечных коробка, по пятнадцать копеек шел, а большущий - по полтиннику. Но брали в основном маленькие.
Мы продавали пемзу. При входе на пляж, на газетке раскладывали кусочков по пять-шесть, чтобы не создавать видимость товарного изобилия. Цены нельзя было сбивать, за этим большие пацаны очень следили.
Дело в том, что пемзы этой…
На полигоне, за стройдеталью, по левую руку от вереницы военных складов – было какое-то пемзовое месторождение, типа свалки. Целые горы дефицитной пяточной панацеи простирались во все стороны. Большие куски мы не трогали, а на средних, метр на полтора – мы, как на плотах, катались по озерному солончаку. Конечно, такие производственные запасы просто поражали детское воображение. У меня, например, в голове все время поначалу крутилось «я - совхоз – миллионер, я - совхоз – миллионер»…

Саша толкнул меня в бок, и мы наклонились переставить сумку. Ничего так, нормально – шагов на пять продвинулись. Быстрее бы уже сдать.
…Проблема была в сбыте. Нет, потенциальных покупательниц было навалом – по крайней мере, половина города, и каждая из них имела минимум по две пяточки. Но, как выяснилось, для юных ножек это было еще не нужно. Кожа у них там и так атласная, как у младенцев. А для других ножищ, постарше - уже не нужно, имели они в виду эту гладкость. Оставалась узкая прослойка тех, кто уже мог и еще хотел. Эту группу в основном составляли отдыхающие одинокие женщины примерно лет тридцати с мелочью. Разведенные по первому разу, как правило, усиленные пяти - шестилетней крикливой девочкой, они были мобильны, активны и нуждались в постоянной шлифовке. Эти покупали быстро и сразу. Если же мадам была из совсем глухого угла, то приходилось немного ликбезить ради добычи пропитания и пропивания.
- Это что?
- Пемза.
- А из чего она сделана?
- Из пемзы.
Пауза.
Разглядывает. Нагибается.
- А для чего она?
- Для пяток.
- Для пыток?
- Для всего.
Пауза.
Осторожно берет. Нюхает.
- А с ручкой у вас есть?

Мы перешли еще метров на семь. Скоро и окошко! Господи, что же так холодно! Я подолбал носком ботинка первый ледок на луже. Всегда мне попадало за ободранные носки, мама страшно ругалась и наказывала, но не пнуть этот хрустящий соблазн – было выше мальчишеских сил! То ли дело женская ножка, созданная не для ковыряния льда, а для тепла и нежности!
…Иногда пемзопокупательницу сопровождал пузатый дядька. Этот спутник жизни обычно теоретически был неплохо подкован.
- Это, Маруся, вулканические породы.
- Да, добыто из вулкана Кара-Даг, - соглашались мы.
- Откуда? – била себя по складкам на боках Маруся.
- Из жерла, - кивали мы.
- А почему такие маленькие кусочки?
- Берите, а то и таких скоро не будет. Его закрыли.
- На обед?
- На заповедник.
Приобретя перед нами у старушки впрок полдюжины загадочных зеленых шаров, которые «помогают от ревматизма», такая пара набирала брусков пемзы столько, что эту Марусю можно было стесать о них до макушки.
Если же мимо проходила молодая мамаша, то мы доставали из торбочки вареную кукурузу и начинали оживленно чавкать. Дитя прогнозируемо заходилось в хочу-хочушной истерике, и мать переходила с вихлястого шага на медленное проволакивание своего чада по песку. Мы закатывали глаза от вожделения и посылали упиравшемуся ангелочку другие сигналы о божественности кукурузного счастья. Мамина кровинушка начинала издавать совсем уж сверхдецибельные вопли, и мы впаривали средство для пяток в комплекте с вареным початком.
Птенчик, впившись в свою добычу, замолкал, и мамаша, перейдя опять на подпрыгивающие виляния своими упругостями, утягивала его за руку в бескрайние пляжные просторы. А я стоял, зажав в потной ладошке вожделенную мелочь, и смотрел вслед этой мастерице пяточных дел. В ее гибкую спину. Прямо в загорелый позвоночник. Туда, где между остреньких лопаток побалтывался бантик стягивающих ее веревочек. Я смотрел и думал….

- Ну долго сопли жевать будете, пацаны? – прикрикнул хриплый басок.
Я обернулся. Промедление смерти подобно. Сзади стояли настоящие страдальцы, не от хорошей жизни продавшие свои души зеленому змию.
Мы стали спешно выставлять бутылки рядами по пять штук: пивные, по двенадцать копеек - слева, потом ноль седьмые, и самый правый ряд – от перцовки. Из чистилища приемного пункта высунулась грозная рука. Благословляя посуду перед стеклотарным раем, она стала накрывать наши пятерки сверху размеренным счетом: раз, два, три… Мы молитвенно шевелили губами в такт: тоже считали наши стеклянные мертвые души. Должно было выйти чуть больше червонца. Но всесильная рука отказала в напутствии четырем сосудам греха: мы плохо отмыли ранее наполнявшую их скверну.


Агностик труда

- Перестань поднимать пыль! Положи веник!
- Подними ноги, я обмету.
- Не трогай мои ноги своей метелкой!
- Поднимай!
- Ну, завтра же опять намусорится, блин!
- А мы завтра опять заметем.
- Сизиф твоя фамилия!
- А твоя… Да подними же свои ноги!
- Муравей завтрашнего дня! Пчела труженица!
- А ты… Ты – трутень вчерашнего! Автор понятия «трутодень»!
- Тогда уже - "трудолень". Ты, кстати, тоже лентяй.
- Я?
- Лентяй, лентяй…
- Да у меня мозоль на пальце от шариковой ручки! Я с малолетства в математическом классе!
- Все равно лентяй.
- Я с десяти годов работаю! Я этот, как его – от волнения слово не вспоминалось, - этот, этот – трудолюб!
- Люботруб. Алкотрудец ты.
- А ты, а ты…празднолюбец! Лежебок диванный.
- Бездельник. Ты просто - деятельный бездельник. Авралоголик.
- Я - хорошист  вечный! – меня уже трясло. - У меня восемнадцать похвальных грамот! С третьего класса!
Саша даже привстал.
- Так чего же ты сидишь молчишь? -- спросил он другим тоном.
- Молчишь... Ты же мне слова не даешь воткнуть!
- Ну, тогда другое дело! Тогда – беги за пивом!

Через полчаса разговор тек уже в спокойном пенном русле.
- Так ты любишь трудиться?
- Нет.
- Но ты же - не лентяй?
- Нет!
- Правильно. Я тоже так думаю. Ты - деятельный лентяй! Делай-лама такой крымский.
- Таких нет.
- Да, ты единственный. Ты – и не бездельник, и не трудоголик. Ты - агностик труда.
- Как это?
- Ну, вот есть люди, которые верят в радость труда, а есть – не верят.
- Ты – который не верит?
- Усердность, старание, усидчивость – нужное подчеркнуть.
- У тебя – прилежание. Лежачее.
- Ладно, слушай дальше. Есть еще такие – и ни то, и ни это.
- Не исповедуют Труд, Мир и Май? Но и не отрекаются?
- Точно! Но они, в принципе, не исключают, что есть Радость Труда. В спецколлективах. Где-то на просторах Вселенной.
- Получается: ни нашим, ни вашим?
- Нет, они разделяют Удовольствие от работы с племенем трудяг. Но и с пофигистами они не враждуют.
- А Обряд Перекура они соблюдают?
- Это святое! И Солидоловый Намаз правоверных слесарей – тоже.
- Так в чем суть?
- Суть? Они не трудятся, но они не бездельничают. Они организуют работу. Списки «что сделать» пишут, как ты.
- А тебе - нужно составлять списки дел, который ты делать не будешь! А то забудешься и сделаешь!
- Я, если хочешь знать, двигатель прогресса! С такими трудолюбцами, как ты – человечество и колеса еще не изобрело бы!
- Ага, ты отвечаешь за лозунг "Больше продукции с меньшим числом работающих". За вторую его часть.
- Я – атеист труда. И считаю вопрос о существовании радости труда – закрытым. Все, допивай свое пиво.
- А я – верующий! И в догмат первородства труда я верю.
- Первоуродства. Иди - работай. Не допускай пустопорожних рейсов.
- Ты – трудохульник! Труд сделал из черепахи обезьяну! Тьфу, из человека обезьяну!
- Это точно.
- Наоборот, наоборот!
- И что он сделал? Как он ее сделал?
- Человек, когда еще был обезьяной, брал в руку палку, и бил палкой, бил, бил! – я заколотил по столу. – А рука связана с мозгами!
- Чем она у тебя связана?
- Нервами! Нервами!!! И там, в мозговой коробке…
- В черепной подсобке! - Саша тоже грохнул по столу кулаком.
- Не цепляйся к мозгам! К словам, блин!

- Сядь. Сядь, я говорю! Чуть пиво не разлил! Нервный, как… Антидюринг необузданный.
- Сам ты… Сам сядь!
- Нервы у него связаны…
- У тебя зато…
- Хорошо, давай по сути. Руки с мозгом связаны? Ноги тоже связаны?
- Ну.
- Ну так приседай, чтобы поумнеть! Больше угля родине!
- Да пошел ты! Санитарный час вечный!
- Делай с нами, делай как мы, делай лучше нас!
- Еду в парк. Ушла на базу. Лифт не работает.
- Хорошо, почему тогда из бобра не разродился человек?
- Отстань!
- А что? Покорителям Заполярья – слава! «Человек лесоповальный», очень в нашей стране бы прижился.
- Все, я с тобой не разговариваю. Встретимся на Страшном Труде.
- Ну ладно. Я же шучу. Ты поклонник всех трудовых усилий, великий организатор праздника «День труда»!
- Я тебя не слушаю!
- Ну, не обижайся. Ты же праздник, который всегда со мной.

Клюнул в задницу петух, День прошел и свет потух.
Понял я, что все от лени, Что за мной крадется тенью.
Отчего же эта лень? Думал, думал целый день.
Думал лежа день второй - Ни рукой и ни ногой.
В деле душу отведу. Лень! Тебя я победю!
Или нужно "побежду"? Я пока что подожду..
Что б тебя мне победить, Нужно прежде изучить.
Так что, братцы, подождите, Вы меня не торопите.
У меня болит душа, У меня болят бока.
От такого от дивана, Но вставать пока что рано.
Ах, диван мой дорогой! Породнились мы с тобой!
Неразлучные друзья - Мой диван и я.
Я немножко пострадаю, Я немножко почитаю.
А потом я выйду в мир, Хватит сумрачных квартир!


Право на труд

- «Счастье, по-видимому, заключается в досуге» - кто это сказал?
- Ты это сказал.
- Аристотель, болван! Понял?
- Да.
- Что ты понял?
- Что Аристотель не болван. Несмотря на твоё утверждение.
- Ну – хоть что-то.
Порой он бывал невыносим. Нет, не Аристотель – Саша.
- Таким образом, - не унимался Саша, - принимая во внимание, что человек создан для счастья, как птица для чего?
- Как птица для помета!
- Как девица для залета! Так вот, получается - человек создан для досуга. Так?
Я был не очень силен в логике. Еще год назад, в железнодорожных мастерских, мой напарник-бугор гонял меня за вином с помощью несложного силлогизма:
- Беги за бутылкой!
- Не побегу. Сам беги!
- Ты *уй собачий или помощник слесаря?
- Помощник слесаря, - сделав несложный выбор, обреченно соглашался я.
- Тогда беги.
Как видно, он пропускал первую посылку «Все помощники слесарей бегают за вином» как само собой разумеющуюся.

- Давай так. Я – за Энгельса, ты - за Дарвина. Рука руку моет и мозг развивает.
- Хорошо. Труд, Мозг, Май. Нам лишнего не надо.
- Согласен. Повторим азы: люди произошли от обезьян?
- Произошли, - твердо ответил я.
- И ты?
- И я.
- Хорошо тебе, - вздохнул Саша. – А теперь условие задачи, – он сделал пару больших глотков. - Граждане СССР имеют право на труд. Но ты один - не имеешь. Вот представь…
Тебе запрещают работать. На всю жизнь. Тебе выплачивают шикарное содержание – ну, допустим, десять тыщ рублей в месяц. Или, даже – долларов! Короче, достаточно для времяпровождения в любом уголке Земли. Но, но!! Все это обнуляется, если ты – хоть раз, хоть разок, хоть капельку, хоть миллиметришко какое поработал. Хоть разочек роботнул самую маломальскую работку. И страшное наказание!
Решение нужно принять сейчас. Согласен?
-Я если я откажусь от этого счастья?
- Капец тебе. Пахать будешь, как папа Карло. До самого конца своей недолгой жизни.

И дальше – весь спор уперся у нас в определения «работа». Я предложил первое простое: «деятельность – бездействие». Но Саша отверг. Я согласился, вспомнив, как трудовик еще в шестом классе, в ответ на мои усилия, сказал, что если я с мешком картошки пробегу вокруг школы десять раз, то все равно работа моя будет равна нулю.
Тем более, вынужденное бездействие, ожидание какое-нибудь - отдыхом ведь не назовешь.
Но и болтаться без дела всю жизнь мне представлялось скукой неимоверной. И так плохо, и эдак! Обломовщина и стахановщина - прямо две стороны одной и той же фальшивой монеты.
- Подожди, а королей всяких – одевают, обувают. Причесываться самому хоть можно или это тоже работа? – я вспомнил рассказ о «Баунти», где таитянский король, с огромными ногтями, мол, я вообще не тружусь ни капли - все же на одном мизинце ноготок не отращивал. Чесаться самому сподручнее, чем раба бестолкового просить.
- Причесывайся – без вопросов. И в носу ковыряй, никто тебе слова не скажет.
Тогда получается, главное – результат? Нельзя делать ничего, что для других людей эффект дает?
- Да, точно. Это же процесс, который не только требует приложения умственных или физических сил, а который целью своей имеет получение определенного результата.
- А распределять деньги огромные свои – кому как помочь – можно?
Получается – нельзя. Книжку писать можно, а публиковать, даже давать почитать – нельзя! Полный шаббат какой-то!
Я отказался. Он согласился. Спор был закончен. Пролетарии всех стран, расслабьтесь!

- Подожди, а чем ты будешь заниматься?
- О, Саша! Да я одним коллекционированием полстолетия прозанимаюсь! Знаешь, у кого самая большая коллекция жуков в мире? У Рокфеллера!


Пепелище надежд

- О, прекрасных ягод аромат! – потянув носом воздух, воскликнул Ваня.
Черт его дернул заявиться непрошенным!
Мы переглянулись и Саша опять поставил на стол бутылку.
«А тебе кто доктор? Пошел и открыл дверь на стук!» - прочитал я в его взгляде.
- Что курите, пацаны? – Ваня взял со стола пачку и вытащил сигарету.
- Свои курим, - Саша был настроен непримиримо.
- Да ладно, не жмотничайте!
В принципе, Ваня был не халявщик. По крайней мере – не злостный.
Он с уважением стряхнул пепел в нашу банку. Она уже была заполнена почти на треть и пользовалась заслуженной известностью. Месяц назад Женя, наш третий жилец, сказал, что пепел принимают в аптеке чуть ли не по сто рублей за сто грамм. Ну, очень дорого, короче, гораздо дороже, чем сигареты, потраченные на него.
- Почему так? – Саша всегда
- А легкие испорченные ты в расчет не берешь?
Я не очень верил в этот пепел, но Женя утверждал, что он очень ценный, потому что помогает от желудочных заболеваний, в том числе от изжоги.
Так как пепел был легкий, то сказочное богатство надо было добывать тяжелым трудом. Но подкупало то, что делать особенно ничего и не надо было. Магомед уже не жил с нами, и мы могли спокойно курить и богатеть, не выходя из комнаты. Это придавало перекурам особый смысл: ты вдыхаешь, выдыхаешь, а денежка будущая – накапливается и накапливается.
Поначалу над нами, конечно, посмеивались. Предлагали, когда нас покусает змея, яд из ранок не сплевывать, а, повысасывав его друг у друга аккуратненько, бежать быстренько, пока не сдохли, и сдавать в аптеку. Или собирать отрезанные ногти – мол, в Америке из них делают элитный клей. Там у богатых свои причуды и они очень предпочитают все из натуральных компонентов, вот Советский Союз и экспортирует туда ногти – тысяча долларов стакан!
Вот этот самый Ваня, например, пропилил нам голову, что за килограмм сушеных комаров можно получить и деньги, и путевку в «Артек». Серега не соглашался, говорил, что это враки, а вот майонезная баночка сушеной комариной печени на Привозе действительно стоит огромные деньги.
Но мы молчали и делали свое дело. Мы знали, что пепел должен быть однородным и специально курили только дорогие БТ. Мы очень следили, чтобы туда не попала ни одна соринка, ни грамм мусора. И. пылиночка к пылиночке - банка постепенно наполнялась. Наши насмешники попритихли и стали с уважением следить за возрастающей серой горкой.
Кто-то еще пробовал подколоть нас по старой памяти: - а дым вы, ребята, продавать не пробовали? Но остальным стало понятно, что мы скоро будем баснословно богаты. А деньгами шутить нельзя! Нам даже сковородку девчонки на этаже стали одалживать охотнее. Или мне это так казалось?

- Ну, так, что? Чем займемся? – Ваня стряхнул пепел и, прокашлявшись, смачно харкнул в банку.
Я схватился за голову.  За Ванину.
Саша застыл с широко раскрытыми глазами.
Ваня побелел и тоже замер.
Мы снова были бедны, как церковные парниши.