Общение с О. Сергием Барановым

... мы ждали.

...

Углубясь...
(в себя...
Считали.. мысли (о которых...!

Говорить.

...
...

Большой...
(усталый..

... Отец Сергий. Пришёл (и к нам..

Чайку. Попить.
(проездом...) Завтра.. на Афон.

Иконы..
Снова.

... пишет. Он..

...

Спокойно.. выслушал. Рассказ..
Задумался. Потом.. сказал:

... как раз. Теперь! Наоборот..

(от крика...
Дело.. не пойдёт.

... с теплом. Спокойно. И.. вперёд...
... забудьте. Сказанную.. боль..

...
...

... Тихонечко.

С любовью..
(всё...!) Пройдёт..

... быть может это. Не сейчас..
... но вы. Крепитесь...!

(всякий...) Раз.

...

... а после.

Сами... удивитесь..
(как от обиды...!

Отдалитесь.

...

... не гневайтесь. Не раздражайтесь..

А...

(по теплее...!!
Улыбайтесь...!

 10.04.13г.

======================================

Мой Афон
Протоиерей Сергий Баранов г.Орск.

Путешествуя по Афону, мои спутники, восхищаясь живописными видами Афонской природы, любуясь прекрасными монастырями, повторяли: «Это рай земной, это рай!». Я подумал тогда: «Рай – это не то, что мы видим, а как мы видим».
И если это как будет духовным, то безжизненная пустыня и темная келия для нас может стать раем. Не что, а как.


I

Однажды, беседуя со своим духовным другом иеромонахом о книгах архимандрита Софрония Сахарова, я услышал от него критику на некоторые выражения отца Софрония и, в частности, мой товарищ смущался названием книги «Видеть Бога как Он есть». Монашеская осторожность обращала его внимание на смелость выражения автора. И он тогда сказал: «Разве позволительно так смело говорить, разве можно видеть Бога как Он есть? Возможно, тут кроется гордость и дьявольский обман». Я тогда не стал сильно возражать, потому что не совсем уверен, но мне показалось, что я понимаю, о чем говорил о. Софроний.
Случилось, что по любви к близкой мне пожилой монахине, я уступил ее просьбе дать совет в занятии Иисусовой молитвой. Сам, имея мало опыта в этом святом деле, я уступил ее просьбе только потому, что ей не у кого было спросить. Но предупредил, что точно сказать не могу, а лишь как я думаю. Она тогда расстраивалась, что трудно справляется с рассеянностью и поэтому держит в уме образ Спасителя с иконы, которая ей очень нравится и так говорит молитву.
– Матушка, этот образ нравится вам, это вы выбрали его, и это вам так представляется Господь, это ваши переживания и чувства. И в этом переживании Господа участвует ваше творчество. Это не Господь открывает вам Себя, а вы Его творите сами себе. Пусть в вашей Иисусовой молитве не будет ни образа, ни чувства, ни переживания. Пусть будет только ум в словах молитвы «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго» и все. Остановите свое творчество, ограничите его только этим, чтобы дать место творчеству в вас Бога. Чтобы Он открывал Себя вам, а не вы открывали Его себе. Вот эту ситуацию, я думаю, можно назвать видеть Бога как Он есть, а не как мы Его себе творим.
Мой Афон. В этом может присутствовать и субъективный взгляд бедного грешника в силу своей духовной испорченности видящего так, как видится и что-то большее, что открылось ищущему сердцу, от любящего Бога туне. Дай Бог, чтобы второго было больше.


II

Мое первое восхождение на вершину Афона свершилось во вторую паломническую поездку на Святую Гору.
Я был с духовным другом, священником, который очень хотел подняться на вершину. Искреннее желание имел и я. Но было небольшое смущение ввиду того, что всего 2 месяца назад я перенес операцию на легкое по удалению онкологической опухоли. Я был еще слаб. А к моей слабости прибавилась еще наша неопытность, т.е. мы очень неграмотно спланировали свое восхождение. Ночь перед подъемом на гору мы отстояли на службе в монастыре Симонопетра, и сразу после службы еще в сумерках, чтобы успеть на корабль, который бы отвез нас к пристани скита Святой Анны у подножия Афона, мы отправились пешком в Дафни. Ночная служба и двухчасовое путешествие к кораблю нас настолько утомили, что, уже приплыв в Святую Анну и стоя на пристани у моря перед 2000-метровой громадиной Афона, товарищ меня спросил:
– Как ты себя чувствуешь?
– Как покойник, – только и ответил я. И мы пошли.
Знакомый русский монах сказал нам, что на пути, там, наверху, будут источники воды и, чтобы не утяжелять и без того объемные рюкзаки, мы взяли минимум воды, которую быстро выпили. Говорят, есть монахи, которые могут за один день подняться и вернуться назад. Для меня это было за границами понимания. Потому что, одолев, наверное, всего полпути до вершины, я так устал, что постоянно думал: я больше не могу ступить ни шагу, просто сейчас упаду и умру оттого, что сердце мое разорвется. И если сначала у меня была мысль вернуться, это выше моих сил, и я шел только из-за того, что мой друг очень хотел попасть туда, это было его мечтой и мне нельзя было его подвести, то потом, дальше, падая на землю, я стал понимать, что и спуститься я уже не смогу. Несколько раз я падал и на 20–30 минут, засыпал как убитый прямо на земле. И все же нужно вставать и как-то идти, если со стороны мое передвижение можно было назвать ИДТИ.
Очень хотелось пить, но воды не было. Я утолял жажду плодами красного шиповника, которые уже тронул мороз, и они были приятно кисленькими. И вот впереди показалась Панагия – церковь в честь Божией Матери, куда по преданию поднялась сама Богородица. Это расстояние в сотню метров я одолел с трудом, равным, наверное, всему остальному подъему. В этой церкви никто не живет, хотя в ней, кроме самой церкви, есть помещения для отдыха и каменный очаг. Здесь останавливаются для отдыха все, кто совершает восхождение на вершину Афона, которая отсюда уже видна по прямой. Многие остаются на ночь, чтобы подниматься с утра. Так поступили и мы.
Был конец ноября. Ночи наверху в горах были уже холодными, и нужно было собрать хворост для очага. Леса здесь уже не было, он остался внизу, стояли лишь отдельные искривленные кедры и кустарники. Метров на двадцать ниже Панагии, на склоне, лежал большой кедровый пень. Мы решили поднатужиться и перетащить его наверх из последних сил, чтобы запихнуть его в очаг целиком в надежде, что он будет гореть всю ночь.
И вот мы вдвоем делаем неимоверные усилия – тащим этот пень наверх. В это время снизу поднимаются три паломника – два француза и итальянец. Останавливаются, наблюдая, что делают русские. Мы начинаем им кричать:
– Камрад, друзья, помогите, мы этот пень с Агиа Анны с собой тащим, устали, помогите.
Это была немая сцена. Они судорожно пытались понять, что сказал русский священник – Агиа Анна находится на 1500 метров ниже того места, где они нас застали. Два русских священника, огромный пень и полтора километра? Они то улыбались, то хмурились. Они недоумевали.
Русские непобедимы!!!
Наконец иностранцы по нашим улыбкам поняли – мы шутим. Они поспешили к нам на помощь. Все вместе пень мы одолели и сразу стали ближе друг другу.
Ночь была беспокойной. Не дав поспать и часа, нас разбудили какие-то звери. В полной темноте они, казалось, скакали и по полу и по потолку, рылись в наших рюкзаках, смачно чавкали продуктам и запивали из ведра водой (в Панагии под полом оказался колодец, в который через трубу с крыши собиралась дождевая вода). Не имея фонарика и спички под рукой, мы просто лежали и молились.
Еще в темноте мы встали, вычитали со свечой канон и акафист Божией Матери и так встретили рассвет. Наши французы еще спали, когда мы направились на вершину.
В одной духовной книге, я помню, прочитал, как послушница спрашивала своего старца, почему он так нагружает ее физической работой? На что он ответил – чтобы смирить твою чрезмерную веселость. Уже стоя там, наверху, на вершине Афона я был рад, но чрезмерных восторгов не было, состояние было ровное и мирное. Ненужную восторженность убила усталость. Слава Богу, так и надо.
На вершине в маленькой каменной церкви Преображения Господня мы отслужили молебен, прочли врученные нам прихожанами записочки. В храме было студёно и мы, разгоряченные подъемом, сильно застыли. Нужно было спускаться. На аналое в углу лежала печать со штемпельной подушкой – все, кто поднимаются на вершину, могут поставить себе на память о восхождении печать, на которой изображен крест на вершине и написано «АТОС 2033 м». Я раскрыл паспорт и на первой странице, на обложке, поставил печать.
– Ты испортил паспорт, нас не выпустят на таможне – переживал друг. Я не думал об этом, у меня теперь Афонская прописка и паспорт об этом свидетельствует. Надеюсь, что моя связь с Афоном будет долгой.
Мы еще некоторое время постояли на вершине у церкви Преображения. Афонский полуостров был где-то далеко внизу, над нами было темное синее небо. Тишина звенела.
На сердце было тихо и мирно. Спустившись всего метров на пятьдесят ниже, я увидел у тропинки кусок мрамора – необычно выветренный, он напоминал вершину Афона. Приценившись к весу (килограмма два), я бросил его – не донесу, и так еле несу рюкзак. Но, пройдя шагов десять, вернулся и взял его. Сила Божия в немощи совершается. Я действительно не донесу, но если Господь укрепит, все возможно. И мое вчерашнее восхождение яркий пример тому. Это не я вчера победил, это Бог победил во мне.


III

Однажды на исповеди я услышал от мужчины: «Простите, хотел стать святым, имею такой грех». – «А знаешь, это вовсе не грех, я даже больше скажу – это заповедь Христа нам с тобой. Ты только постарайся понять две вещи. Пойми разницу в том, что считать себя святым или желать стать святым. Если ты считаешь себя святым, то, конечно, это безумие. А если ты хочешь стать святым, то это вполне нормально, если, конечно, понимаешь еще одну вещь. То есть, что для тебя значит святость. Если только „хождение по водам“, чудеса прозорливости и прочие чудотворения, то ты не там ищешь. А если святость для тебя – это чудо преображения твоего падшего человеческого естества – гордого, наглого, эгоистичного, изменение его в человека терпеливого, скромного, доброго, смиренного, любящего более Бога и ближних, чем себя, – то такой святости я и сам желаю очень-очень. И тебе рекомендую – ищи ее, тоскуй по ней».
Все, наверное, кто первый раз едет на Афон, ожидают видеть там чуда – яркого, впечатляющего. Но, пообщавшись с афонитами, мы увидели простых добрых людей, как и мы, разных. Они просто общаются, обыкновенно говорят, улыбаются и шутят. Я не видел там старческих походок, многозначительных вздохов, растянутых молитв. Все просто, обычно, не театрально. И я так благодарен афонитам за это. В том и соль. Беседуя на судне о наших афонских встречах со своим мирским спутником, я ему говорил – не делай скорых выводов об Афоне только по тем нескольким людям, с которыми мы сейчас общались, это не весь Афон.
Свойство святости – застенчивость и скромность, она не лезет в глаза, не выпячивается. Это нужно понять и суметь увидеть.
В одной из поездок на Афон мы наблюдали за группой из четырех мужчин из Москвы. В беседе при знакомстве ребята сразу поставили на вид, что они духовные чада одного известного московского духовника. Держались они всегда вчетвером, других немножко сторонились, много молились и предпочитали не вступать в общение. С этой группой мы встретились в Святой Анне и с одним из них, видно, мужчиной простым и добрым, у меня завязался разговор. В ходе, которого он как-то просто, с жаром спросил:
– Батюшка, скажите, как спастись?
Я смутился, сам, мол, паломник, и не высокой духовной жизни. Вот батюшка Амвросий Оптинский говорил: «Никого не осуждай, никому не досаждай, и всем мое почтение».
Но вот, спускаясь со Святой Анны к пристани, мое сердце расположилось к этому человеку и мне захотелось ему еще сказать то, что пришло на ум. Я достал из рюкзака открытку, которую мне подарили в Хиландаре сербы, и на обратной стороне написал: «Не соревнуйся ни с кем в духовном и ни с кем не спорь, и будешь иметь мир. Будет мир, будет молитва. Св. Гора Афон. 2005 г.».
Не знаю, как он пережил эти слова, не важно, потому что эти слова были и мне, постоянно теряющему мир духовный. И Матерь Божия дала мне мой рецепт.
Слава Богу за все.


В Иверский монастырь мы со спутниками пришли в непогоду. Дождь лил как из ведра, был конец ноября. В монастырь мы вошли мокрые до нитки, уставшие и замерзшие. Поднявшись в архондарик, мы не нашли архондаричного монаха отца Павла, долго ждали, несколько раз пытались отыскать его, но… тщетно. Хотелось переодеться в сухое, отогреться, отдохнуть. Ночью на службу идти. Но время шло, а отец Павел не появлялся. Я пошел поискать его в церковь. Храм был закрыт, но боковую дверь притвора закрывал на ключ пожилой монах. Поспешив к нему, я стал, как мог, расспрашивать, где найти отца Павла. Монах стал объяснять мне по-гречески, что отца Павла нужно искать в архондарике. На что я эмоционально стал объяснять, что мы его там уже давно ждем мокрые и уставшие, а его все нет и нет. Отец дал мне выговориться и после небольшой паузы с любовью сказал мне на плохом русском:
– Нужно немножко потерпеть.
Я повторяю, он сказал это с любовью, не укоряя меня, а просто как бы легонько подталкивая мои мозги на место, туда, где они должны быть. Стало стыдно, и я только и мог сказать:
– Простите, спаси вас Господи.
Мне стало стыдно, но еще более я смутился вечером на трапезе, когда увидел этого монаха на игуменском месте. Я очень благодарен ему за этот урок всего в три слова, который запомнится мне на всю жизнь.
Когда бывает трудно, я говорю сам себе: нужно немножко потерпеть. Этот урок переживался как подарок Божией Матери. Ведь я был в Ее монастыре, у иконы, которая, наверное, самая значимая на Афоне. Мы слышали это мнение, но и сам я это переживал. Когда стоишь перед ней, как-то переживаешь всем своим существом, что это не доска и краски, я не знаю, как описать, просто все внутри говорит: ты перед Богородицей.
Само появление иконы на Афоне было чудесными, с тех пор Она продолжает утешать род человеческий многими чудотворениями, которые происходят как от самой Иверской Афонской, так и от многих списков с нее по всему миру. Мне так полюбилась Она, Иверская, что, вернувшись в Россию, я решил сделать копию ее как можно точнее – в тот же размер, тот же лик.
В иконописных мастерских при нашем приходе мы изготовили копию Афонской иконы для своего храма, а затем еще одну в подарок Серафимо-Дивеевскому монастырю. И на Святках повезли ее в Дивеево Преподобному Серафиму. В пути мы делали остановки при храмах и совершали богослужения. И вот в одном поселке стою у храма, в котором наша Иверская. Идет служба. Навстречу мне идет священник с семьей – матушка и детишки. Поприветствовав священника, обращаю внимание на матушку, которая спрашивает:
– Вы, говорят, чудотворную икону привезли?
– Да нет, что вы, мы сами писали и просто везем в подарок в Дивеево.
– Нет, – возражает она – записывайте первое чудо. Месяц назад у нас умер маленький сынок, который был рожден на Иверскую. И до последней минуты его любимая икона стояла у него на больничной тумбочке.
– Малыш умер, и мать, бедная женщина, так затосковала, что дошла до изнеможения. Я боялся, что она сойдет с ума, – говорит батюшка, – и вот сегодня, когда стало ей совсем невыносимо, мать упала на колени перед Иверской иконой своего покойного сына и взмолилась: «Пресвятая Богородица, утешь меня, утешь, нет сил больше!»; и через некоторое время, час или два – звонок телефона: «Приезжайте, к нам в храм Иверская приехала!».
Я наблюдал за ними, как они уезжали. Это была уже умиротворенная, снова сильная женщина, которой нужно было поднимать еще других детей. Она хлопотала со своими детками и даже улыбалась.
Вспоминался случай из древнего патерика, как старец с учеником шли берегом моря, страдая от жажды, но пресной воды нигде не было. И тогда старец перекрестил море, и они стали пить пресную воду. Вкусную и здоровую. Напившись, ученик стал набирать воду в сосуды. Увидев это, старец спросил:
 – Что ты делаешь, чадо?
 – Нужно набрать хорошей воды побольше, – ответил ученик – чтобы пить в пути.
На что старец ответил:
– Как здесь Бог, так и там Бог, там, куда мы идем.
Я переживал присутствие Матери Божией на Афоне перед Иверской, но и в России Она с нами. И везде.


IV

Однажды в тюрьме один заключенный из моих, церковных, спросил:
– Батюшка, я скоро освобожусь и надеюсь, что выхожу другим человеком. Церковь изменила меня, и дай Бог, больше и больше меняться в лучшую сторону. Но у меня взрослый сын, который знал отца другим, как хочется, чтобы он не повторял моих ошибок, как хочется, чтобы он тоже стал верующим. Что мне ему сказать, как объяснить?
Подумав, я ему ответил:
– Знаешь, не нужно ничего говорить. Если твое изменение действительно искреннее и доброе, он сам это увидит, и обязательно будет думать об этом. Он не услышит от тебя о Христе, он увидит в тебе Евангелие.


Перед своей первой поездкой на Афон я беседовал с духовником одного московского монастыря. Он говорил тогда:
– Очень хорошо, на Святой Горе много духовно опытных людей. Сможешь поспрашивать, разрешить свои вопросы.
На что я ответил:
– Батюшка, на Афоне, пожив среди праведных добрых людей, мне станет стыдно за себя. Этого будет достаточно.
– Наверное, так и есть, – подумав, ответил он.
Уже там, на Афоне, попав к духовнику в одном тихом скиту, мой друг разрешал свои недоумения, а я стоял и ждал своей очереди. Освободившись, батюшка вышел ко мне и спросил:
– Ну, а у тебя какие вопросы? Задавай.
– Мне нужна исповедь и ваша молитва о моих грехах. Вопросов нет.
Он улыбнулся и сказал:
– Пойдем исповедоваться.
Рядом с такими людьми можно просто молчать, просто быть. Все недоумения разрешаются сами собой и, кстати, видишь часто, что большая часть этих недоумений надуманная, не стоящая внимания. Я бы даже ответил на вопрос такого праведника: «Чадо, ты что-то хотел, ты хотел спросить?». Я бы ответил: «Отец, нет, просто постоять возле вас».
В монастыре Ватопед игумен отец Ефрем имеет добрый обычай – на трапезе, когда дежурный монах читает поучения святых отцов, изредка тактично прерывать его и объяснять братии то место, которое привлекло его внимание и которое он хотел бы объяснить подробнее. Сидя недалеко от игумена, как гости-священники, мы, совершенно не понимая греческого языка, смотрели на него заворожено, мы не понимали, что он говорит, но то, как он говорил, нас пленило. Это была речь любящего отца к любимой братии. Он говорил очень мягко, неспешно и в то же время выразительно. Самое главное, он говорил не для себя, он говорил для них. И внешнее его отражало его внутренний мир, богатый Христом.
Ночью, отстояв службу в соборном храме, нас пригласили в параклис – небольшой придел, где должна была совершаться Литургия. Зайдя в церковь и поцеловав по обычаю иконы, я выбрал себе место, как посчитал, самое скромное, справа сразу у входа. Через некоторое время вошел игумен, отец Ефрем, и остановился оперевшись на свой игуменский посох сбоку в шаге от меня.
Мысли мои полетели, какой я счастливый: стою рядом с игуменом и мы вместе молимся на Афонской Литургии. Посмотрев на него и слегка поклонившись, я уловил его мягкую отеческую улыбку. Мы простояли так некоторое время (минут 5–10), когда на нас обратил внимание один монах из братии монастыря. Смутившись, он поспешил ко мне и стал шепотом что-то объяснять на греческом. И тут я понял. В центральном приделе игуменское место находится в красивой резной с золотом стасидии под балдахином, справа у колонны, поддерживающей свод. Это место не спутаешь – слишком оно значимо. Но в боковых, маленьких приделах храма игумен занимает обычно крайнюю правую стасидию, в которой в это время находился один очень наивный русский священник. Я очень смутился, и, извинившись, тут же уступил игумену место. Ни тени раздражения, ни слова укора, только легкий поклон и мягкая отеческая улыбка. И слов не нужно.
У меня дома на полочке стоит фотография одного греческого старца, которую, вырезав из книги, я вставил в рамочку. Однажды один священник спросил:
– Кто это?
Я сказал, что давно читал о нем книгу и вырезал его портрет, но уже даже забыл его житие.
– Так зачем портрет, если не помнишь, о чем он говорил?
– Что говорил, не помню, но в его лице все Евангелие. Посмотри на его лицо. Перед этим портретом трудно грешить, как перед Христом.


V

Услышали о Ксилургу мы первый раз на Каруле, беседуя со знакомым русским монахом. Очень захотелось побывать в старом древнем русском скиту, храму которого уже около 1000 лет. Сложность была в том, что он находится внутри полуострова, в лесах, и мы, еще плохо ориентирующиеся на Афоне, смущались, что будет затруднительно его найти. На что афонит нам ответил:
– Матерь Божия проведет.
Через несколько дней в Карее, административной столице Афона, мы подсели в машину идущую в Ватопед, чтобы посетить монастырь, приложиться к поясу Божией Матери, который хранится в алтаре соборного храма, поклонится честной главе святителя Иоанна Златоуста. Но на полпути до монастыря, в лесу, на полицейском посту машину остановили:
– Есть ли у вас приглашения в Ватопед?
Не было только у нас двоих. Мы и не знали, что нужно предварительно созвониться с монастырем и получить приглашение. Полицейский был неумолим:
– В монастырь я вас не пропущу.
Куда же нам деваться, ведь кругом горы и лес? Его ответ нас смутил и обрадовал, и заставил благоговейно замолчать:
– Недалеко русский скит Ксилургу, можете следовать туда.
В голове только и было, что те слова карульского монаха «Матерь Божия приведет».
В то время в скиту было всего четверо русских. Так случилось, что они были простужены и не могли вычитывать и пропевать суточное богослужение. В те дни в скиту все вычитывалось по четкам. Мы пришли как раз с субботы на воскресенье, и отцы попросили нас двоих вычитать и пропеть воскресную всенощную и Литургию. Я бы никогда не променял эту тихую Афонскую службу ни на какое самое торжественное богослужение. Служба струилась в ночи как ручеек. Мы никуда не спешили – ночь длинна, оставили все земные попечения за стенами этого древнего храма, посвященного Успению Пречистой Богородицы. Было мирно, легко и радостно. Уже на рассвете, когда закончилась Литургия, к нам подошел отец Иоаким и сказал:
– Отцы, вы пели как ангелы.
Ангел – это вы, дорогой наш афонский друг. Это у вас внутри Царство Небесное и поэтому для вас так все светло и прекрасно. Это ваше внутреннее состояние так чисто, что все видит вокруг добрым.
Когда отчасти касаешься жизни духа, самым краешком, тогда все видится просто, понятно и добро, самые удивительные вещи, происходящие с тобой, кажутся закономерными не в силу твоего достоинства, а в силу промысла Божия, которому ты в эти минуты как-то просто и легко доверяешься без высокоумия.
В другой раз, вновь придя в Ксилургу, мы стояли за вечерней службой, когда пришли еще паломники из Германии. Русский батюшка с двумя мирянами. Они присоединились к богослужению, вместе с нами пели, читали. И вот, по окончании вечерни, уже на монастырском дворе ко мне подошел паломник из Германии, взяв меня за руку, он спросил:
– Вы отец Сергий?
(На далеком Афоне, в Греции, в лесах полуострова, в древнем русском скиту человек из Германии каким-то образом со мной знаком.)
– Да, я отец Сергий, но я вас не помню.
Русский немец улыбался:
– Восемь лет назад я уезжал в Германию из вашего уральского города. И первая моя исповедь в жизни перед отъездом была у вас. Вы мне тогда сказали «В Германии не ходи к протестантам, найди русского батюшку и прилепись к нему». Вот я и прилепился, это мой духовный отец. Я воцерковился и уже второй раз на Афоне.
Я вспомнил его, вспомнил как он, приехав первый раз в отпуск из Германии в Россию, опять был на исповеди. Он сильно плакал тогда, тоскуя по России. Но теперь он был бодр и весел. Теперь он хоть и жил в Германии, но стал членом Тела Христова, и никакие границы не могли отделить его от Церкви.
Дивны дела Божии, слава Богу за все!


VI

Житие Преподобного Евфимия заканчивается его духовным завещанием братии монастыря: «Если любите меня, соблюдайте мои заповеди, приобретайте любовь, которая есть союз совершенства. Никакая добродетель невозможна без любви и смирения. Сам Господь ради любви к нам смирился и стал Человеком, как мы. Церковных служб никогда не оставляйте, предания и уставы монастырские тщательно сохраняйте. Присоединяю также и другую заповедь: пусть ворота обители никогда не будут заперты для странников, и все, что имеете, предлагайте нуждающимся, бедствующим же в напастях по силе помогайте».
Собравшись четвертый раз на Афон со своим духовным другом священником, я взял с собой в дорогу новую книгу о святителе Григории Паламе, которого мы оба почитаем. Автором книги был игумен Афонского монастыря Григориат архимандрит Георгий. Промысл Божий нас привел в этот святой монастырь, посвященный Святителю Николаю, архиепископу Мир-Ликийскому. В Григориате я бывал в предыдущие свои паломнические поездки, но открыл для себя его только на этот раз. Подходя к святым вратам монастыря, я сказал своему другу:
– Игумен Григориата – автор книги, которую мы с тобой читали в самолете, известный греческий богослов.
Переступали порог монастыря мы с глубоким уважением к братии, которая находится в послушании у духовного человека. «Каков поп, таков и приход» – говорят в народе. Может грубо сказано, но часто бывает именно так. В этом мы стали убеждаться с первой встречи, с первого брата, который встретился нам. Обменявшись приветствиями, мы стали излагать ему суть дела, которое привело нас в Григориат. Он очень плохо, но все-таки говорил по-русски. Мы его понимали, потому что говорил он очень неспешно, взвешивал и подбирал каждое слово, и в конце беседы, после непродолжительной паузы, очень чисто улыбнувшись, сказал от всего сердца:
– Если бы вы знали, как мы вам рады.
Я в жизни слышал много любезностей, потому что так надо, так принято или даже от сердца. Но слова этого монаха нас поразили, нет, даже не слова, нет, это были не слова, это была сама любовь без правил и приличий, без этикета, без восторга и театральности. Он сказал так просто и емко, что мы как-то сразу почувствовали – Христос посреди нас.
Мы отстояли на вечернем богослужении, где в этот день, как раз в четверг, служился молебен Святителю Николаю Чудотворцу. Братия пригласила нас встать среди них. Все были добры и внимательны. Добры как-то естественно, ненавязчиво. После богослужения в трапезной один монах спросил, не хотим ли мы благословиться у игумена, которого не было в трапезной. Мы с радостью согласились.
Игуменский кабинет – большая прямоугольная комната, по стенам которой висели старинные византийские иконы. В конце кабинета стоял большой письменный стол, за которым сидел пожилой человек с мудрыми, добрыми отеческими глазами. Мы общались через переводчика-монаха. После непродолжительной беседы, отец игумен благословил нас иконочками и ладаном.
– Ваша новая книга о Святителе Григории Паламе нам очень понравилась, – поделились мы с архимандритом Георгием.
Игумен что-то сказал послушнику-монаху. Тот скоро вынес нам экземпляры книги на русском языке, на которых мы получили дарственную надпись автора. После чего переводчик перевел слова игумена:
– Для вас всех в нашем монастыре есть место.
Мы сожалели, что не можем остаться, пообещав уже отслужить ночную службу в русской келии, находившейся неподалеку в ущелье.
– Как будет угодно, – с доброй улыбкой ответил он.
Напоследок мы попросили переводчика перевести нашу просьбу – сфотографироваться с отцом игуменом на память. Только несколько часов назад на подобную просьбу от молодого русского инока мы услышали резкий отказ с нравоучением, что монаху не пристало фотографироваться. И поэтому, спрашивая благословения о снимке на память здесь у маститого игумена, мы не вполне были уверены, прилично ли это. Его ответ был простым и добрым:
– Как вам будет угодно. Пожалуйста.
Видно было, что его духовное состояние было как-то выше того: фотографироваться – не фотографироваться, но т.к. мы спросили, он ответил просто и скромно – пожалуйста, как вам угодно.
В житии Василия Великого есть один эпизод, когда святитель пришел в подчиненный ему монастырь и в беседе спросил игумена:
– Есть ли у вас преуспевающие братья?
– Есть один, – ответил игумен.
– Позови его, – велел святитель.
Пришел монах, Василий Великий сказал ему:
– Омой мне ноги.
Брат молча исполняет послушание.
– А теперь я тебе, – говорит архиепископ.
Брат, не возражая, подставляет свои.
– Это совершенный монах, – сказал Василий Великий, – я возьму его и посвящу в священники.
Иногда бывает, попав к братии, жизнь которой построена внимательно и аскетично, чувствуешь себя немножко скованно и натянуто. Боишься что-то сказать или сделать не так. В Григориате, в монашеской семье игумена Георгия, духовно мы дышали легко и свободно, полной грудью.
Мы питались духом любви и искренности. И вышли в ночь из монастыря переполненными этим Христовым миром и любовью.
Мы уносили это в себе.
Когда на полдороге я вспомнил, что забыл в монастыре свою рясу и сказал: «Вы идите, я вернусь, потом догоню вас». Мой духовный товарищ ответил: «Я вернусь с тобой, будем вместе».
Отец Александр, ты помнишь те минуты, между нами была любовь. И вынесли мы ее из Афонского монастыря Григориат, посвященного Святителю Николаю, архиепископу Мир Ликийских.


VII

Болгарский монастырь Зограф находится в глубине Афонского полуострова, в лесах. Великолепный, красивый монастырь, окруженный по Афонской традиции высокими каменными стенами, в которых в шесть этажей располагаются монашеские келии. Монастырь утопает в зелени южного леса. Но при всем великолепии и масштабах болгарского монастыря, в то время в нем жила горстка монахов – 15 человек, которые делали неимоверные усилия, не оставляя труд суточного афонского богослужения, заниматься еще и трудами хозяйственными. Этих усилий, конечно, было недостаточно. Мы сразу почувствовали это, попав в малый храм на вечернюю службу.
Старый византийский храм нам показался таким закопченным, что, казалось, стоило только сильно чихнуть, и со стен, с росписей посыплется сажа, накопленная здесь за многие годы. Но и вид самих монахов, присутствовавших тогда в храме, и само богослужение производило впечатление, что все происходит на пике последних сил. На правом клиросе читал пожилой седовласый монах. Скорее не читал, а шелестел своим старческим голосом. Казалось, еще строчка, две, и он не сможет больше читать, потому что он очень стар и слаб. На тихий и невнятный шелест с клироса служащий иеромонах отвечал еле уловимым скрипом. Так тихи и надрывны были алтарные возгласы. Рядом со мной в стасидии сидел маленький сухонький старец, которому, казалось, уже давно за 100 лет, так он был стар и слаб. Казалось, что его посадили в эту стасидию и если за ним не придут, он так и останется здесь сидеть вечно.
Выходя после богослужения из храма, мы не сговариваясь, одновременно сказали:
– Как в могиле.
Но это «как в могиле» касалось только ветхости и старости. Дух бодр, плоть немощна. Эта Афонская братия показала нам яркий пример монашеского постоянства и твердости духа. Несмотря ни на что, они продолжали свою службу изо дня в день, из ночи в ночь (богослужение на Афоне большей частью проходит ночью), ничего не оставляя и не сокращая. После службы мы поспешили навстречу служащему иеромонаху, который передвигался из храма в свою келию.
– Отец, благословите.
– Бог благословит.
– Скажите, отец, как нам попасть в ваш соборный храм? Мы хотели приложиться к чудотворной иконе святого великомученика и Победоносца Георгия.
– Я не знаю, – еле слышно отвечал он, – нужно спросить отца…
– А где он сейчас?
– Я не знаю, – еле слышно.
– А где его поискать?
– Я не знаю.
Казалось, что его сил хватало только чтобы дойти до храма, отслужить свою службу и вернуться в келию. Только этой заботой он жил, и на другое у него просто не оставалось сил. Больше он ничего не знал.
Ночью, поднявшись этажом выше архондарика, я шел по длинному коридору, справа и слева были двери келий. Келии, келии, келии, – все они были пусты. Было сыро, затхло и уныло.
На следующее утро после ночной службы нам открыли соборный храм, в котором находилась икона Георгия Победоносца и в застекленных стендах множество ковчегов святых мощей угодников Божиих. Мы запели перед иконой тропарь великомученику Георгию. Дав пропеть и помолиться, монах спросил нас, почему вы поете в тропаре не царей поборниче, а православных поборниче. На что мы ответили, что в России уже давно нет царя и поэтому мы поем так.
– Нужно петь так, как составлено, – твердо сказал он. Мы не спорили.
Для них каждое слово было важно и имело значение. И они берегли это свое духовное сокровище неизменным. Наверное, поэтому и остается Афон Афоном до сего дня.
Удивительно, мы выходили из этого полупустого монастыря духовно богатыми. Эти пожилые и слабые болгары как-то ярко показали нам, что уже не они живут, а живет в них Христос, их крепость и вдохновение. И силою Распятого Христа они побеждают смерть.


В получасе ходьбы от Зографа, в сторону от тропы, находится пещерка Косьмы Зографского, который когда-то подвизался здесь. Он молился перед образом Божией Матери в алтаре соборного храма и просил указать ему путь спасения. Икона Пресвятой проговорила, наставляя преподобного оставить монастырь и поселиться в уединении в этой пещерке. Пещерка находится на склоне горы в лесу. Подниматься в нее приходится по склону, держась за железные прутья поручней.
Осмотрев пещерку и помолившись у киота со множеством иконок, приносимых паломниками, мои спутники стали спускаться, а я еще задержался у киота, оставшись один. На полочке под иконами лежала ракушка, по-видимому, оставленная кем-то из приходивших. Возьму ее себе на память об этом месте, о болгарах – подумал я. Но как без благословения, хоть и мелочь, но без благословения нельзя. Ладно, пусть лежит на месте. Унесу с собой любовь преподобного, который меня и так духовно утешит. И вот спускаюсь с высоты и вступаю в лес вслед за моими спутниками, и вижу перед собой на тропинке ракушку. Другую. Ракушку, которую мне дал преподобный.
Часто прихожане дома, в России, спрашивают, как помолиться о том или о том, как получить помощь Божию в конкретном деле или недоразумении.
– Знаешь, – отвечаю я иногда, – не ищи конкретной помощи в том или другом, а ищи Самого Христа. И когда ты будешь в Нем, а Он в тебе, то Спаситель будет решать все твои проблемы разом, не только то или другое, а сразу все.
Ищи Христа и Он даст тебе даже то, чего ты и не просил.
И еще: будь послушным чадом, и Отец тебя наградит.


VIII

Пытаясь читать Иисусову молитву, я со временем стал понимать, что в этом святом деле присутствует не только техническая сторона, как то: хранение ума от помыслов, сосредоточение внимания в словах молитвы. Но и сторона мистическая – сопутствие благодати этому святому делу. Т.е. Господь действует здесь не только в границах нашей логики, но и выше этого здесь присутствует Таинство. Таинство, благодать – это те категории, понятия, которые нас отличают от протестантов. Им трудно это объяснить, они могли бы это только пережить, придя в Православие. Как если бы человек спрашивал другого:
– Ты любил, ты знаешь любовь?
– Да так и есть.
– Тогда расскажи мне, пожалуйста, объясни, что это или как.
И тогда второй, разведя руками, вынужден будет сказать:
– Прости, я знаю любовь, я переживал ее, но объяснить не могу, ты должен сам это пережить.
В наших спорах о почитании святых икон протестантам не нужно доказывать, что к изображению Господа следует относиться уважительно, потому что изображен Спаситель, это они теперь уже понимают. Они не могут понять почитания, поклонения. И никогда не поймут, пока не обратят внимания на святоотеческое учение Православия о благодати. Православие, чувствуя и понимая дистанцию в величии совершенства Божия, Творца вселенной и в ничтожестве падшего человека, этой песчинке космоса, все же утверждает: Бог познаваем, Бога человек может переживать не в Его сущности, а в Его энергиях, т.е. по-другому, в благодати. И если бы не было этого откровения Бога человеку, не откровения Писания, а откровения жизни, трудно было бы бедному человеку, однажды потерявшему Бога там, в раю, трудно было бы говорить: «Господи, помилуй». Говорить в пустоту, не переживая при этом, что пустота наполнена Богом.
Трудно объяснить протестанту, что икона, как говорят они, «доска и краски», может вмещать в себя благодать. Им нужно это пережить.
Мы были в Карее, столице Афона, в которой находится Протат – орган управления монашеской республикой и представительства всех монастырей. Здесь же находится полиция, почта и другие административные учреждения.
В центре, напротив здания Протата, стоит древний храм, в алтаре которого на горнем месте помещена икона Божией Матери «Достойно есть». По левой стороне центральной небольшой улочки находятся торговые лавки, в которых продают монашеские рукоделия: иконы, четки, сувениры для паломников.
Зайдя в одну из лавок, я сразу остановился перед образом Божией Матери. Образ оплечный небольших размеров, без Богомладенца. Мне очень понравился взгляд Пречистой, который смотрит прямо на тебя, смотрит мирно, с любовью. Икона была ручной работы. Узнав цену, я отошел в сторону – дорого. Несколько раз, выходя из лавки, вновь возвращался, чтобы посмотреть на нее. Даже приводил с собой своего спутника, чтобы показать икону. Купить ее я не решался, «лучше возьму побольше подарков прихожанам» – решил для себя. Мы сели в машину, которую наняли, чтобы нас отвезли в Иверон поклониться Иверской иконе Божией Матери и потом сразу в другую сторону, в монастырь Ватопед. И вот, уже по пути из Иверона, наш водитель поворачивает автомобиль обратно в Карею.
– Что ты делаешь?– возмутились мы. – Ты же должен везти нас в Ватопед.
Он объясняет, что на 5-10 минут вернется в Карею по какому-то своему делу, а потом продолжит путь в Ватопед. Мы успокаиваемся.
И вот автомобиль въезжает на центральную улицу столицы. Уже вечереет, все лавки закрыты, кроме одной, возле которой водитель останавливается и удаляется по своим делам. Мы заходим в лавку, Матерь Божия смотрит на меня с иконы. Монах улыбается: как я мог эту икону не купить.
Уже по дороге в Ватопед, в автомобиле, прижимая к груди рюкзак со своим сокровищем, я чувствовал себя ребенком, который получил неожиданный подарок.
В другой раз, сидя у моря на пристани скита Святой Анны, мой спутник поднял с земли камень.
– Смотри, как монахи интересно выбили на нем точками буквы IX – Иисус Христос.
На что я возразил:
– Это не монахи.
– Почему же?– удивился он.
– Посмотри на множество других камней вокруг на берегу, они все испещрены такими же точками. Это море так вымывает более мягкую породу. А на твоем камне вымыло буквы IX.
– Глупое море вымыло умные буквы?
– Море глупое, но движется умной силой Божией. Это твой камень, клади в рюкзак.


IX

В скитском патерике в одном месте старец наставляет ученика:
– Когда идет неприятель сильный и безпощадный, один воин Христов облачается в доспехи, берет оружие и встречает неприятеля – это глупый монах. А умный монах лезет на дерево вверх, т.е. бежит ко Христу. Глупый надеется на свой подвиг и искусство, а умный очень трезво понимает – ему не одолеть врага самому, как бы он не надеялся на доспехи, оружие и искусство. Этого врага может победить только Христос, к которому опытный христианин и бежит без оглядки. Если одолевают худые помыслы, не вступай в борьбу – беги ко Христу. Говори – Господи Иисусе Христе, помилуй мя, грешнаго.
Если посетило искушение, не напрягайся и не воюй, расслабься и беги ко Христу, говоря – Господи Иисусе Христе, помилуй мя, грешнаго! Чтобы ни случилось, оставь свое мужество, растворенное гордостью, и дай возможность Господу вступиться за тебя. Не мы побеждаем, а Христос. А мы только лишь лезем на дерево.
Человек стоит на молитве или исполняет послушание и слышит слова лукавого:
– Оставь, пойдем мир спасать.
Бедный христианин, откликнувшись на «добрый призыв», начинает терять сам себя и мир не приобретает. Добрыми намерениями устлана дорога в ад.
Зилотство на Афоне тема сложная, неоднозначная. Из 20 Афонских монастырей один Есфигмен отказался поминать вселенского патриарха за богослужением, в виду несоответствия его православным нормам. Я думал там тогда – монастырей 20, а зилотствует один. В других 19 монастырях тоже живут и спасаются хорошие искренние монахи, но они не спешат делать скорые выводы и принимать кардинальные решения. Сложно судить, скажу только одно, когда мы со спутником пришли в Есфигмен, пробыли там один час и поспешили уйти. Я стал задыхаться, чувствовался духовный дискомфорт и какое-то напряжение, в людях мира не было. Был я там только один раз, больше не ходил.
На Каруле, живя относительно свободно от жесткого руководства, многие молодые монахи тоже держатся взглядов и настроений зилотствующих.
Однажды на корабле у меня завязался разговор с карульским монахом. Он тогда говорил о том, что в мире сейчас все очень напряженно и духовно опасно. Жизнь людей далека от христианских норм и идеалов. И даже само духовенство далеко не является примером нравственности и чистоты.
– В связи с этим, – говорил он – мы имеем даже такую полушутливую поговорку: бей попов, спасай Россию.
Воспользовавшись паузой в его пламенной речи, я ответил тогда:
– Знаешь, отец, а ведь это проблема не внешняя – это проблема твоего сердца. Этот призыв и настроение исходит оттуда и там внутри тебя тревожит. Ты перебьешь всех попов, но в сердце спокойнее у тебя не станет. Оно будет требовать новой жертвы, и так будет безконечно. Ты не успокоишься, пока не поймешь, что мир спасать – это дело Божие, а твое дело заниматься собой, своим внутренним миром. И если этот мир станет богат Христом, то тысячи вокруг тебя спасутся.
Я отдаю ему дань уважения, при всем своем, он имел смирение и, подумав, ответил:
– Может, ты и прав.
Мне очень понравился ответ русского игумена Иеремии на вопрос братии:
– Отче, а правда, скоро на Афон построят дорогу и будут пускать женщин?
На что он ответил:
– Так ведь если Матерь Божия попустит, то и пустят, а если не позволит, то и не пустят. Чада, занимайтесь каждый своим делом, а цель и результат всех наших духовных дел – мир Христов.


X

Однажды, совершая Божественную литургию, я вдруг ощутил, что в связи с какой-то переменой не могу внимательно молиться, сосредоточиться, ушел страх Божий, теплота, ум и сердце перестали переживать, что это служба божественная.
Я просто стоял и пытался сосредоточиться. Но тщетно, я был чужой на этой службе. Это грустно и горько. Лукавый шептал тогда: «Господь отвернулся от тебя». Но Спаситель был рядом, и Он дал мне ниточку благой мысли, за которую ухватившись, я стал медленно выбираться из того состояния.

Я вспомнил, как нас учили в семинарии на богословии, что Бог совершенен, и в силу Своего совершенства Он не изменяется, Бог неизменен. И если имя Ему – Любовь, то Он всегда Любовь и не как иначе. В своих отношениях со мной Он может лишить Свое чадо внимания, страха Божия, умиления, чего-то еще, но Он не может перестать меня любить. Потому что Он неизменен и если Он – Любовь, то Он – всегда Любовь. И понимая это, веруя, так ничего больше не нужно.
Господи, Ты любишь меня и все остальное можно потерпеть, – это самое главное. И если что-то не так, то я верю, что все это входит в Твой благой Промысл обо мне, грешном. Я не просто верю в Тебя, я верю Тебе.

Все вернулось. Литургию я заканчивал, было внимание, страх Божий. Была вера, надежда, любовь.

Однажды довелось быть на престольном празднике в женском монастыре в другой епархии. Правящий епархией в этот день прилетел из Греции из паломнической поездки на Святую Гору Афон. Прямо из аэропорта он прибыл на богослужение. Мы с товарищем, как гости, получили благословение служить. И вот, во время полиелея, при елеопомазании со мной случилось недоразумение. Владыка, помазуя святым елеем, вручал каждому священнику святыньку с Афона. Подходит моя очередь, помазавшись, протягиваю руку и вдруг резкий укор: куда ты лезешь, я не тебе даю. Мне Владыка ничего не дал. Вспыхнуло все: и задетая гордыня, и недоумение, и даже осуждение архиерея. Но, зайдя в алтарь, я подумал: Бог оставил меня вниманием, но не оставит меня любовью. Все в Его любящих руках, и эта ситуация тоже, я верю не в Бога, я верю Богу.
Господи Иисусе Христе, помилуй мя, грешнаго. Эти святые слова постепенно уводили ум от этого искушения. В конце богослужения обиды не было и следа, я любил этого архиепископа. Любил не снисходительно, нет, я видел, что он хороший Владыка, а все случившееся – просто недоразумение.
Все мы несчастны в своей греховности, но когда с нами Христос, это рай на земле.

В Пасхальную ночь, перед самым богослужением, я на церковном дворе услышал от одной женщины с укором:
– А чего это дождь, Пасха ведь. Вас не смущает?
– Нет, меня не смущает. Я очень хорошо помню слова нашего Христа «Мир даю вам, не как мир дает, а как Я даю» (Ин.14:27). И в другом месте «Царство Небесное внутри вас есть» (Лк.17:21). И если ты понял это, если ты стяжал этот мир, это царство, то, что внешнее может разлучить нас от любви Божией скорбь ли, теснота, гонение и глад, нагота, беда?… Или непогода.

Царство Небесное внутрь вас есть, и ничто внешнее не лишит его. Ведь здесь воры не подкапывают и не крадут.
Господи, дай нам во всем видеть Твой благой промысл. Дай нам во всем видеть Твою любовь.


XI

Во время духовной беседы мужчина, который готовился стать священником, спросил меня:
– Скажите, пожалуйста, поделитесь опытом, мне скоро это пригодится, как вы боретесь с сектантами?
– Я с ними не борюсь.
– Не понимаю, – удивляется он.
– Мне нужна не борьба, мне нужен результат, – пытаюсь объяснить я. – Понимаешь, на всякое слово можно возразить словом, и это может длиться безконечно, но на дело возразить нельзя. Когда ты станешь священником, к тебе будут приходить люди – те, которые еще только ищут. Они будут плохо понимать, что ты станешь говорить им из догматов, канонов. Они будут искать и выбирать не по уму, а по сердцу. И если они начнут чувствовать в тебе любовь и искренность, они станут прилепляться к тебе и доверять. И уже потом можно говорить им более глубоко об учении Церкви.

Когда меня спрашивают: опять едешь на Афон, где хочешь побывать в первую очередь?
– У Иверской и в Хиландаре у сербов.
– Почему у сербов?
– Потому что я прилепился к ним по сердцу.
За несколько посещений Хиландара я не имею там близких знакомств, не было духовных бесед. Но сербы покорили меня своей простотой и добротой. Они очень гостеприимны и вежливы. Не аристократической вежливостью, а скорее, деликатностью простых добрых крестьян. Той вежливостью, которой стоило бы поучиться некоторым интеллигентам. Они очень трудолюбивы и скромны. И их улыбки очень искренни. Их игумена в первое свое посещение я видел несколько раз в старом хитоне – то разгружающего бочки с машины, то хлопотавшего по другим хозяйственным делам. Я бы никогда не понял, что это игумен, пока, выходя после ужина из трапезной, не прошел под его благословляющей десницей (на Афоне после трапезы игумен встает в дверях, поднимая вверх благословляющую руку, и вся братия, склоняясь, с уважением проходит под благословение).
В костнице Хиландара на полках стоят черепа усопшей братии. Черепов много, все разного чина и звания, но стоят все одинаково. И только один череп стоит не просто в ряду других голов. Он лежит в деревянном сундучке. Вида он наливного яблока, т.е. сухая кость как бы налита янтарным миром.

Это голова не игумена, не иеромонаха, не монаха и даже не послушника – это голова простого трудника монастыря Хиландар, который жил в монастыре, трудился, посещал богослужения и считал себя недостойным монашеского пострига.
Мне кажется, сербы похожи именно на него простотой и скромностью. В них нет ничего великого, но сердце располагается к ним любовью.
Во второе посещение монастыря со мной произошел конфузный случай. После вечернего богослужения и трапезы, архондаричный извинился перед нами – не было свободных мест для ночлега. Он просил пройти нас для отдыха в соседний греческий монастырь Есфигмен, а к двум часам ночи, если пожелаем, вернуться на богослужение в Хиландар. Днем мы проделали тяжелый, шестичасовой переход, очень устали, и уходить в соседний монастырь просто не было сил. К тому же с моим отношением к зилотам я готов был лучше поспать на лавочке у монастыря. Так мы и поступили. Когда стемнело, нашли старые картонные коробки, постелили их на лавочки в стороне, в тени легли и попытались уснуть. Но не надолго, свежий ночной ветер (были уже первые числа декабря) заставил нас поискать более тихое местечко. Мы перешли под арку у святых врат монастыря. Здесь справа и слева от входа в тени были широкие деревянные лавки, на которые мы удобно пристроились.
Видели бы меня мои бездомные, думал я (в России при нашем приходе есть приют для бездомных), они бы, наверное, прониклись ко мне еще большим уважением – ведь я лежу в ночи на картонной коробке, как настоящий афонский бомж. Мы стали дышать себе за пазуху и, согреваясь, уже стали засыпать, как нас здесь обнаружил один сербский монах, проходивший мимо.
Как? Почему священник и мирянин, паломники, на улице в холодную ночь? Он тут же куда–то убежал подыскивать нам место. На шум из ворот монастыря вышел паломник-поляк. Присев около меня на лавочку, он спросил:
– Ты кто?
– Иерей, – ответил я.
– Еврей?! – воскликнул он с удивлением и вытаращил глаза. – Как и здесь еврей?! На Афоне?
Он вздохнул с облегчением и был очень рад, когда я объяснил, что не еврей, а иерей, т.е. священник. Пока мы с ним общались, пришел серб-монах, он нашел два места и поспешил устроить нас на ночь. Ночные приключения заканчивались, мы, растянувшись всем телом на чистых постелях, мирно засыпали. До двух часов ночи. До службы, на которой были вознаграждены с лихвой. Меня пригласили сослужить Литургию. Это, кстати, тоже отличительная черта сербов: они всегда приглашают послужить с ними без официальных условностей:
– Отец, вы будете служить Литургию?
– С удовольствием, если можно.
– Можно, можно, пожалуйста.
И прекрасная добрая улыбка.


XII

Я читал отходную молитву. Умирал мужчина – не молодой, но еще и не слишком старый. Мог бы еще жить. Его убивал рак. Был поздний летний вечер, рядом стояли жена, сестра и соседка. Он тяжело дышал, окно было распахнуто настежь. Молитва звучала от лица умирающего: Матерь Божия, заступись, на суд иду. А внизу, прямо напротив окон, через дорогу метрах в 20–30, из дверей клуба выходила молодежь с шутками и весельем, беззаботно.
Они находились совсем недалеко, было хорошо слышно в тишине ночи их юные голоса и смех, и тут же слышалось тяжелое дыхание умирающего. Я переводил взгляд то на него, то на них. Как все близко в этом мире: радость и печаль, жизнь и смерть. И как редко мы об этом думаем. Те молодые люди шумели и смеялись, и даже не подозревали, что рядом, в 20 метрах умирает человек. Он тяжело дышит, страдает, и вот, потягивается всем телом, вздыхает последний раз и замолкает навсегда, сокращая очередь к смерти еще на одного человека. Очередь, в которой стоим все мы.
В миру мы редко думаем об этом. Заботы мира сего нас постоянно отвлекают. Заботы, заботы. Они не дают нам остановиться, оглянуться, одуматься.
На Святой Горе все построено так, чтобы максимально сократить эти заботы, уступив место мыслям и безпокойствам о вечности.
Останки умершей братии через три года вынимаются из могил чистыми костями. Черепа располагают в костницах, на полках рядами – черепа, черепа. За много лет много почивших в каждом монастыре. Над дверями костницы надпись: «Мы были как вы, вы станете как мы».
Афониты помнят об этом и думают. И поэтому строят свою духовную жизнь со страхом Божиим. Не животным страхом, который парализует волю и приводит к унынию. Духовный страх растворен надеждою. Надеждой на Бога, который так возлюбил человека, что отдал Сына Своего Единородного на смерть за него.
В храме часто слышишь вопросы: у какой иконы помолиться в этой нужде или в этой, как попросить за такое-то дело. Я иногда отвечаю:
– Иди к Распятию, посмотри на Христа, униженного и окровавленного, и подумай, сколько Он уже сделал для тебя. Ведь Он умер за нас. И чего стоят все наши земные просьбы и требования перед Крестом, на котором Бог?
Проси, потому что Он дал тебе это право «Просите и дастся вам» (Мф.7:7), но помни при этом, что Господь ждет тебя там, в Царстве Небесном. Не прилепляйся очень к земному, не задерживайся заботами здесь, чтобы не разлучиться тебе со Христом в вечности.
Благой страх должен быть не только о муках. Он должен ужасать разлучением со Христом, которого ты возлюбил, и разлука с Ним должна стать сильнее всякой боли.
Монахи не стесняются говорить о страхе. Для них страх Божий не слабость, а духовная сила. В миру все перевернуто сатаной вверх дном. Мы пытаемся хорохориться и строить из себя мужественных и сильных, говоря лукаво: «Я не боюсь смерти». Однажды я слышал эти слова от молодого мужчины, который пытался врать скорее не мне, а самому себе:
– Что вы мне все о смерти, я смерти не боюсь. Придет время, спокойно умру.
– Знаешь, я, как священник, имею дерзновение перед Богом вязать и решить, ходатайствовать и молить – ответил я. – Давай с тобой встанем на колени, и я попрошу Бога: Господи, этот человек готов к смерти, прими его душу с миром.
И этот «мужественный» артист не встал со мной. Он даже ничего не ответил. Просто молчал и вздыхал.
Страшно, Господи, страшно, много у нас грехов, которые разлучают нас с Тобой. И если мы не отчаиваемся и не теряем надежды, это не потому что становимся лучше (грехи все те же), а потому что Ты, Боже, милосерден безконечно, потому что имя Тебе – Любовь.


XIII

Богослужебное пение на Святой Горе большей частью греческое. Для православного паломника из России характер музыки непривычен своими восточными нотами, которые звучат для нас несколько монотонно и заунывно. Уже через несколько дней путешествия по греческим монастырям начинаешь скучать по русской службе, на которой можешь понимать богослужебные тексты, пропеваемые привычным для нас русским напевом. В греческих же монастырях, не зная языка, молишься на службе только Иисусовой молитвой.
В Болгарском и Сербском монастырях служат на церковно-славянском языке, но характер пения тот же, заунывно-восточный, что и в греческих. Все это через некоторое время утомляет своей непривычностью русских, и бывает очень приятно после дней, а точнее, ночей, проведенных в греческих храмах, снова прийти в Русик, в котором все родное: и речь, и мелодии богослужений, и сами люди. Мне особенно нравится пение акафиста Пресвятой Богородице на повечерии. В сумеречном храме, где горят лишь лампады маленькими звездочками разноцветных огоньков, братья поют припевы акафиста на два хора антифонно. Милые всем почитателям Богородицы слова: «Радуйся, Невесто Неневестная» звучат как-то особенно умилительно и нежно, то с одной стороны темного храма, то с другой. Однажды я дерзнул подойти перед началом повечерия на клирос и спросил разрешения постоять этот акафист с певчими, тихонько подпевая дорогой сердцу напев.
Получив благословение, я встал в одну из стасидий, ожидая начала богослужения. Через некоторое время подошел монах-певчий, извиняясь, что заняли его стасидию, я перешел в следующую. Через пару минут другой певчий переместил меня еще на одно место. Потом третий, четвертый… Так продолжалось, пока я, смущенный, не оказался за пределами клироса у самого иконостаса. Повернувшись лицом к алтарю, я увидел прямо перед собой икону Пресвятой Богородицы. Оказывается, что, двигая меня с клироса, братия невольно переместили меня к самой иконе Божией Матери слева от Царских врат. Пока, взирая на Пречистый лик Богородицы, я переживал мудрую любовь Божию, через недоразумение привлекшую меня к духовной радости, братский хор запел «Радуйся, Невесто Неневестная». С ними шептал и я эти святые слова – именно шептал – петь я не мог.
«Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное» (Мф.5:3).
Часто в духовной жизни бывают искушения, недоразумения – как хорошо, когда имеешь духовный опыт (опыт, подкрепляющий веру), что, в конце концов, все будет хорошо. И сами искушения находятся в руках Божиих, и попущены они премудро ради благого конца.
Когда в очередной раз, направляясь на Афон, уже в Москве в паломнической службе, вместо виз и билетов я услышал о том, что все документы в посольстве Греции задержаны, я чуть не расплакался. Единственное, что я мог говорить сам себе – это искушение, конец все равно будет хорошим.
Нужно было ждать еще неделю в Москве результата из посольства, подпишут, или нет. Я ежедневно ходил в храм утром и вечером, молясь о разрешении недоразумения. Очень хотелось на Афон, и поэтому сильно переживал, и, если внешне был спокоен, то внутри все натянулось в ожидании результата. В один день я стоял на Литургии на Афонском подворье в Москве, мысли были о том, что нужно смириться под Промысл Божий: нет так нет, не нужно переживать. Но затем почему-то я стал думать: «Разве у безконечно премудрого Бога только один план, разве не в Его власти и премудрости поменять один мудрый план относительно меня на другой, такой же мудрый. И если раб может только смиренно принимать волю Господина, то сын, а ведь после крещения я сын, грешный, недостойный, но сын. Так вот, чадо может и просить. И если просьба не в грех, то можно просить и надеяться. Здесь мои мысли перебил ход богослужения, так как в это время служащий иеромонах возгласил: «Премудрость прости, услышим Святаго Евангелия чтение». И в Евангельском отрывке прочел следующие слова: «Просите, и дастся вам, ищите и обрящите» (Мф.7:7).
В эту минуту я понял дерзновение св. прав. Иоанна Кронштадтского на молитве. Когда он мог говорить Господу не только «Да будет воля Твоя», но и «Господи, я прошу Тебя. Прошу, потому что Ты дал мне это право просить. Потому уже не раб только, а сын я Тебе, безконечно премудрому и любящему».

«Просите, и дастся вам.
Ищите и обрящете».

Переживать сыновство – это так тихо и мило. Это так утешает и укрепляет. У меня все разрешилось, и я снова посетил Афон.


XIV

«Дурдом» – так в простонародье называют это учреждение. Официально оно звучит как «Дом для детей с патологиями в умственном развитии». Нас пригласили окрестить этих ребят. Сначала 80 человек, потом еще 30. Переступая порог этого уютного дома, невольно поддаешься какому-то немножко тяжелому настроению. Впереди столько страдания и горя. Но это бывает только в первый раз. За то короткое время, что я там был, состояние души изменилось настолько, что, прощаясь с администрацией учреждения, я воскликнул: «Какой сегодня хороший светлый день!». Все дело в том, что первые же дети, которых я увидел в холле учреждения, встретили меня улыбками и такими теплыми приветствиями, что от тени первого смущения не осталось и следа. Как будто в темной душной комнате открыли все шторы и окна, и хлынул солнечный свет. На их лицах, конечно, лежала печать недуга, но та доброта и младенческая искренность, с которой они встречали, покрывала все с лихвой. Они так искренне по-доброму говорили «здравствуйте», «спасибо» и «пожалуйста», что я не мог не умиляться.
Во время Крещения поражало то, как они помогали друг другу. Старшие снимали колготочки малышам перед помазыванием миром, затем также внимательно одевали. Протягивали ручки одни другим при помазывании. Те, что посмышленней, помогали более слабым, у которых их маленькие больные мозги не могли быстро справляться с непривычной задачей. Были такие, у которых ручки были недоразвиты или вообще не было кистей.
Я смотрел на них, на этих больных человечков и думал: «Господи, да ведь чтобы быть добрым и искренним, совсем не нужно много ума. Вот ведь эти больные головки вмещают совсем мало ума, но их простое сердце вмещает всего Тебя. Напротив, мы – те, кто пишется с большой буквы, умные и рассудительные, летающие в космос и поворачивающие реки вспять, – мы бываем так глупы в своей злобе, зависти, жестокости».
Как редко мы, замороченные какими-то правилами поведения, можем вот так просто, искренне, по-доброму говорить слова, которые звучали бы не из уст, а из самого сердца. У нас тяжелая жизнь, заботы, которые угнетают нас, делая серьезными, замкнутыми.
В другой раз, когда я крестил 30 малышей, скорченных церебральным параличом, уже в конце Таинства я вдруг обратил внимание на маленькую девочку, сидящую на полу, на ковре, всю искалеченную, искореженную страшным недугом. Я не сразу понял, что она делает, широко улыбаясь навстречу моему взгляду. Она пыталась сама надевать свои носки, хотя, казалось бы, в ее положении это невозможно – так искалечены были ее руки и ноги, и все тело. Но она это делала, хотя рядом были воспитатели и няньки. И победила, широко улыбаясь.
Господи, какая я бываю дрянь, когда ною и унываю в своей «тяжелой» жизни. Как всем вокруг становится нехорошо от моего «тяжело».
И как умилялось мое сердце, глядя на эту победу бедного безпомощного существа, которое смотрело на меня, широко разинув рот в улыбке. Это не я пришел утешать ее, это она говорила мне: «Радуйся, не унывай, когда тяжело. Все будет хорошо – мы с тобой в руках Божиих». Не нужно для этого много ума, нужно сердце, которое у них больше нашего.
На Святой Горе я познакомился с одним русским отцом N. Про таких говорят – он с простинкой. Его никогда не порекомендуют для духовной беседы, потому что не считают рассудительным, и он, конечно, не рассудительный и не мудрый, и в поведении его нет ничего «духовного». Одно слово – простец. И не великий молитвенник, и не строгий постник. Но в нем есть то, чего у него больше, чем у некоторых других. В нем есть детская простота и доброта. Он общается без подтекста. Говорит то, что думает, пусть даже не мудро. А если пытается лукавить, то как-то по-детски. Все сразу видно.
Однажды он исповедовался у меня, все напоминало исповедь детей, когда служишь в своем храме. Так было умилительно наивно и просто, что нельзя было не простить и не любить его в тот момент.
В другой раз я исповедовался у него, и, попросив прощение за то, что бывали случаи, пропускал правило – услышал от отца: «Так ведь правило не тяжело читать, чего там, встал и прочитал, и все. Нет, его не тяжело читать». Он говорил это как будто не мне, а сам с собою и, удивляясь, действительно не находил, чего же там тяжелого. Взял да прочитал. Наше «тяжело» начинается еще до правила. Мы уже рассуждаем: устали, времени для сна остается мало и т.д. И поэтому уже заранее тяжело.
У него по простоте, наверное, мало рассудительности, он не мается этими помыслами, просто встал и прочитал, ведь не тяжело. В связи с отсутствием этой рассудительности он и общается просто и искренне и улыбается часто. Вот уж действительно, чтобы быть добрым совсем не нужно много ума.
«Не будете как дети, не внидите в Царствие Небесное» (Мф.18:3).


Я в очередной раз уплывал с Афона. Сидел на корме один и смотрел, как удаляется Святая Гора. Я увозил с собой в мир духовную музыку Афона, которая звучала в моем сердце. Одному оптинскому старцу ученик сыграл красивое классическое произведение.
– Да, музыка хороша. Но если бы ты знал, чадо, как звучит музыка духа. Как она прекрасна и ни с чем не сравнима. Ты бы искал только ее.
Я увозил ее с собой в мир, чтобы опять потерять. И снова искать Ее.


Молодой священник делится со мной:
– Отец, я соборовал женщину, которая была так плоха, что не могла даже говорить. Но в конце Таинства она будто ожила. Она молилась вместе со мной, силы к ней вернулись, я переживал торжество жизни над смертью. И это происходит уже не раз. Я убеждаюсь, какая сила дана священнику. Это так вдохновляет в духовной жизни.
 Я старался внимательно слушать, но в моем уме было другое. Я слышал слова Христа – Радуйтесь не о том, что бесы вам повинуются, а радуйтесь о том, что имена ваши написаны на небесах. И эти слова Господа были не ему, а мне – имеющему горький опыт непрестанной потери Христа. Как часто я предпочитал и предпочитаю сиюминутную чечевицу своему первородству.


***

Написав свои рассказы, я дал прочитать их духовному другу-священнику. Он действительно друг и может говорить со мной без лести, а так как есть – прямо. И вот, прочитав мое сочинение, он сказал:
– Не обижайся, но в своих рассказах ты столько якаешь, что режет слух.
Спаси тебя Господи, дорогой друг, так оно и есть. Мне стыдно от этого. Но главное дело не в стыде. И об этом я хотел сказать в заключении. Для меня страх и стыд не самые главные силы, сдерживающие от греха. Страх смерти и вечных мук – сильное лекарство, но есть одно «но». Человек, бывает, говорит сам себе: «Да, страшно, но, может быть, это будет еще не завтра, и даже не в этом году, а, может, и через много лет. Еще будет время образумиться. Сегодня я немножко расслаблюсь, а завтра обязательно возьмусь за ум». И завтра то же самое. Стыд и совесть это тоже сильно, но я хорошо помню тайную литургическую молитву на Херувимской, в которой есть слова: «Господи, избави мя от совести лукавыя».
Это страшные слова – ведь теряется последняя надежда на покаяние. Где не действует страх, может помочь совесть, но если совесть лукава, т.е. оправдывает сама себя, то что же может помочь? Есть ли другие средства? Средство есть, и я думаю для воцерковленного человека оно самое действенное.
Если христианин переживал радость встречи со Христом в опыте благодати, то горький опыт теряния Его будет для бедного грешника большой раной, которая болит и мучает. И это происходит не завтра, не через год, а прямо в ту же минуту, в которую твои отношения со Христом нарушились – прямо сейчас. Можно обмануть совесть, и она скажет тебе: «Да, ты прав, только так и нужно поступить…». Но ты встаешь на молитву и перед тобой нет Христа. Пусто. И мира нет, и радости. И тут не слукавишь и ничего не повернешь.
«Седе Адам прямо Рая и горько плакаше». Адам знал Рай, он помнил хождение перед Богом лицом к лицу, и поэтому ему было что терять и о чем плакать. Мы тоже должны знать Рай хоть отчасти, хоть самую малость, а то нам не о чем будет плакать и не с чем сравнивать.
Говоря о благодати, я не имею ввиду только благодать совершенных. Бывает, и малая благодать в меру возраста и, как говорят, призывающая благодать. Не нужно бояться этого слова. Ведь, по преподобному Серафиму Саровскому, цель жизни христианской и состоит в стяжании Духа Святаго, который и есть наш страх, наша совесть, наш разум, наша вечная жизнь, предначинаться которая должна уже здесь, на земле. Легко понимается, как мы в грехах теряем благодать Духа Святаго, но как ее возвращать?.. «Седе Адам прямо Рая и горько плакаше». Согрешив пред Богом, тут же кайся и плачь горько, а чтобы это было сильно и действенно, признай искренне всем сердцем свой грех. Обнажи его перед самим собой и перед Богом. «Смирихся и спасе мя Господь. Смирихся и молитва моя в недро мое возвратися». И примирившись со Христом, не желай опять первого места, будь доволен самым последним, и там, на последнем месте, найдет тебя благодать и утешит несказанно.
Я сознательно не стал подчищать свои рассказы и оставил так, как есть, со всеми грехами и недочетами. Сделал только эту последнюю приписку, в конце которой прошу ваших святых молитв обо мне.