Напьюсь тоски холодной...

Напьюсь тоски холодной у деревянного креста,
где веют грустью тихой 
                материнские глаза…
где тризны поволокой застыла береста
на стынущих берёзах, блеснувших неспроста…
Нет, не молю прощенья – я был любимый сын,
не зная наказаний, я с нежностью грубил…
уверен был, что вечно я буду с мамой жить,
она простит, поможет, от горя оградит.

               Была ли мама счастлива?
Была… была!
         в родимых походила и в лихе расцвела,
наперекор худому  вот сына родила,
за горести  обидные надежду обрела.
                Любила тихо гладить былиночки волос,
гадала, кем же будет сей любопытный нос?
кровинку защищала, для счастья берегла…
могла чем, помогала, сама и не жила.
Сын рос… души награду несмело подала,
своё в него влагала…  беречь передала.
Всё, может, и не знала, но сердце наизусть
по жизни излагала, чтоб не был сердцем пуст.
                Чтобы добра не мерил и простоту любил,
за крошечку доверия доверие дарил,
обидами не маялся и забывал про зло…
худого нахватается, а бы берёг тепло…
А если не запомнит, так всё одно же в нём
родная кровь исполнит
                земли родной закон,
чтоб приходил на кладбище и с того света звал,
чтоб маму свою бедную совсем не забывал.

Сквозит земля холодная из глуби взгляд…
Пожив, грешил во многом я, во многом виноват, 
но горше наказание… его не отмолю…
могилу с мамой путаю и очень их люблю.
Что делать... наказанием житейский мир стоит,
другой раз лишь рыдание былое возродит,
ожив, любовь покается, как будто после сна,
то мама мне из вечности, окликнув, помогла.