Нуреддин Аба. Газель полуночи

Популярный поэт и драматург. Родился в 1940 году. Главная тема творчества Н. Аба — война за национальную независимость Алжира. Стихи его — реквием всем тем, кто погиб в бою за освобождение родины.
Сборники стихов: «Священная память загадок» (1963), «Газель полуночи» (1978) и др.


* * *

Ты зовешь меня: «О Газель!»,
И я к тебе устремляюсь
Чуть ли не с края света,
Где небо и даль земная,
Напоенные солнцем,
В золотой превратились слиток.
О Азиз, цветы распустились
Под пологом этой ночи,
Которая будет вечно
Тревожить память народа,
Исчезнувшего навсегда.
Я знаю тайник священный,
Где бодрствует эта память,
Незыблема, несокрушима,
Словно моя любовь.
Я знаю, где кроется отблеск,
Нетронутый и поныне
Ржавчиною столетий, —
Отблеск великого чуда,
Которое в давние годы
Свершил наш древний народ.


* * *

Первым ноябрьским утром
Факелов красные гривы
На ветру запылали.
То пылает наша надежда
На исход из ночи столетней,
На встречу с городом легендарным,
Еще необжитым и девственно-белым,
Городом нашего «завтра».
Азиз, не забудь про свое обещанье:
Поднеси мне корзину,
Полную спелых гранатов,
Первых рубинов весны!


* * *

Твой уход, Азиз, как рана,
Что обличьем с тобою схожа,
А еще — до малейшей черты —
С закатом солнца
Над прибрежьем пустынным.


* * *

Газель, кровь стучит мне в виски,
Пронзает воспоминаниями
О тебе, о моей стране,
Стране, что сквозит в каждом твоем движенье,
Каждом слове,
Каждом шорохе листьев,
Каждом зигзаге ласточек.
Ты засыпаешь бок о бок
С миндальной рощей моего детства.
Бок о бок с кувшином для масла
Из моих воспоминаний,
Бок о бок с бессчетной толпой
Садов, что висят
На высотах Алжира,
Бок о бок с небом,
Настолько не утоленным ласками солнца,
Что ему хотелось бы рухнуть на землю.
Бок о бок с кладбищем мирным.
Где родичи мои спят,
И где иногда за высокой мраморной стелой,
В чаще роз,
Мерещится мне
Твоя одинокая тень в сияющем ореоле.


* * *

Не было спора у нас о месте свиданья:
На главной площади южного города встретились мы
Среди ротозеев, ловивших каждое слово
Невозмутимого, прекрасного старца
С жестами канатоходца, —
Чудесную сказку им рассказывал он.
А когда наступила минута прощанья.
Мы с тобой чуть не поссорились из-за сказки:
Я утверждала, что в ней говорится о лампе волшебной
И об Аладдине, чьим ликом любуются феи.
Ты же упрямо твердил,
Будто речь в ней шла о пещере,
В сравненье с которой — ничто пещера Али Бабы,
Ибо всего лишь одно сокровище в ней таилось:
Гурия, похищенная с небес.
Не упрямься, Азиз, давай-ка мы вспомним,
Что головы наши гудели в тот день, как ульи,
И не сводили мы глаз друг с друга,
И ничего не слышали, кроме
Зова любви, что сердца наши приступом брала
И рокотала, как море, покрытое гребнями пены, —
Волны мои, с твоими сливаясь,
Новые волны рождали.


* * *

Уходя, мы не знали,
Что выбрали путь отвесный,
Который ведет нас к смерти,
К стране, из моря встающей
И гибнущей в море.
И все же
Я зову тебя, о Газель!
Я ищу тебя
В белой пустыне,
Я ищу тебя
Из последних сил —
И нахожу лишь вот эти слова,
Отражение наших полночных таинств.


* * *

Азиз, ты ушел за свободу мою сражаться,
Оставив меня наедине с надеждой на счастье,
Но второпях позабыл, что запер весь мир от меня
И ключ с собою унес.
Год и еще полгода прошло с того дня,
А я до сих пор томлюсь в плену тишины, —
Она все еще вздрагивает
При взгляде на нашу
Неубранную постель,
Ожидающую твоего возвращения.


* * *

Азиз, у меня не осталось надежды тебя увидеть.
Я бреду наугад, я шарю на ощупь,
Словно слепая,
Заблудившаяся в сердцевине мрака.
Все плывет у меня перед глазами.
Я просыпаюсь ночью
С головой, гудящей от канонады.
Меня мучат кошмары,
Мне снится,
Будто попал ты в лапы стен раскаленных,
И они сворачивают тебе шею...
Господи, если нужно молиться,
Чтобы его хоть разок увидеть,
Я б до конца моих дней молилась;
Если нужно поститься,
Чтобы хоть раз оказаться в его объятьях,
Я бы целыми месяцами постилась;
Если нужно мне умереть,
Чтоб сохранить ему жизнь, —
Испепели меня. Господи,
Но, как последнюю милость.
Дай перед смертью увидеть его улыбку.


* * *

Широко распахнулись ворота тюрьмы,
Я прошел под сводом.
Полным тоски и шорохов приглушенных,
Как шаланда
Проходит под аркой моста.
И тут же вздрогнул от пощечины солнца,
И сразу же небо
В глаза мне метнулось,
А тело мое, загарпуненное лучами,
Начало наливаться теплом своим изначальным.
И тогда, о Газель, я слова твои вспомнил:
«Все птицы мира, сидящие в клетках,
В мечтах порхают с ветки на ветку
Среди полуденного леса,—
Так вот, я хотела б стать первой веткой,
С которой пернатые трубадуры.
Вырвавшиеся из-за решетки.
Могли бы пропеть в честь зари
Свою первую вольную песнь!»


* * *

Газель, я словно ребенок.
Истерзанный страхом,—
А чем ему страх отогнать.
Если не песней?
И вот я пою
Мое арабское имя,
Воспеваю
Мою арабскую землю,
Воспеваю чудо любви,—
Я знал о нем с первого взгляда,
Что ему не дано повториться.
Я воспеваю
Длинные твои косы,
Подобные лисьим хвостам,
Воспеваю твой рот,
Похожий на спелую сливу,
Я воспеваю наше безумство,
Длившееся бесконечно,
Воспеваю
Детство мое и грезы его шальные,
Я воспеваю Алжир,
Мой край, увитый цветами,
Мой край, увенчанный легкою облачной тенью,
Мой край, ослепительный, как прибрежье морское,
Я воспеваю!
Послушай, Газель, послушай:
Над гаванью недалекой
Вздымается голос моря,
Швыряющего на берег
Белые клочья пены, —
Там я хотел бы
Рассеять зерна моего гнева,
Чтобы, назло палачам,
Слилась с рокотаньем прибоя ,
Эта песнь надежды неистребимой.


* * *

Лишь эту розу сорвав, я понял,
Что и у земли
Есть свои раны,
Что и она
Кровоточит.
В одном Аллахе прибежище наше!
Послушай же исповедь лепестка:
«Найдется ль на свете хоть кто-нибудь,
Настолько добрый и справедливый,
Чтобы хоть раз меня помянуть
В пору первых весенних бутонов?»


* * *

Да, любовь моя, мой Азиз,
Я говорю это всем:
Вы, которым дарован завтрашний день,
Не забывайте про жуткие дали,
Кишащие тернием
И чертополохом,
Истерзанные проволокой колючей,
Усеянные воронками от снарядов,
Забрызганные черной кровью, —
Лишь эти дали нам зримы сейчас.
Я говорю это всем:
Вы, которым дарован завтрашний день,
Не забывайте оставленных вами павших,
Павших без погребения,
Павших без монументов,
Разорванных в клочья,
И особенно — тех,
Чьи незакрытые очи
Все еще смотрят в молчание ночи.


* * *

Руку твою, щеки твои этим утром туманным
Огромное белое судно уносит...
Но запах мускуса ты за собой оставляешь,
И чары его колдовские неистребимы.
Прощальный мой стон мечется раненой птицей,
Но на него откликаются только сирены
В час, когда муэдзины сзывают
Верных к молитве.
Сжалься, Аллах, надо мной:
Я по горло полон любимой,
Полон ее кораблем и морскими волнами.