Глава шестая

А в сентябре, числом «12»,
Послал мне бог пустое время –
В «театор» я решил сходить.
Тогда известен был Шаховский,
Писал трагедии для сцены –
Я назову: «Аристофан».
В Большом театре был впервые,
И представленье поразило,
Но больше всех собой сразил.
Я лишь вошёл в партер Большого,
Как тут возник великий говор –
Всё обратилось на меня.
Здесь повторялось имя в шуме,
А там бинокли наводили,
И я стоял среди толпы.
«Приехал Пушкин! Пушкин! Пушкин!» -
Шептали в зале и в партере;
Меня смутил переполох...
Четыре дня с тех пор минуло,
И побывал я на гулянье
У Новых дев монастыря.
На молодом Девичьем Поле
Гулянье это развернулось:
Народу тьма – нельзя пройти!
Оркестров двадцать гимн играло,
Вокруг толкались смех, веселье
И двести тысяч человек –
Так царь решил Москву задобрить
И приготовил угощенье:
Гуляй, народ, не помня зла!
Писал я Осиповой после,
Послав в Тригорское депешу,
Что по указанию царя
У нас прошёл народный праздник –
На три версты столы стояли,
Шли на сажени пироги
И, как дрова, вокруг теснились.
Их испекли уже пораньше
Ещё за несколько недель
Тому назад, что съест не всякий.
Переварить их будет трудно -
Фонтаны пьяного вина
Те пироги смочить помогут,
И людям станет не до правил –
Таков сюжет на злобу дня...
Сбирались дружные ватаги -
И крест нательный целовали,
И бились стенкой мужики;
Под балалайку и гармошку,
Под вздохи баб и плач детишек
Наш царь прощение купил.
Один мужик водил медведя,
Другой - смешную обезьянку:
В глазах зверей была тоска...
Но лопнул в небе шар воздушный,
И люди в страхе побежали,
Сминая женщин и детей.
Одних сбивали с ног руками,
Других топтали сапогами –
Такая давка началась,
Что грозный обер-полицмейстер
Шульгин по царскому веленью
Поднять нагайки приказал.
Лупили всех подряд нещадно,
Кто под нагайкой оказался, -
Ведь надо выполнить приказ!
«Сынок, проснись!» - просила мама,
За ней кричал чужой ребёнок,
Сжимались руки в кулаки.
Один медведь бродил по трупам -
Искал Топтыгин обезьянку,
Но та раздавлена толпой...
Как страшный гроб нависло небо,
Земля оделась в горький траур,
А царь смотрел на поле тел:
Лежали трупы и Россия,
Густая кровь из ран стекала,
И мнилось тут: сам бог страдал!
Писать о том сейчас не стоит,
Марать не буду я бумагу –
Пусть держит царь за всё ответ!
Ростопчина со мной столкнулась
В тот день несчастного гулянья
И посвятила пару строк
Своих по-женски милых виршей
Моей задумчивой персоне,
В ком гнев читался на лице:
«Вдруг всё стеснилось и с волненьем,
Одним стремительным движеньем
Толпа рванулася вперёд...
И мне сказали: «Он идёт!
Он, наш поэт, он, наша слава,
Любимец общий!» Величавый
В своей особе небольшой.
И глубоко в воображенье
Запечатлелось выраженье
Его высокого чела...»
Не стану я хвалить те строки
И, вместе с тем, ругать не стану –
Держаться должен стороны.
О том решает пусть читатель,
Хулитель мой и почитатель,
А мне печаль дано собрать.
Одна лишь мысль меня терзает,
Лишая бодрости, покоя –
Ужасный вид кровавых тел...


Душанбе, Таджикистан,
07.04. 2013