Дерек Уолкотт. Омерос. Глава восьмая

Дерек Уолкотт

ОМЕРОС

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

1.

В островном музее выставлен экспонат:
Бутыль в позолоте, найденная в студёной
Впадине под редутом. Знатоки говорят

Разные вещи: одни – что будто бы с галеона,
Отнесенного ураганом от Картахены,
Сбросили груз: гигантский золота слиток

И много бочек вина (эту версию неизменно
Защищают ныряльщики); мненье других
То, что эта в недорогой позолоте бутыль

Пошла на дно во время «Битвы святых»,
Все знаки смылись, как ни смотри,
Ничего не прочесть, и миф победу почти одержал,

Что затонул здесь корабль “Ville de Paris”,
А вовсе не галеон с имперским зерном,
И огненный, как луна, циклоп-осьминог стережет корабль.

Вера людей в реликвии – то же, что вера
Ловца в «свой жемчуг». Все в одночасье, вдруг
Затвердили, что птицы-фрегаты за кругом круг

Чертят над местом крушенья, чаек гоня.
Птицы, в отличье от нас, не теряют веры.
Тень корабля прошла над гладью страниц разграфлённых,

Где под мерцанием керосинового огня
Ахилл итожил свои долги. В его мечтах оскорблённых
Лунное око уже зажигал осьминог-циклоп,

Щупальцы выбирая из якорных лап.
Око сияло, как шиллинг. Всё, кроме денег, неточно.
Ахилл полагал, что деньги ее изменят. Она порочна

Только от бедности. Раньше Ахилл смеялся над верой
В крушенья и клады. Теперь он сам их искал,
Каждое утро за риф барьерный

Свой ялик с ружьем и жестянкой стрелой стремя.
Весла он, чтоб никто не «накрыл», выносил плашмя –
Не дай Бог стукнет в уключине. Якорь он осторожно

Переносил через борт. Потом крепил шлакоблок
К пятке морским узлом, чтоб скорей погруженье шло,
За плечи кидал большой надувной мешок –

Туда он положил кошель. Не красный ли цент
Её поманил? И не за тем ли вон валуном
Их новая жизнь? Всё время крестясь,

Ахилл погружался. Бетон тяжелел свинцом
На пятке Ахилла. Прибавьте сюда процент:
Каркас – и сердце его тяжелее камня.

Но если в ней любовь давно умерла?
К чему струить серебро на однажды согревший живот?
Такая мысль лишь убыстряет падение.

Пальцы травы хватали кружки, умножая счёт
Муадорам, дублонам. Вот он, студёный клад!
Льдинки в заплечном мешке спину ему холодят.

П.

«Почему?» - из коралловой комнаты черепаха
Вышла с вопросом степенно, как римский папа,
Конечности, в кожаных кольцах лопасти,

Забавно плескали. «Да, почему?» -
Чернощёкие свинки вопрос повторили больной.
И знаком вопроса конёк морской: «Ради пропасти

Оставить землю?» И мох, похожий на кедр,
Тряс бородой, пока он воду топтал: «Разве из недр
Корабля радость исходит любви земной?»

Среди кораллов тело извёсткой станет.
В саду волновом, где за петли привешены опахала,
Жадные водоросли прикарманят

Царские профили иберийской чеканки.
Дно здесь как грязный бархат – не тот рифленый песок,
Где можно рёбра считать: раз, два, три…

И только мутанты рыбы вздувают глаз пузыри,
Из белых кораллов тянут последний сок;
Только крабы как членистоногие камни.

«Здесь нечего делать живым, - размышлял Ахилл,
А мёртвым – что деньги?.. Блажен, кто живым разлюбил
Всё, что туда нельзя унести руками!»

На дне морском он видел тела
Погибших при переправе, их травяные волосы,
Пальцы как ветки кораллов. И только в глазницах жила

Любопытная зависть, коралловый мозг полоскал слова.
Каждый пузырь вырастал в биографии, как бутыль
За стеклом стеллажа. Море – преступник. Ахилл,

Шагавший дном Карибского моря,
Знал, что клад не искупит всех преступлений.
Искупленье веков светило сквозь мшистые двери,

Где плавал циклоп. Оно, искупление,
Решки этих гиней на прикус ощутило.
Каким щегольским серебром украсил обшивку свет!

Всё-таки галеон! Качаясь, двери кают
Бросали по сводам макрель, и, словно бы из монет,
Чешуйчатый плёлся панцирь, а щупальцы осьминога

Сжимались, как у скупца островного,
Его кредитора. Он снял шлакоблок,
Оставив лежать на дне. Утром Елена снова

Призналась в своем воровстве. Он больше не мог
Ее укорять. Он из чудесных раковин
Сделает банк. А море выдёргивала веера

Из заповедного рифа и жала лучей
Несло, как распятье, навстречу его остроге.
Спасая раковины, он пропадал во мгле.

А версия корабля не подтверждалась ничем.
Он сердился, и вилочка между бровей
Была похожа на якорь. Неужели она бросает

Его навсегда? Он вспомнил, как из дверей,
Словно игральные кости, когда их бросает
Азартный щёголь, выкатывались черепа…
               
                Им тоже игралось круто.

Эти, с дырами глаз, прошастанными гольяном,
Были тогда лиссабонскими капитанами –
Бородатыми, как его жестянка в тени редута.

Ш.

Уж как старался их помирить Филоктет!
Вот он же претерпевает с помощью Божьей
Свое увечье… Подлее на свете нет,

Чем сдуру пролитая кровь. Ведь все они тут
Повязаны воедино долей одною,
Имя ей море, это оно превращает в каноэ

Горделивые кедры! Женщине мало печали,
Она сама по себе, а мужчин сопрягает и вяжет труд…
Но ни Ахилл, ни Гектор ему не внимали.