Руины

(посвящается моей адской жизни в Санкт-Петербурге, которая продолжается и по сию)


Я уже повстречался с севером. По земле. Что за пядью – пара.
                Будто во гробе почитывал Эккермана, паровоз за кальян почтив.
 Снилось: словно штудирую Евангелие золотое, облокотив его на голову матери добродушной. 
                Сухая, но благоухающая мяты кисточка. Это эмпирическое определенье фефела человека.
                Видел: город мрачных подавленных Гераклитов. Содержимое скорых недр. Ни одного лица, ни одной личины. Просто: город свиных сердец.
                Неприкаянности варяг, я приметил за пару вечностей, на искрошенных спицах протухших и четких голеней, следующее: каждый бог и каждый деист по нраву и убеждениям. Это экстазов поджарых накипь, проистекших в иных мирах. Когда-то. Но, предпочтительно, не у нас. Предпочитают под небом - слякоть. На этом месте. Прямо...
                ...Я понимаю только старух и пьяных, потому что они у края... Мы все чересчур расслабились.
                «Если б можно было начать сначала, я был бы менее осторожен».
 ...А здесь все город не слипшегося помета. Упивающийся прошедшим прахом. С его не отмытыми оборванными домами. И ведь стоило так нестись-то (по правде, у моей сутулости имеется своя собственная исписанная фортуна, и я не вправе перечить ей). В плацкарте, превозмогая спячку, чревоугодие, бесплодие, уныние, чувство нескольких безнадежностей, инстинктивное безбожие и усталость. Многотонный балласт железа. И только Реквием Верди служил батутом. Извергая от тела сердце. Забросив старого доброго Дон Кихота (хотя его старость не обслуживала болезни). Коего нянчил на некоторых руках.
                «Бедный я человек!».
 ...Воображение – это мышленье Бога
                о Самом Себе.                Для человека ж – совесть
 соткана сотвореньем.
 О чем думает маленькая крашенная старуха, которая днями сидит на месте?
                Теперь она шепчет что-то.
 Обкаканная (мне все видно).
 Я живу у ее порога. На полу. Безутешный город (ошпаренный узенькими канальцами; утыканный дротиками скульптур).
 Кто же так принимает гостя?! Только здесь. Обречен народец!
                Теперь метода – вероломства открытые тайники. Взыскует с меня активности и различных болезненных ухищрений.
                Но я крестьянин, а не торгаш средиземных полос.
 У меня нет ни хватательного, ни сосательного рефлекса! (о чем она думает, эта бабка?)
                минорная пасмурная землица. бездонный миг. это каторга без движенья (впору горло себе самому очистить, не дождавшись прихода южных). Алчба! Закамуфлированная под заложенное долженствование под проценты... Агония есть борьба.
  И лишь в масонском соборе я мельком ухватил воодушевленный облик девушки в белоснежном платке на черепе, с фигуркою тоненькой танцовщицы и просветленным лицом Сольвейг (это было видение у иконы, которую целовал).
                Такой жемчуговый облик.  А потом снова слоновий храп. Он взыскует с меня неверие. Он бессонницей наставляет.
 Ибо: неужели бессмертная душа человеческая способна издавать подобные святотатственные звуки тела?
 Я содеял раскисший вывод (мой мозг силен на такие слабости): храп – это сновидений обратный ритм, а сон – есть сознания беглая мизансцена.
                Всё музыка. И всё боль.
                Что становится кратче смерти.
                Перепродажа вещей забытых, коие долговечней.
                Я задумал растерянность для победы. Это ширма кутузовского отхода.
                Антиципация невозможна. Мы все телесно разъединились.
                Какая тяжкая наша доля!
 Все побаливает, гноится.                Заколдованный растрепанностью рассудок. Подавленный...
                Недужности плененное вещество.                Утешение – сон во сне (генератор тройных бессмыслий).
 Не стоило прикасаться к зеленым папоротникам скорбей.
                Гувернер! В легких пурга завывает снежно. Жидкость. Кашлем по переносице.
 Я марафонец выхода из игры. Этой выходец.
                Мозг, что слезой приправлен. Гвозди сердец моих. Пар лишь.

 Когда я буду парализован
 от меня отшатнется Цивилизация
 и Культура;
 от меня отшатнутся девы
 (сверхживотные интуиций,
 отстраняющие заразных),
 кроме матери и Марии;
 от себя отвернется разум,
 от меня,
 для всяческого крушенья;
 отстранится и дивная панорама,
 и все яства, и жизнь хмельная.
 Всё не впрок.
 Словом,
 точно так же,  как было ране:
 ни наука, ни положенье дела
 не изменятся ради меньших.
 Казаком я не был.
 Ну и горцем предгорий-щеток
 тоже.
 Не был
 Словом.
 От друзей не имею вести.
 Будто недругов равнодушье
 нести.
 Есть ли
  не целесообразный расход фантазий
 по поводу и без оных.
 Ты растаешь с диетой солнца.
 Что старуха, причмокивающая корову
 древнюю. За вымя
 похолодевшее.
 Псарня свода
 ощутимого откровенья.
 Лоно
 любых трезвлений.
 Робкий и тонкий хам я.    Парная собственного наличья.     Господин мефистофелевых залысин.
                Неказисто развертывается житие. Медлительно и гнетуще
                вне.
 Хуже безумья – затравленная натурка. То есть, невозмутимое отсутствие мужественности и везенья.
                Эксперимент запущенный,
                точно бы по рассрочке (чей-то);
                задевался в углу. В котором? За ненадобностью последней.
                С длиною когтей менадовых, не-найденыш своих родителей.  Утверждающий:
                «Вы все для того лишь созданы,
                чтобы я дополнял либретто
 такими новыми образами и метафорами». Не смирение? Но богатство
                хамством.
                Рассеянность заслуживает участия, а раздраженность – верности.
                Не равноценное осенение.
                Бабы!
                Мое тело проклято от рождения
                тысячью аполлонами бельведерскими и столькими же зубоскалящими горгульями.
                Так забавляются высокие аполлоны, созидая бессмертные антиподы
                самим себе, но немножко родичи. Ради дополнительного мученья
                другой стороны. Посмешища... Приговоренные на подагру
                сиреневого заката. Ближе.
                Бабы! Ваша матка есть дьявол мозга. Могущественнейшее волненье. Не условиться с нею, бабы, ни по мне (ибо матка знает лишь груз и натиск, ну и хитрость частицы семени; а мне так – оставьте, право, одиночество и убогость; хватит!). Я кассир перерезанных незабудок,
 что бренчит вам всем в спину медью, верно раскладывающий радушие по отсекам
                и складочкам
                чувственной нерасторопности, - Ротшильд-средний.
                Мое благородство заключается в отступлении
                от Эдема в Тартар. Чтоб удвоилось это пекло (а Эдем нетронут
                остался целым),
 от присутствий моей персоны. В небытие: до материи и энергий (данной матери всех поклонов).
                Это тело... телесность... дамы.
 Муть...
                что торгашеский почтительный перезвонец.
                Как мне чуждо Его творенье. Благодарю за крохи!
                Вселенная-катакомба. Лепрозорий сухих корений. Найдется ль? для одного меня... и еще
                для тельца костлявого и горба.
                Характера людоедского, эгоизма. Всем по одной Вселенной. Со своими законами и моралями... новыми и исправленными.
                Требую! (или на переплавку сразу, ведь, впрочем, вариант хороший).      
                С отсутствием какой-нибудь подозрительности.  Без одного таланта. Доверчив как юркий пепел
                на всякую голову низвергаемый. Способность – расположение к неудаче. Пустая местность.
 Требую
                благодарности!         И продолжительного спокойствия.
                Непокоренного созерцания ничего.
                Фактически: леность крови. Упреждающая ловкие
                отдаленья.
                Справа (Боже, Храни Царя).
                В храме. Нырнув под разноперое одеяло мощей священных. Требую почитанья живых мощей! Лютерово отродье
                навещающее Папу в Риме
                на православные праздники,
                не в субботу. В мечетях сердечной мышцы! (и возвращаясь вечно)
                Ведь так понуро в обыкновенной церкви. Не протолкнешь рукою. И даже в карман не сунешь
                руку,
                ибо в кармане фига
                по себе проявляется без натуги.
                Выдворите меня! Сожгите!
                Чтоб обменять мне мученичество мое
                на мученичество мое со смыслом.
                Гильотины похожий отрок.
                Плоти кит. И изящной шеи возможный граф.
            (У других музы как музы – уста ласкают;
                моя же мне пилит ноги).
               
                Глубокость взамен любви.
 Увы.
                Ода матери! (вот зацепка)
 Одна мать мне отрада и рай небесный.
    Женщина возлюбленная одна.
          Кудесница нектарного молока
                и слепых лобзаний
               моих ланит, сквозь какие скуластый
                череп
                просвечивает и мнется.
                Единственная родная!
                Под крылом твоим ангельским алебастровым
                я, чрезвычайный подъюбочный великан,
                кумир всех маменькиных сынков и изгоев света
 (грядущего, может быть),
                с карманами, нашпигованными мелочью вместо крошек
 (так, что перевешивает с оси),
              засыпал под надзором твоих избытков,
                десниц лакомых
                и могучих.
                Любая мать невежественна в любви,
                ибо не знает в ней меры,
                точки
                (а та, что знает о них – не мать, но мачеха или тетка
                паршивая и зачуханная).
                Для каждого грешника по Мадонне.
                Красавице по уродцу. Чтобы любила за то, что есть; каков он –
                и даже с растрепанною прической, и с косной речью.               
                Потому как заповедовал так Господь.
                Спасайтесь лучшими матерями!
       Так Господь заповедовал нам как норму.
                Почти всякому благодать!
                Сыну матерь.
                Дочери мать.
                Супругу...
                Ведь мать нечто большее, чем искусство. Мать есть набор искусств
                (то есть, религия или Слово).
                Рыхлой и снежной глиной, из коей созданы эти руки,
                я царапаю четки-строки
                во имя порядочных матерей,
                что в единственном лике спрятаны.               
                И сияют все.
                Одному лишь.   
                Каждому.
                Греют нервы.
                ...Как же я без тебя, родительница...
       ...На горбу твоем
                по барханам безликой стужи (Левиафана града)
 и не страшны мне оазисы средь прогалин. Не будет разочарований,
                самоубийств,
                монашеств,
     пока ты есть
                на небе и на земле,
                своя.
                Наиболее священное существо.
             Матерь души моей!
                Матерь веры моей и сердца
                разума моего.               
                Матерь истин во мне!
                Господа вне меня.
                Матерь надежд моих дорогих. Жизни всея.
                Матерь...
                Желаю залить я слезами почву,
                чтобы приплыть к тебе на байдарке тоски моей незаблудной
          и осушить тебя в объятьях своих до судорог. Маменька. Помнишь? Как спускался я плача в недра опухшей самостоятельности (какое гадкое это слово; и что значит оно вообще? по мне так заместо самостоятельности – привязанность так верней; поскольку она о любви свидетельствует                иль печали)
                Упал я.
                Я очень тебя ценю.
                Последняя ниточка сей реальности
                моего «я» остылого и никому ненужного.
                Протянутая мне тобою. Милая!
                Подарившая мне сестру
                для каждодневных ордынских стычек (какую нужно для бывших лет).
                Избаловывшая меня. Колыбелька безбрежной мякоти.
                Ты – живая. Сдавила глотку сытую
          холодам  (принуждающих к нравственности бабенок),
                чтоб развились мои стремленья,
                как в теплице архитектурных мет.         
                Прости, что я выродился, бесценная.
                Прости, что род наш не даст более здоровьем духовным пышущих матерей, преемниц твоих, весталок.
                Мама.
                Я растерялся, когда в дали
                оказалась ты.
                Места, где мы с тобою искали работу в балете мне – на этих местах я поставлю миллиарды фарфоровых пирамид
                грусти своей тягучей.
                Эй! Породи меня заново, золотая!
                Породи, не обрывая тугую мясную связь
                пуповины с желудком малым. Души от души исторгнутой.
 Прошу, не тоскуй по мне.
                Иначе, не пережить мне декабрь хмурый
                всечеловеческой амбразурой
                севера...
                Я – легенда.               
                Птицей к гнезду помчусь.
                В твое мирное ласточкино объятье
                стервятником самого себя.
                К ласке и защищенности от того –
                мира и отчуждения.
                Ведь тут чуждый руинный люд
                давит меня не глядя. Нет ни отцов, ни матушек
                в трясинах на этом месте.               
 Тяжко мне средь бесполых изгородей чумных. Безлапых сущностей мелководий.
                Родненькая моя.
                Литая.
 Нянюшка и кухарка.
                Нет мне жизни в тенетах края
                чуждого Ною стоп.
                Поруганному засильем
                собственного сознанья. Одичания без забот
                (но кого любить окромя тебя?)
                Мать!!! И у Отца есть Мать
                (а коли нет, Ее бы следовало создать).
 Я попрошайка соседних душ.
                Стучите и вам откроют,
                коли не заняты в этот полдник
                пахабным грошовым высокомерием. Гордыня того, в ком нуждающийся нуждается.
                Устройство эры.
                Как прожить мне без ласки и сострадания.
                Серо...
                Поневоле зациклишься на себе. Клин клином.
                О Логике судьбы своей не поведаешь.
                От чистого здравомыслия Абсолюта.
          матушка моложавая.
                Я – пластилиновое варенье
                грез утробы твоей, гармоний.
                Образа мыслей и слога склада.
    матушка...
                Я только тень перекошенная
                порядка заложенного в тебе
 с начала.
 матушка...    моя матушка...
                Королева терпения. Императрица прощений многих.
                Терния
                воспитания.                Добродетели кодекс честный.
                Из плоти и духа - Закон Идеала.
             Трамплина верного и величественного - венец. Не имеющего границ.
                Свеча без тела.
                Дорога моя скалиста.
                Отпустила...                Какая жертва!
                Точно нищенка,
                сокровище раздающая...
                Какая сила!
                В тебе ключом...
               
                Музыка ты моя.
                Дай подержать за десницу твою
                клокочущую
                кровом рода сего всего.
                Черепом к черепу прислониться.
                И не вериться, что далёко    
                нынче твоя фигурка.
                Маменька! Вечная ломовая. Я забыл оглянуться тогда зареванный!!!
                Маменька! Обожди. Не спеши уходить в просторы!
                Я сынишка твой косолапый,
                робкий, побитый денно (свирепыми и темпераментными детинами),      обиженный данным миром,
                Господом обделенный (ведь вроде подсунули мне удава,
 коим являюсь сам я). Защити меня маменька, я прошу!!! От кошмаров ночных, от страха.
                Под крыльцом ты меня взрастила,
                журавленком твоих наследий. Маменька дорогая...
 Не улетай.
 Не покидай меня одного одинокого в хмуром царстве.
 В сей империи мясников.
                Чтобы жить мне хотя бы как-то.
     Без какого-либо размаха
                планов. Неподъемных произведений.
                Хватит разочарований. Матушка! Забери. Забери меня
                от самого такого
                себя. Перекрои. Сдави.
  Или вовсе мне не родиться. Мама!
                Имя твое на устах моего
                чуда,
                которое совершится. Непременно! Ради тебя!!!
                Свершится!!!

 Точно.
           (различайте индивидуальность!)       
                Или...

 Создатель мой! Ты наделил меня голодом странствий
                плаванья (скитальничества хандрою, именем),
                не одарив конечностями. Не одарив размахом!
                Боже! Да что же это такое!
                Обрубок, что брошен в реку
 голым. С пониженным самомненьем,
                рифом внутри себя.
                Гомункул седых извилин.
                Барахтанья кашевар.    Рыцарь
                скучный.
                Я почти на носке восстанья.
                Спрашиваю прояснений.
                К чему же лепить подделки?
                Какова скульптура таков и скульптор.
                Мятежный псалом обиды.
      Все же...
                Истину разыщу.


 ... Время уж.
                Я по-прежнему обмороком кормлюсь.
                И настолько страдаю, что даже не чувствую ритма боли.
                Все слилось во единое
                недействительное.                Кривые ходули с мышцами.
                Выпукло
                бороздят болота... Будто распят на тщедушных полках,
                фолиантами взгроможденными от верхов.
                Русская кровь – мой сладчайший яд. Воля моя к погибели,
                иншалла.
                Чайки над театром Александринским
                веяли
                посередине воздуха и голубок. Чайки вдали от берега.
                Белые и широкие.
                Я шел тогда рядом шатко (близко с самим собою). К желтизне многоглазых зданий.
                К одному из типичных призрачных пантеонов,
 берегущих виденье ткани.                Ясно не было.
                А грядущие павловы босоножки
                сквозь меня пробежали валко. В камень ордой ворвались.
                В историю лбами перьев. Эфирными как снежинка
                танца. Духи кордебалета
                нежного.
                Меня ж не впустила стража.
                Вслед им...
 Чайки под грязными
                сосущими облаками! Потные.
                Это не лишь профессия!
                Смысл моих стенаний.
                Жизни сей оправданье.
                Вот что. Это.
                Чем меньше Бога внутри,
                тем и вера меньше.
                Чахнет как гневный папоротник
                она.
                От половинчатых провожатых,
                женщин, гостей, оврагов.
                Музыки что не знают (ведь не учились слуху). Воздействие их тлетворно.
                Словно позорный столбик,
                к которому я приставлен. Новым...
                Личность не удается.
       Не драма и не игрушка. Ибо не человеком был.
                Ладно... (и подражатель)

 Брезгливость к большим народам,
 кишащих щупальцами
 зевот –
                бережно ощущаю
                пальцами и ногтями.
                И...     если бы люди бежали в храмы!
                Да.
                Под колокольного звона
                валы.
                Не до горшков гончарных. Не до семей нервозных.
                Но,
  в храмы!        Крайне не озверевшими.                Шевелясь, прямиком к полыни
                бездетных
                служб, алтарей разверстки.
                Самостояния  рубежей. Единый бросок по будням. И толкотня расколупанными локтями (бойкими одуванчиками
                снаружи).
                Если б...
 А так... то же самое – но в сторонке. Злачной и не совсем уж.
                Горло оберегай. Там. Горло есть оберег
                твой.
 Ты ограждай его от захлеба и
                причитания кислорода, наперерез
                гневу или гордыни... Весом щитов
                железы гранитной. От
                тиши безумия посторонних.
                ...Таковы мои бурные внутренние обстоятельства.
 (Не солгу!)
                Жонглирование сердечными помещениями.
                Ищу
                у Невы
                перинки.
  Даже под серой уткой,
                подле поверхности оробелой.    От моего силуэта челки.
                Когда же потоп обычный!
 (дом молитвы, а не дом дорогих экскурсий... вон!)
                Гробоноситель неповторимый я.               
                Что за дикое слово... гробоноситель...     («я» – не дикое, но кричащее... и пульсирующее как крот)           Когда помру, внутрь меня поместят мой склеп и забьют доскою.
                Вот.
 С точки зрения вечности – ерунда (современности – и подавно). Словно бы тот латыш, что с трясущимися ручонками – в суету (красный от недостачи,
 беззубый у аппарата), -
                не понимая клячи
                времени и распада
 нервов, - выскользнул и обмяк. Сей допотопности злой мудрец
                я.               
                апокалипсического пути червяк.
                Горе мне! – говорю Тебе. Горе...
                Ибо я ее возлюблю тогда, когда она меня перестанет даже всячески уважать
                вскоре.  Крайне
                горько
  (однако же мне плевать, потому что певунья краше ).   
                Никчемный к жертве приговоренный
                пылко!
 Именно, утвержу:
                хрупкий, сутулый, робкий,
                распускающий горб как павлиний хвост,
                косноязычьем привычно вышколенный,
                инвалид математического рассудка,
                мужественности – идиот (паразит характера и некоторых высот),
                это «полу» от половины сущность
                агнцем себя приготовит
                миру
                данному и иному.
                Ведь что еще делать сей?
 Потому как копать, или бить баклуши – не для души падучей
                дело подобное без идей.
                Не для ханжи-горы.
                Звонаря поджелудочной желтизны.
                Демиурга плоти.
                Схоласта рваного просветления...
                Эхма! Метафизика старой нравственности
                мила.               
                Глубина – единственная смелая добродетель
 (ибо о своей престарелой нравственности
                глаголю).   
                Почти фарисея уровень. Чародея. Но - по-честному.   
                Есть стихия, которая создает
                росу
                утреннюю и вечернюю.
                Умеренная стихия.
                Мессия маленького слона
                (не обвязывающего горло свое шарфом).
                Это моя стихия.
                Пророк экзистенциального символизма (пришел не с Запада),
                тяготеющий до тягучей тоски по жесту
                буквы, что в Логос вяжется из-под спицы
                грозящего кролика помутнений
 и ретроградства.
            За счет матушки по-прежнему я бытую
                (кормлюсь сырами, шикую с рванью (по копейке на каждого забулдыгу
                трачу, когда мать ишачит, как спрут руками; срам мне)).
                Однако труд – не моя голгофа. Слишком легка – такая.
                Леность – уже сложнее. Тварность – кальварий стая.
                Идиома священной злости.
                Ибо: «Да почему же в мою-то смену?» (несносный земной латышик
                мямлил)
                Мирская война в миру же. 
                Как никогда я к исламу близок.
                Но ненавижу гневность.
                И беспрерывно о ближних мню:
                «Не превосходит ли в чем меня он?»
  Да как бы чуждого возлюбить...
                Катрин.
                Позовите
                Бога.
                В шкафу есть еще Мари.               
                И на могиле пробитой мох
                к Югу указывает перстом.
                Как никогда... Восток.
                Я тесен всему на свете. Жизни – в особенности (худые
                по площади недовольства –
                что беглые исполины).
                Мне ваши взгляды из изоляции-кровопийцы...
                Спетая.
                Кроток будь... Как куропатка кроток (водись шикарно)
                только не с человеком. По кротости только Этот
                во всем признает махину (уважает ее и любит). У человека ж – яро, неуваженье-сила,
                лезет то так, то этак.
                Кротость не человеку
                по-
                дай
                (человек-несуразица поучает
                останки пылинок духов
                ваших и двух жирафов; воз-дух – предвечный выдох).
                Война темпераментов разгорелась:
                жаркая,
                ненасытна!!!
                Главная
                бойня
                эры. Под колпаком презренья –
                с обеих скребущих недр,
                с обеих скользящих гладей
                (формы и содержанья
                трена).
                Все мы! Ратники:
                тихие против громких,
                жалкие против первых! Бейте друг дружку
                резче: по родничкам ногами. Бейте! Бейте!
                Мозжечки счищая в пугливый и серый порох! (сам-то за тихих, между
                прочим)! Бейте! Бейте! Громите дома и семьи
                недругов и нейтральных
                (тех, кто сейчас зевает).
                Тихий: задирай свой нос, когда в луже громкого топишь пальцем. Громкий: смейся ехидно люто, когда тихого ты линчуешь
                взглядом. Бейте! Бейте!
                Война темпераментов – это грызня колоний,
                разных Цивилизаций,
                Культур мышлений,
                веры -
                сходит уже до верха.
                Бейте! Темпераментный и не очень
                что!
                Бей. Бей...
                Кипяти воду – пои врага. Мертвенною водою.
                В гор-
                тань
                сердца –
                ему плещи! Лжесвидетельствуй и шипи.
                Последняя
                склока
                тлена...
                Уже искрится сироп – гнева
                тела. Око за око –
                гуманный принцип.
                Сотню бессмертных душ –
                за одиночный клык
                зуба. Остервененье зверя,
                предвкушающего куш триумфа
                и превосходство немытой лапы. 
                Ты - проливай свинец
                желчный и лей патроны. Колокол переплавь
                настольный. В нечто для легкой смерти (вроде бутыли с ядом).
                Тихий. Ты обречен. Тихий... Крайнюю плоть – сорви.

                У меня вместо разума космос вьется
                ходкой ласточкой мирозданья,
                где имеется призрак чей-то,
                что посапывает с досады
                хаоса и отрады.
                Есть жужжанье. Это мошки кружат над
                разрытым
                фантомом
                корма 
                лысого (точно Дьявол, с которым во сне боролся,
                отбиваясь незрячей птицей,
                паклею и метлою).               
                Пешка света. Фонтан прогалин. Тухлый
                силен.
 ...Нечета алчности, что груба,
                уныние – тонкий
                смертельный грех. Ибо
                возможно назвать иначе:
                подавленной созерцательностью прибытия,
   например.
                Салон красоты (и истины, добавляю). Зайду, пожалуй!
               
                Еще.              ...Договор с Богом я заключить намерен! (душу бы Дьяволу я отдал, чтобы Господу нашему послужить)
                То
                бишь,
                я готов возлюбить за прибыль жертвы своей
                всех тварей!
                и так далее, и так далее
                (расписку составь, архангел)
                Боже! Только даруй мне Право!
                Боже,
       в Которого будто верю
                (осыпаясь сонливыми лепестками
                дара сомнительного, глухого).
                Не человек я мысли. Не человек я слова.
                Отдельного состояния сущность,
                зова.
                Очищенный спелый плод я, сорвавшийся с рук внезапно
                и
                в самую грязь ниспавший, и вывалившийся в грязи.
                (вежды слипаются; засыпаю; чтобы проснуться от ужаса среди ночи)               
                Rex!!!