Новые краски

С неведомой надеждой гляжу я в будущее: как от переизбытка кислорода, шальное сердце начинает выстукивать невообразимые марши в гулкой груди, а в голове меж тем намечается пьянящий белый шум. Диагноз безошибочен: я словно просыпаюсь потихоньку, внезапно начинаю ощущать закат солнца, свежий ветер, ритмический бег окон в домах на той стороне улицы, твоё присутствие… где-то там. (Подумать только, было время, когда это не имело для меня значения!) И если же всё это – лишь симптомы того, что назвать я не берусь, если уж в этом мире по-другому нельзя, то я предпочитаю быть неизлечимым! Чем ходить будто погруженным в сон, лучше я буду пить вечернюю синеву, удивляться ее свежести, и победоносную белую полосу на горизонте видеть как обещание завтрашнего дня – в котором, может быть, мы снова, будто невзначай, окажемся вместе…
Но эта вечерняя чернильная синь, сгущаясь, с каждым часом кажется мне всё более надрывной; она льется в меня холодным ядом безысходности – и надежда превращается в уверенность: никогда больше ничего не будет по-старому. И если я приму эту надежду и залечу ею старые раны, то стану как лодка посреди бушующего океана, и назад пути уже не будет. И я в бессилии, как будто на пороге; и вот они, сине-белые сумерки; и я влачу свой унылый путь вдоль них, то есть это мне кажется, что влачу; на самом-то деле я ловлю себя на том, что стою и беспросветно пялюсь на эту самую улицу, как будто она и есть лекарство ото всего.
Метро невыносимо, как невыносимы чернота и золото подступающей ночи, так и не давшей ни на что ответов. В нетерпеливой внутренней тишине возвращаюсь домой, чтобы наутро снова увидеть их – мои новые краски, нежданно-негаданно расцветившие мою жизнь.