Хотел бы вновь возвратиться...

Хотел бы вновь возвратиться к тому, о чём я сказал, может быть,
сумбурно, так как я, услышав о каком-то самовосхвалении, о якобы любовании
собой, просто опешил и даже, наверно, рот разинул от удивления, ибо подумал:
«откуда же он это взял?!» И действительно, противопоставляя голос, этот, как
я, может, и неудачно, назвал «физическим» внешним голосом, словами повседневными,
разговорами человека повседневными о том-то и о том-то, суть которых
чаще всего сводится к разным житейским проблемам, пережёвыванию всяких
обыденных вещей, а порой просто к пустой болтовне, в которой человек «варится»,
причём он ведь совсем не тот человек, каким на самом деле является: тут может ему
многое мешать: и робость, и то, что подумает о нём его же собеседник, если он,
допустим, скажет то, что его истинно волнует и тревожит, и настроение у него может
быть скверное, и неуверенность в своей правоте, и даже плохая погода, Да человек,
когда и говорит-то с кем-то по настоящему и думать не может: его заглушает сам
его же голос, как бы удерживает его, а, скажем, ситуация некомфортная помогает
ему в этом. Что я всё-таки хочу сказать?..
Когда-то современники говорили о некоем демоне или гении, который, мол,
присутствовал в Сократе, с которым он разговаривал, и который вёл его в его
размышлениях. Так, мне думается, что это и был его внутренний голос, голос его
истинного разума, не обременённый разными мелочами (которых происхождение
есть само то, что человеку ежеминутно с ними в жизни приходится сталкиваться и
считаться с ними), его души, направленной к истинному, тому истинному, к чему и должен
стремиться человек, если он человек, к той совести, о которой ещё Цицерон
сказал ( я, не подозревая, что об этом за 2000 лет до моего рождения он сказал), что
это – частица Бога в человеке, к тем чувствам добрым, которые и должны вести
человека на пути  столь кратком его жизни. Говорил ли этот голос с ним или
он говорил с ним, или этот голос сам звучал в нём, или он сам был этим голосом –
не имеет значения, ибо это был – истинный Сократ, а не тот, что ходил в хламиде
(хотя и пренебрежение ему ко всякой дряни, как то к положению,  к деньгам, к мнениям
профанов о нём, как о человеке, тоже многое говорит) по Афинам и в котором видели
какого-то чудака, если не явного дурака! Но они-то видели перед собой просто его
внешний вид: курносого и плешивого старика, смеялись его остротам, но того Сократа,
беседовавшего со своим гением или демоном, или самим собой в тишине, они видеть не могли!
Кстати, сказав о своём внутреннем голосе в противопоставлению голосу, который исходит из уст, я просто констатировал факт, не вдаваясь в подробности (этого и не следовало бы и делать,
ибо «подробности» были бы столь обширны, что не влезли бы ни в какой стих); да! я просто
констатировал факт, что голос этот «ГРУСТНЫЙ, ТИХИЙ и ВДУМЧИВЫЙ – ЖИВОЙ! в отличие от моего «физического» голоса, который мёртвый. Ни один вдумчивый читатель, полагаю я,
или даже самый суровый критик не смог бы сказать, что в этих самых словах есть какое-то самовосхваление, самолюбование собой или нечто подобное! так эти слова не предполагают и
намёка о любовании собой или о какой-то самопохвальбе! И, естественно, удивился твоим словам, звучащим как обвинение в том, чего за мной не водится и чего я на свой счёт и в мыслях
не могу допустить. Я, прочитав твоё «умозаключение» подумал: «Да не шутка ли это? О чём он
толкует? Как он так мелко и примитивно мог подойти к стиху и так топорно рассудить!»
За сим всё. Это тема большая, но я ничего больше не хочу говорить: меня всё равно, чувствую,
трудно услышать. 
Постскриптум.
Только так и может говорить с человеком его внутренний голос, а именно:
тихо, грустно и вдумчиво. Он – живой!
Сократ тоже, предположим, мог обмолвиться тем же Аниту и Мелету, его
обвинителям, что в нём присутствует демон, голос, который его ведёт!
Он мог даже сказать им, что это очень тихий внутренний голос и грустный.
Что, возможно, они запомнили и вменили Сократу в вину, сказав:
«Он отрицал существование богов! он развращал молодёжь! он говорил
о каком-то демоне, внутри себя! о тихом голосе, нашептывающим ему
всяческие бредни! он негодяй! казнить его!»