27

тебе уже не стыдно ни друзей, ни близких,
ни чужого недоумевающего «совсем».
глядишь сквозь «нельзя» из их длинных списков –
знаешь,  все это – пыль по сравнению с тем,
что ничем не стереть эти страшные двадцать семь.


время – оно как штанга тупая медная,
вырастают все новые кругляшки.
а ведь им по бокам, что такая бедная,
просто скажут – возьми да и волоки.
и тебя скрутит в жгутик, как от правой его руки.

а он пропечатан в висках твоих вечно усталых,
в жилетках твоих прифигевших слегка друзей,
но если бы вдруг это взяло и перестало,
то ты бы помчалась за солнцем, как елисей,
скандируя: ну пожалуйста, ну убей.


солнышко-царь дураков повидало много,
на кромке горы золотится его коса.
оно усмехнется, отправит за разумом к Богу,
да спрячется у жены его в волосах,
чтобы ты не вздумала больше искать.

солнце смешное, да я все пороги обила там,
ноль седьмой год, полустертая запись, смотри -
солнце не смотрит и гладит его по щекам.
Господи, только, пожалуйста, не сотри:
«пусть же мне будет вечно шестнадцать, ему навсегда сорок три».