Полудрёма

Глаза от мора закрыв,
стоит, но не спит - вспоминает,
что, Ньютона гений открыв,
забыл для души, упрощая
на всех и на каждого в мире:
от поэта до грязного зэка,
кто не знает, а, может быть, к гире
применил, не щадя, как калека,
что когда-нибудь подозренья рождали,
да пробить давно не сумели
этот слой на сердце печали,
с алкоголем что вместе пропели,
пропили. Наверное, это по Фрейду -
сыпать горсткой фамилий,
словно росчерк поставил Лейбо:
он стремится стереть изобилие.
Во снах, на последней просеке,
всё как будто бы стало шире:
человечье отродье - вновь звери -
заперлись в советской квартире.

Он не спит, он стоит за спиною -
складывает и умножает,
что когда-то слышал о море,
с тем, что сердцем своим принимает.
Вы простите ему каламбур
и ноги на своей отпечаток, -
он не спит, а этот сумбур
порождает в расчёте остаток
и никак не даёт упокоя
в вагоне сонном и бренном.
Он всегда стоял на просторе,
не внимая собственной клетке,
он всегда старался понять всех:
за что же, за что же вы с родом
так безжалостно год за годом
делите чуждый вам грех.

Вот, открылись глаза-щелки.
"Вы выходите? Моя-следующая."
И забылись мерзкие предки.
Осталось лишь тело преющее.