E. R

E. R.

Поэма

(Елизавета Алексеевна, русская императрица, покровительница Царскосельского лицея, в котором обучался Александр Сергеевич Пушкин. Годы её жизни: 13 января 1779 г. – 4 мая 1826г.)
Ирине Игоревне Андреевне посвящаю

Часть первая

Лестница


I

О, мрамор лестницы, чья память беспредельна,
Чьё эхо жгучее летит через века,
В своих глубинах, как – святыню, как – в молельне,
Хранишь сквозное отраженье башмачка,
И долгий выдох у опущенной портьеры,
Туман намёков, арабески полуслов,
Полутона, полунадежды, полумеры,
В полусердцах рождённую полулюбовь.
И только изредка, должно быть, раз в столетье,
Твоя твердыня долговечная дрожит
Под лёгкою стопой прелестнейшей на свете,
Которая и этой ночью, как вчера, не спит,
Которой дела нет до томных и холодных,
Таких пугливых и не верящих в мечту,
До ложно-ласковых и до бездарно-модных,
Что терпеливо примеряют пустоту.
И вот тогда твой мрамор музыкой могучей
Скупых признаний нарушает тишину
В дворцах, тревожно спящих, чтоб и этот случай
Воспел Шекспир живущий, как ещё одну
Прекрасную историю о новом счастье,
О старой тайне и превратностях судьбы,
О тех, кто по ошибке в мушкетёрских платьях,
Кто, в общем-то, и не был создан для борьбы.
Твои ступени, словно клавиши органа,
Послушны нежному давленью лёгких стоп,
Поют, поют любовь вне времени, вне сана,
Которая бесспорней самых высших проб.

II

Ну что же, вот оно: стоишь посередине
Широкой лестницы... Но что же, вот оно...
Ты кланяешься... О тебе как о Регине
Полсвета шепчется уже давно.
Твой старый добрый дом, твой мир, твой Карлсруэ
Через мгновенье станет лучшим в мире сном.
Ты никогда в России не помянешь всуе
Имён своей тоски. Ни позже. Ни потом.
Должно быть, именно тогда, в момент прощанья,
Ты начала преступно рано постигать
Всю цену данного с улыбкой обещанья
Не плакать и молчать... Не плакать и молчать...
Должно быть, именно тогда, в момент боренья
Сановной гордости с дочерней теплотой,
Впервые ощутила в сердце дар терпенья  -
Дитя, ещё не плакавшее под фатой,
Живущее на этом дивном, чудном свете
Всего тринадцать лет! – безропотно принять
Сей тяжкий дар, сей груз, о чём другие дети –
И Богом меченые -  не должны бы знать!
А ты... А ты сейчас стоишь посередине
Широкой лестницы... Ну что же, вот оно.
Ты кланяешься. О тебе как о Регине
Полсвета шепчется уже давно.
 И мало, мало всех на свете междометий,
И поцелуй прощальный жарче, чем ожёг,
Когда пол-лестницы вперёд – как  три столетья,
Когда пол-лестницы назад – один прыжок.

III

Прелестное дитя, лишённое кокетства,
Нежнее утра и резвей, чем летний дождь,
Ты, не успевшая забыть беспечность детства,
Теперь в тяжёлом платье женщины идёшь.
Идёшь, слегка напуганная новой ролью,
Её и не поняв и не приняв вполне.
И каждый шаг пока не отдаётся болью,
Как будет очень скоро... А теперь – в окне –
Октябрь, в душе – весна, а в сердце – песня,
Рождённая от быстрых взглядов, тихих слов
Приветствия... Ах, мама, нет его чудесней!
И это – первая и вечная любовь.
А он, сердитый мальчик, источает холод,
Иль коротко кивает ей, или молчит.
И кто-то шепчет в ухо: «Полно, он так молод!
Хоть твёрд, как камень, всё же сердце в нём стучит».
Ах, Боже мой, не надо колких пояснений!
Не надо ничего, ведь я уже люблю...
Но люди с жарким рвеньем водяных растений
Опять мешают крошечному кораблю
Их призрачного счастья, с едким интересом
Следят с зари и до зари, и на заре,
Как эта баденская юная принцесса
Разбудит чувства в новоявленном царе.
О сколько пошлых и таинственных советов
Тогда, не отклонив их, но и не приняв,
Ты выслушала... Вы, как редкие монеты
В руках проворных многоопытных менял.
Резвился свет, свою обитель оживляя
Явленьем двух взошедших  на небо светил.
А ты жила, свою судьбу благословляя:
Он всё же потихонечку тебя любил.
К тебе, в ком царствует гармония и нежность,
В ком вечно юная Психея расцвела
Во все своей красе, к тебе такой, конечно,
Его душа не потянуться не могла.
Резвился свет, а ты его не замечала.
Пусть вдоволь тешится себе, на то и свет.
Ну что же, вот оно, то самое начало,
Которому теперь конца и края нет.

Часть вторая.

Золотая Паутина

I

Похвально, коль любовь с годами не тускнеет,
Ценнее, коль она на уровень иной
Восходит: не безжалостно сжигает, греет
И не идёт на истинную суть войной,
Когда умеет взвешивать все «за» и «против» -
И это – о, отнюдь! – не мелочный расчёт.
Какой бы ни была, любовь – заложник плоти,
А плоть болит, когда безумство, словно крот,
Немилосердно рушит золотую ниву
Души: кричит душа – изнемогает плоть.
Благословен, кто внемлет разума призыву –
В себе ли – примирить, себя ли – побороть...
... Ты повзрослела как-то сразу (слишком рано).
Тебе пятнадцать лет, ты робко в храм вошла,
Приняв безропотно всё тяготенье сана
Грядущего, когда взметнулись два крыла,
Невидимые свету даже в этом храме.
Взметнулись только что – Ах, как прекрасен мир!
Ах, упоенье юностью с её правами!
Ах, подождите обряжать её в порфир!..
Но та любовь, которая тебя вздымает
Без лёгких крыл, увы, в чужие небеса,
Свой бесконечный и печальный гимн играет
И поднимает траурные паруса.
О, как вы оба счастливы, ещё – всецело,
О, как – ещё! – вы оба нежно влюблены!
Но ты бледна в своём роскошном платье белом.
Ах, Боже мой! Все перед алтарём бледны...

II

Ты, часто выступая в роли не по сердцу
И всё ж её играя с должным мастерством,
Настойчиво мечтала стать кому-то дверцей,
Кого-то выпустить в сей мир, как волшебство,
Как чудо, как сиянье северного неба,
Как трепетное знамя всей своей судьбы.
И ты уже сейчас лелеешь эту небыль,
Тебе уже и нынче без неё не быть.
Беспечный май, обманчивый, как чей-то шёпот,
Заманчивый, как аромат твоих духов,
Вдруг на тебе прервал свой многолетний опыт
Селить в сердцах – любых! -  намеренье стихов
Бездарных и намеренье пустых романов –
Нелепых и минутных, коим нет числа.
Ты, видно, не входила в плутовские планы –
Ты восемнадцатого мая родила.
Прелестное дитя (прелестней прочих, прочих!) –
Дрожание твоих полуопавших крыл:
Глаза – как день, а волосы – темнее ночи,
Смиренный нрав, надёжней многократных сил.
И ты совсем ушла в святое материнство
От равнодушия того, кто был любим,
От всеобъемлющего нежного бесчинства,
В земное «без него» от радужного «с ним».
И полетели, полетели райские мгновенья,
Заполнившие до отказа скучный дом.
И в час дневного сна и в срок ночного бденья
Не говорила: «Я», шептала: «Мы – вдвоём».
И – Боже! – сколько недоверчивого счастья
Впорхнуло в душу, грезящую об одном!
И сердце, распадающееся на части,
Опять скрепилось нежным детским волоском.
Ты,  тихо ожидающая страшных выгод –
Великих – в пользу вечно жаждущей судьбы,
Кузнечиком от счастья вольно сердце прыгать
Впервые отпустила... Значит, жди беды.

III

«Мой друг, о как прекрасны Ваши орхидеи!» -
«Они погибнут, этот климат не для них» -
«Но пусть они царят хотя бы две недели,
Царят, пока их нежный стебель не поник».
Увы, цветы погибли. Сколько же печали
Седой садовник носит глубоко в груди.
Вот и твои надежды стали палачами.
О, стой, надежда, стой! С размаху не руби
С глухой тоской к тебе протянутую руку.
Возьми моих сто жизней и верни одну.
Ты тихо приняла безвременную муку,
Ты тихо и безропотно пошла ко дну
Своей души... Скорби, твоё земное небо,
Твоя мечта, твоя единственная быль,
Как сломанный ненастьем орхидея стебель,
Упавший в придорожную густую пыль.
И вот теперь, склонившись над пустой кроваткой,
Ты словно вслушиваешься в ночную тишь.
А этот мир, и без твоей потери шаткий,
Вдруг как-то сразу стал безумен, гол и нищ.
Все, жадно жаждущие скорбных представлений,
Твоих рыданий и заламыванья рук,
Вдруг как-то приумолкли, утвердясь во мненьи,
Что дОлжно величайшую  из всех разлук
Встречать вот так, как ты: ты сделалась безмолвной
Стеной, ты превратилась в неживую тень,
Как будто бы своё дитя по тёмным волнам
Реки священной под священнейшую сень
Сопровождала лично. Ты как будто знала
О том, что будет дальше. Знала и ждала.
Ты для себя определила роль вокзала,
Ненужного надолго, полного тепла,
Уюта и покоя, нежности и чуда
Для тех, кому с тобою, в общем, по пути.
Ты не нужна – всегда. Ты не нужна – повсюду,
Но лишь к тебе – с печалью и тоской идти.
Но лишь тебя – одну! – искать в часы ненастья,
Когда не может ни помочь, ни повредить
Уже никто. Когда – так явны прежде – масти
Перетасованы всерьёз: где – враг? как – жить?
Не потому ль в тот страшный миг кровавой мести
С согласья молчаливого того, кто мил,
Когда судьба во имя страсти или чести
Переложила тёмных сил,
Он вольно кинулся к тебе одной, рыдая.
И молчаливо, как умел он предавать,
Молил: себя, уже дошедшего до края
Отчаянья, за этот край не допускать.
И ты опять, как бедная больная птица,
Попавшая в силки интриг, законов, догм,
Чужих, обидных, ты, как горняя Царица
Взялась за этот царский сумасбродный дом.
Одна осталась крепкой каменной опорой,
Одна – всем, кто опорой должен быть тебе.
Сама – надёжною стеной тому, который
Сейчас проигрывает сам – своей судьбе.

IV

Судьба по-разному дарИт Княгинь Великих
Светлейшим титулом Царицы. В этот раз –
Ты – с плачущей душой и занебесным ликом
Российскою Императрицей нареклась.
И понеслось: балы, наряды и измены,
Безмолвные предательства и вновь – балы.
Всё это для тебя – невидимые стены,
Всё это для тебя – земные кандалы.
А ты по-прежнему в желаньях постоянна,
А ты по-прежнему своей любви верна.
Но тяжесть обретённого тобою сана
Пусть не лишает разума – лишает сна.
Ну что ж... Теперь путь твоего долженствованья
Свелась лишь к одному: улыбкой освещать
Монарший путь – свети! А твоего шаганья
Чуть поодаль оценят ли? Как знать... Как знать...
Ты отдалась своей неблагодарной роли
Не мучаясь, не мучая – всё, как всегда.
И всем казалось, ты – жилище Божьей Воли,
Его Великого терпенья и труда.
И только лишь твоё второе материнство,
Тобой взращённый цвет на тоненьком стебле
В тебе опять растит гармонию – единство
Всех человеческих гармоний на земле,
Опять растит любовь, хранимую тобою,
Как яркий отблеск неродившихся начал,
Опять растит тоску, приправленную болью,
Которая томит. Особо по ночам.



V

«Мой друг, о как прекрасны Ваши орхидеи!» -
«Они погибнут, этот климат не для них» -
«Но пусть они царят хотя бы две недели,
Царят, пока их нежный стебель не поник»...

VI

О, кто ты, чьё пространство между сном и явью
Тяжеле, чем у прочих жителей земли,
Кто, чей прозрачный след не помнит даже гравий –
Его боятся и ночные короли,
Вершащие свои законы под покровом
Безлунной темноты и тайны, кто же ты?
Каким же именем, иль нет, каким же словом
Ты ныне наречёшься? Все твои мечты
Растаяли, как снег, как воск, как всё, что тает.
Чем жить и для кого? Кому теперь нужна?
Но из небытия любви вновь вырастает
Гранитная скала: «Я – буду... Я – должна».
Вот два начала – ты уже их одолела,
И, стоя над империей извечных драм,
Вновь тихо принялась за избранное дело –
В себе достраивать незавершённый храм.
К тебе тянулись все – и в радости и в боли,
В дни благоденствия, в дни горя и потерь.
И каждый попадал под обаянье воли
И искренней любви. Тогда – как и теперь –
Те проявленья человеческой природы,
Какие так не популярны. Что ж, увы!
Ни вера, ни талант, ни опытность, ни годы –
Ни впрок, ни в окрик – нет! – для смертной головы.
И даже тот, кто был любим тобой без меры,
Стал понемногу постигать твою любовь
К финалу всех земных забот, к финалу веры
В своё могущество и голубую кровь.
Теперь и твой бессмертный свет не за горами,
Ты, это чувствуя, как птица, тихо ждёшь,
Когда – пусть это будет утром, ранним-ранним,
Вздохнув, в Небесную Россию отойдёшь.
А дальше... Трепетным предутренним туманом
Ты будешь плавать над Великою Страной,
Любимой бесконечно не по долгу сана –
Долг никогда не сделал бы её родной.
Как Пенелопа, ты ждала любви и ласки
Здесь, на земле, так долго. Гордый Одиссей
Лишь на пороге смерти снял чужую маску
С своей души – и вновь ты следуешь за ней.
Всё, как при жизни. Но я чую там, за гранью
Всех видимых миров, ты, наконец, взошла
На истинный свой трон – Космический – Ураний,
Слетев извечным «Ах!» с поэтова стола.
Я верю, что своей волшебною рукою
Ты и теперь благословляешь гордый рой
Небесных муз, растимых полночью тобою,
Нам на поруки отпускаемых – тобой.
Сияй, Великая Урания, над нами,
 Смотри на нас, печалься с нами и живи.
Сияй, Великая, в веках и над веками,
Сияй богиней нескончаемой любви.

Часть третья

Урания и Поэт
                А. С. Пушкину

 О, поиск темы! Ты жесток и бесконечен,
Холодный пот без результатов и причин.
И как томим тот, кто однажды был отмечен
И посвящён в почётнейший на свете чин
Поэта. Дарованье – это  лишь от Бога,
Всё остальное – труд, исканье тем и муз.
Точнее, Музы. Той, к кому твоя дорога,
Твоя привязанность – нежнее прочих уз.
И вот когда тебя тайком коснётся
И выделит среди талантливой толпы
Иных своих пажей, тогда в тебе проснётся
Твой настоящий гений. Бывшие столпы
Поэзии склонятся робко пред тобою,
Тебе с тоскою уступая пьедестал,
Без тайной зависти, без злости и без боя,
Без явной мести, славословий и похвал –
Всё это так смешно, так глупо, так нелепо,
Когда с тобою, над тобой, в тебе самом –
Её светлейший образ – отголосок неба,
Того, седьмого, где твой настоящий дом.
Она жила тобой, ты жил её мечтами,
Когда уже весь мир был на твоём столе,
Когда – увы! – не ты соборовал цветами
Её последнюю обитель на земле,
Когда не ты, быть может, над пустой могилой
Беззвучно причитал... Она жила тобой.
Её прозрачный образ, бесконечно милый, -
Он стал отныне завершённо неземной.
И ты стал неземным, наверное, заране...
Я тихо поклонюсь высоким небесам –
Аминь! – почуяв, как две призрачные длани
Аминь! – к моим прижались волосам...