Е. И. Нифанина - продолжение -

  ДЕМИДОВА И ДРУГИЕ …

   День от дня стало хуже в деревне. Кто ослабел, на работу не может выйти, бригадир скажет председателю. А он пишет кладовщику: « Не выдавай пайку, пускай как знает живёт». Хлеб-то есть, овёс выдавали каждый день, кладовщик из склада не выходила с утра до вечера.
   Как то собрались женщины за пайком, еле стоят на ногах. Говорят между собой: « Егорко-то с ума сошёл». Парасья подтвердила: «Мы вчера на скотном дворе обряжаемся. А он пошёл на улку и ревёт» Пожар!». Но тут подошла сзади Кузина и сказала: « Помер Егорко-то». Все так и ахнули. Опять покойник, все на одном месяцу.  Егорко был двенадцатый ребёнок в семье и тому уже было сорок лет. Два брата на войне, да три погибло в гра-жданскую войну и шестой брат стал жертвой войны… Так судачили женщины.  Та же Кузина сказала: « У меня вчера Демидова унесла  кошку и , наверное сварила и съела…
- « Ой, беда-то, жонки!    Она уж сколько кошек-то съела, да она у Марочко, говорят, собаку сварила. Голод – всё заставит…
   После того разговора женщин, дня через три, потерял собаку Васенька, брат председателя. Он пошёл прямо к Демидовой. Когда зашёл к ней в избу, она не усидела на лавке. Не зря говорят: на воре шапка горит. Не здороваясь, Ва
сенька сразу стал говорить строго: - « Ты, у меня, суку зарезала»?
- « Я не резала, - « ответила та, виновато смотря себе под ноги. Тогда он открыл печь и вытащил чугун. Сразу опахнуло свежим мясом. Открыв чугун, увидел, как плотно сложено мелко изрубленное мясо. Поругал свою род-ную дедину и ушёл. Голод всего сильнее. Не от красы, она ела, кошек и собак.. Как-то пришла к соседке вторая дочь Демидовы, Катика, и говорит: - « Я боле дома жить боюсь. У нас мама вчера говорит мне: « Катика, давай зарежем Костю да съедим»… 
   Вот до какого унижения была доведена многодетная мать. А их у неё было семеро. Малому – четыре года, а старшая дочь была в кадре. Она сумела как-то мать свою увезти с малыми детьми к себе, в лесопункт. Так и спаслись они…

  Машкич.

Звали его Сенька Машкич. Мать – Машка Мишачова – родила его шестнадцатилетней. Кто отец – тогда не спрашивали. Она и подписала его под своего отца, так и вырос Семён Михайлович. На гулянье или в деле всегда кто-то отличался: иной - талантливый, иной – отчаянный. Сенька Машкич уродился боевым. На всякой работе умел себя показать. В первые годы пятилеток, выполняя договор с лесопунктом, слыл тысячником, то есть вырубал за сезон тысячу кубометров леса. Но не сохранил здоровья, остался инвалидом. Хлестануло однажды его дерево, вылетела правая рука. Так и подсохла. Остался Семён Михайлович с одной, здоровой, рукой, и то с левой. Но не пал духом: каждое лето пас колхозное стадо, каждую зиму обеспечивал дровами все колхозные топки, да ещё возил дрова беспомощным колхозникам. Одной левой рукой и нарубит, и навалит. Все дивились ему, как ловко орудовал он топором. .. В сорок пятом тоже возил дрова, пока совсем не выбился из сил. Это случилось в феврале, от голода ослаб весь и слёг. Организм-то у человека весь здоровый. Только и знал, что просил: «Ись, хочу, дайте ись» !  В  В последние дни всё кричал и вертел головой  ту и другую сторону. Но никто не пришёл ему на помощь, потому что жена, и двое детей тоже лежали еле живы. Так и помер Семён Михайлович от голода…
   Да и многие другие, колхозники, еле бродили. Страшно было смотреть на них, когда шли на работу…
    Бурлёвна

    Бурлёвна тоже была не молодая. В колхозе, можно сказать, её и человеком не считали, да и мужа тоже. Когда он был ещё жив, всегда брали на смех. Но если посмотреть на человека с вниманием, можно увидеть и в нём что-то хорошее.  Так и в Марии Алексеевне. Первые годы в колхозе, она несколько лет была дояркой, но всё равно её не  любили – и за тихий характер, и за то, что не скрывала подлых дел. Вырастила она шестерых детей: четыре дочки и два сына. В сорок пятом, зимой, жила с двумя дочками, Настей и Полей. Старшие две были замужем, а сыновья были на войне, защищали  Родину.  Коля уже пал героем и получена похоронка, а Федя ещё жив, в госпитале без ноги. Мать извелась от горя, а тут ещё голод: еле бродят Настя и Поля. В феврале мороз был больше сорока градусов. Мария работала на веялке, другие жонки, незаметно, украдут ржи, а ей и виду не пока-жут.
   Вечером со слезами глядела она на дочек: Настя была средней красоты, а Поля – на редкость красивая: как смородины, чёрные глаза, лицо белое. ..Все любовались красивой девушкой-подростком. А сама Бурлёвна была по-хожа на скелет. Весь вечер она молола овёс, а муки нет.  Взяла решето, просеяла молотый овёс и навысевала ложки две. Скипятила в печке чугунок с водой, высыпала в него две ложки муки, мутовкой разоскала, этим и по-ужинали.  В избе холодно, темно, едва чуть освещает коптилка.  – « Мама, мы на печь ляжем. Ты, поправишься – за нас, сзади лягешь – сказала Настя. А Поля поглядела на неё и прошептала: - « Мама, когда бы хлеба досыта наесться! Хоть бы маленько на хлеб находило…
- « А я сегодня пойду воровать» - промолвила мать. – « Я знаю, что на молотилке оставлена рожь, один раз пе-ревеена. Ей-бо, девки, пойду…
   Настя и Поля обе заревели: - « Мама, не ходи, мама, не ходи! Миколонька узнает, боле и овса не даст.
- « Не даст – и не давай! Овёс тоже не хлеб, всё равно помирать-то», - сказала мать.
Настя и Поля сели на печь: - « Мы не пустим, спать не будем ..- обе следили и не знали, что последний раз видят живой свою, любимую,  мать …
   Мария пошла на хитрость: разула свои залатанные валенки, и положила в печь.
- « Спите» , - сказала она, - никуда не пойду. Дочки уснули, их пригрело на печи.
А Мария решила: всё равно пойду! Тихо одела валенки, а штаны худые, и те у девок под боком. Ну, да и без штанов схожу. Подошла к печи, погладила Настю « Спи, родная. Ты весь день возила снопы, устала голодная. А Поля та в школе была, окончит четвёртый класс и та работать будет. Всплакнула Мария и пошла из избы. А на улице мороз так и злится. Месяц столь светел, отражается рядом – колени так и пощипывает. Она то и дело их греет о подлокотники: то одно, то другое. « Воротиться разве», - подумала она, да вспомнила, как ложились её голодные дети.
« Нет, пойду! » - Приподняла в руке мешочек небольшой. « Приду и поставлю в печь», а утром каши наварю. Хоть один раз досыта девок накормлю».  Подошла к молотилке, к ранее примеченному месту, где кони ходят по кругу, ворочают молотилку. Тут было выпилено бревно, чтобы видно было барабанщику как гоняют коней. Бревно было тонкое, проход узкий. Мария попробовала, не влезет ли? Взяла раздела шубу и бросила в гумно, валенки и мешочек тоже перебросила, а сама, босиком и в одной рубашке, залезла. Оделась, а мороз донимает, насыпала ржи в мешочек,  опять разделась и перекинула через прорубленный проём одежду и мешочек. Хотела уже лезть в проруб, как услышала покашливание и шаги сторожа Ефимки. Что делать? Забегала босиком по холодной земле, платка и того нет, даже рукавицы переброшены. А мороз на улице крепчает и крепчает. Забралась она под маховое колесо, стала на колени, подняла кверху подошвы ног и поставила локти ладонями к лицу, щекам. А затем легла на мёрзлую землю животом. Так и застыла Мария навеки…А Ефимко-сторож, проверив замки, постоял немного, к конному приводу так и не подошёл, отправился восвояси домой.
   Утром Настя и Поля проснулись, а мамы нет. Обе бегут по деревне, ревут в голос: « У нас, наверно, мама за-мёрзла на молотилке, она хотела идти воровать».
   Когда открыли гумно, увидели возле молотилки, почти , голую, мёртвую красноармейскую мать. Сыновья кровь проливают, а матери умирают  голоду. Она, как голодная тигрица, решила идти на верную гибель, чтобы накормить своих детей, только бы спасти от голодной смерти.
   А как отнёсся председатель ? Чем помог солдатской матери?  Он посчитал это самой большой кражей, как будто она пошла воровать не от голода и отчаяния, а от зависти, хотела стать богатой.  А ей, всего-то, хоте-лось девок накормить, да самой поесть.  Брат председателя Васенька да бригадир Малеев, по приказу председа-теля, вырыли яму, с метр глубиной. Да так полуголую, без гроба, за руку и за ногу, спустили её в могилу. Настя и Поля, стояли тут же, у могилы, и видели, как земля валилась матери в рот, глаза и уши. Вот так погибали в ту, проклятую, навеки, войну солдатские матери. От горя и слёз за сыновей, от голода и холода, защищая маленьких детей, как любая самка защищает своих детёнышей.