Гости

http://magazeta.com/2013/03/guests/

“People say it could never happen here,
But this is a strange frontier.”
(«Говорят, что это никогда бы не могло здесь произойти,
Но это странный рубеж.»)

— Роджер Тэйлор,сольный диск,барабанщик группы “Queen”

«Гул в твоей голове, и ты ничего не сможешь с этим сделать, если не поймёшь,
Что это человек с дудочкой зовёт тебя в Путь.»

— LED ZEPPELIN
***

Они выглядят, будто притворяются. Нарочно. Принимают любой образ или форму, которые им подходят по месту и времени. Могут принимать вид растения, камня или горы. Реки, водопада, колодца. Лодки, лифта или моста. Еды, лекарства, одежды.

В обществе людей ведут себя как люди. В обществе животных они животные. Звери обычно их чуют их, раздувают ноздри, бегут прочь, люди не замечают. Так как наши глаза могут узреть только те вещи, которые хотят.

Это значит, что некоторые из людей, которых мы видим на улице — в Москве, в Китае — на самом деле не они. Ими не являются. Я понимаю, что это звучит как научно-фантастический рассказ. О пришельцах с других планет. Но это меня не беспокоит. Пусть беспокоит других. В тайных отделах полиции многих стран их так и называют. Гости.

***

Почему мы должны думать, что каждое лицо в биомассе, пульсирующей азиатской толпе, является человеческим существом?! А?! Часто, невольно наблюдая в оживленных местах в Пекине скопления людей, он мог видеть среди массы всевозможных живых существ только одного-двух, которые выглядели как люди. Очень приятно было заниматься этим, пока они не начали собираться вокруг его подъезда в общежитии пекинского университета. Невидимые для остальных. Он любил смотреть на них из окна. Любил сидеть в парках и на автостанциях и тоже – наблюдать. Иногда он мог сразу заметить эти «личности», в другое время он видел только «homo sapiens».

***

Однажды он увидел двух немолодых этих «не-людей», сидящих в автобусе бок о бок с людьми, с «другими». Они говорили о чем-то, смеялись, потом обняли друг друга. Закурили одну на двоих сигарету. Поцеловались взасос. Только раз в жизни он видел их (таких!) сидящих вместе, и это было так хорошо! Любовь, хоть и голубая. Это имело для него особое значение, конечно. Всё, что он делал, всегда имело для него значение! Потом он в особом видении нашел трех в Сиане, древней столице, а ныне центре развития северо-запада КНР, в hi-tech районе Западный Гаосинь, где купил квартиру: стекло, бетон, модерн, на 22-ом этаже; ему повезло. Какой великолепный урок! Два из них, видимо, были мужчинами, а одна женщиной — от них не убежать.

Желая их задобрить, выкупить у них свою жизнь, насовсем, он купил в ближайшей деревне корову, забил её, сам, подвесил за ноги – как веселились дети, лаяли собаки! — неумело содрал с неё шкуру. Порубил туристическим топориком, быстро, труп, скорее четвертовал, сложил на шкуру плоть и кости. Жир кусками — отдельно, мясо — отдельно. Потом задрал к небу голову, крикнул вверх:

— Эй!

Вдали уныло завывал динамик, модная лет двадцать назад, умершая от астмы в расцвете сил в собственной ванной тайваньская певица Дэн Лицзюнь. Откуда ни возьмись появился небольшой, призрачный и прозрачный воздушный вихрь, как в книге про Волшебника страны Оз, всё сложенное вмиг испарилось дымящимся комом, исчезло. Было только слышно, как они лязгали зубами:

— Клац! Клац! Дзза!

Это его не удивило, он воевал. И по опыту сержанта развед роты десантного полка в Кандагаре, Баграме знал — входить в контакт с таким противником опасно, такие встречи — они могут вывести наружу самое худшее, что есть в военном. Так и произошло!

После коровы от него ушла жена, он рассорился с китайскими партнерами, потерял друзей, отношения в Китае — это всё, у него развалился бизнес, за долги банковские бандиты забрали на родине «майбах», дачу, насильно заставляли его мать, издеваясь, по его же компьютеру смотреть копро и порно; он начал пить. Вернее: пить по-черному. Домой по понятным причинам вернуться он не мог. Оставалось прожигать жизнь здесь. И он прожигал.

...Ненависть иногда шла у него в душе ко всему миру. За то, что он не такой, как надо, хотя, по идее, — жалеть! Всех... И вот вредить им, китайцам он не мог, но устал. Протягивать руку, чтобы в любой момент, как сказал певец, пожать их кулак, в Китае он не верил никому! Или верил с трудом: в любой момент каждый китаец может сделать ему так, как захочет, и где же великие ворота Истины? Азиаты обманывали его и тут, и там, и не понял никто. И, наверное, так будут? Внутреннее бы сохранить, а внешнее китайское — точно не прекратится. Как Будда он пока не мог. Мог понимать законы жизни, её идеал. В них была справедливость. Без идеала — как? Он в Китай тоже за идеалом ехал: он идеалист. Это был ответ на его главный вопрос: кто виноват? И он часто видел, кто, что и как делает, всё дело было в мудрости. И в тот момент, когда он отступал назад, он молился. По-русски китайскому небу. Как тогда в первый раз в Кабуле, когда убил человека, душмана, там это произошло. Поэтому нелегко было ему сделать этот мысленный поворот, из Смерти в Жизнь, и по ночам, просыпаясь во влажной от пота рубашке и считая патроны, он клял себя за малодушие. А, с другой стороны, воевать со всем миром, кулаки сотрёшь, тоже пат.

Тянется эта штука под названием Жизнь, как один сюжет, хороший-плохой роман, пока не кончающийся, но он кончится, обязательно кончится, это как пить дать, не ходи к гадалке, хорошо, если пули или ножи, а если рак? Инсульт? Нет, лучше в битву, коротко, но красиво. И в этом романе работал эффект бабочки, а герои не слушались. И не привлекал больше своим мерцанием ни в Москве «Палас-Отель» на Тверской, куда он ходил ужинать из офиса банка «Чейз-Манхеттен» столько лет подряд (там же и убитый Саша-Бухгалтер, как хоронили, был весь город), ни бомжатник — центральный шанхайский вокзал с южанками-проститутками, пройдено всё, только что в китайской тюрьме не сидел. А сидел бы, откинулся, вышел лет в пятьдесят, сел бы в самолет и уехал, конечно на Родину. Делать ничего не умеешь, кроме как пить и стрелять, и вернулся бы, ей, маме, с того света, посмотреть на него, кроме мамы никому не нужен, а сестре, сестре плевать, сестра опять скажет, ты же афганец, наемник, бери пистолет, иди грабь. Ан нет, на дворе не 90-ые годы! Как тот джип за 52 «косаря», что он на Тверской покупал, потом на нём катался какой-то мент, или журнал «Men's Health», все рассыпались в прах. И жить не жил, и всё не ново. И политику — на хер. Все революционеры потом становились диктаторами-провинциалами. Звук этой его жизни — «Реквием по тонтон-макутам», так называлась эта книга, никак не Моцарт, При чём тут «Всё, что вы хотели узнать о Китае, но боялись спросить»? Кого догонял он на чужбине в другой стране, вот в чём вопрос: тень свою, самого себя? Или мечту, время? Если тень, так бессмысленно, а если себя — поздно. Поза или несчастье, игра перед всеми или рок? Или и то, и то? А теперь — представляю, как все от него устали. Простые китайцы: друзья, партнеры по бизнесу, любимые женщины. И вот — что? Даже если заработать денег? Литература? Литература тоже эвфемерна. Или «эфемерна», как лучше? Никак! Поэзия? Нету её вообще поэзии этой. Даже у профессионалов. Есть те, кто профессионально пишет. Есть ремэйки великого Серебряного века, и больше нет ничего. «Поток сознания» как в «Улиссе» это прибамбас. И хобби. Когда хорошо сделанное, когда не очень.

Посередине ночи он часто вставал, загонял патрон в патронник и курил сигару. Чиркал спичкой о коробок, как-будто сам у себя вынимал жилы. Смерть это ведь чиркнуть снегом о снег, так писала уехавшая во Францию и ставшая там писательницей красивая девочка по имени Си Шань.

«Жил огненно-рыжий художник Гоген, бродяга, а, в общем, торговый агент», — крутилось у него в голове. Огенно-рыжий на самом деле был Ван Гог. Искусство? Он не знал. Он плохо разбирался в искусстве. Но, по-моему, тоже нет. Только в Китае — традиция. Вечная, иероглифически-лунная, как на другой планете. Сначала чарующая и таинственная, Сиань, Пекин, Сучжоу, красные фонари, на небе рай, на земле Су и Хан, озеро красавицы Си Ши, потом, когда начинал понимать язык, непонятная и неприемлемая Ойкумена, большинству в модальности сознания и не понятная, хотя «похищение путешественников» Борхеса, это когда носители той или иной культуры похищают иностранца, у Борхеса это были бедуины, чтобы всё ему передать, сделать Носителем знания, Посвященным, иностранец удобнее своего, это чистый лист бумаги, конечно, ещё никто не отменял. Потом русские китайскую культуру понимали, но осторожно. Китайская культура она такая, чуть начнёшь заниматься блудом и флудом, делать из себя Двойника, она, другая Реальность, начнёт тут же защищаться, корчить рожицы, искажать Отражения (Дым и Зеркала?), так защищается. А на самом деле отражение должно быть двойное, поставь на алтарь образ Будды, напротив него зеркало, посередине чашу с водой, в чашу и смотри, вот это двойное отражение и будешь ты сам. Плюс лотос, поза лотоса поза оккультная и совсем не авраамическая (Москва — Третий Рим?), другой этнос, другой психологический тип, даже кости. Те китаянки, с которыми он спал, были округлы. И нежны. Их было огромное множество. С чем все столкнулись тут: если американцы и англичане ещё могли по прошествии десяти лет при необходимости выдавить из себя сквозь зубы в конфликтном случае «;K;», русские — нет, мусульмане восставали. А азиатам наши тревоги и слёзы часто непонятны, отвечали пассивной агрессией. По определению и умолчанию, всё здесь совсем другое.

...Ведь соловей — умрет в неволе

(Или — пыли, или — умри!..),

И только соль — белее соли

На белом флаге Со Ма Ли.

Хотя китайцы, они тоже люди, что хаять их! Это ты не смог их понять, каждый день говорил он себе, и, возможно, они тебя мудрее намного, пять тысяч лет. Небо и светящие в нём солнце и лучи есть одно, а не два, трудно это оценить нам, не бывавшим Дома в Истине. Русским варварам, не понимающим Красоты и Гармонии.

Он как в том фильме «Профессионал». Бельмондо, садясь в вертолёт, остался французом, галантным к дамам и не боящимся смерти. А снайпер уже целился ему в висок. Говорят, Паоло Коэльо тоже романтизировал почем зря арабскую культуру и эзотерику, романтизировал Китай и в России его Китай был книжным. «Десять лет на ремень» в армии, в ВДВ, офицером он отслужил целых десять лет, тайным связным, линию фронта видел, афганское Мажино, зеленый флаг, гранатовый сок и уводящие в мистику заунывные песни ислами, да не его эта песня. Не его. Другое дело Дальний восток, вдруг, «всё — одно, и этот лёд — есть вода»? Уже или ещё — нет? Пока? Хотя в русской модальности — лучше ли, в линии? Национальная идея ведь так и не выражена. Западники или славянофилы? А если Чингисхана вспомнить? А тот факт, что он одному тибетскому учителю три провинции подарил? То есть, не только резал, убивал и насиловал славянских женщин? Полукровкам, нам, полутатарам-полумонголам это всё равно? Не смешно?

А друзей у него в Китае тут не было. Были бы они, например, во Франции, если бы он туда поехал? Тоже киношной, бельмондовской? Это возможно или? Он не знал. Да и знать не мог. И восходила колом в груди, мешала дышать эта его мания величия, смешанная, как всегда, с комплексом неполноценности, и так длилось годами. Без всяких скидок на православие и народность, возраст и время суток. Надо взрослеть, надо взрослеть, говорил он себе сам. И ни бога, ни дьявола, я поэт! Поэт, и что? Демоны вон, по христианству, тоже боятся Бога. Значит, опять не выход? И не в Боге дело, а во внутренней этике. Мы дома орём чуть что, и плевать на соседей, пусть слушают, орём-то дома, а выпьем водки, хватаем друг друга за волосы, лучше ли это китайского обычая «давать лицо»? Значит и эта прямота наша ограничена, джентльменство, ведь не может джентльменство вдруг внезапно кончиться, если ты в самом деле есть джентльмен. Такие мысли... А приеду в Россию, думал наш герой, может, будут хуже. Хотя Москва не Россия, это и хорошо. Только ведь возьмет Родина за бока прямо в Шереметьево при въезде, и опять в Зону. Помните анекдот, у нас в Германии перед каждой ямкой, вырытой на дороге стоит небольшой красный флажок, чтобы туда никто не упал, а у вас в Раше ничего. Как же так? А ты при въезде на границе один огромный красный флаг видел.

И он пил

В ПЕКИНЕ
В ШАНХАЕ
В ЧЭНДУ
В ГУЙЛИНЕ
В ГУАНЧЖОУ

во всех кабаках всё, всегда и со всеми, с кем только мог, и седел. И вместе с ним седели и без того седые горы и страхи его мира. Сколько лет можно ждать, думал он, сколько лет жить так, сколько может продолжаться такое? И он понимал — этого мира, Китая на самом деле просто нет, это сон. Если бы Китай был реальным, он был бы за каждым углом на повороте и в Москве, не может же что-то реальное исчезнуть, есть только судьба, пища, реально и кармы нет. Наверное, его жизнь была пищей для огромного монстра под названием Любовь. Огромная и всеобъемлющая как у Христа. А потом он, когда думал это, раздевался донага, зажигал свечу и пел, сидя в центре неубранной комнаты своей сианьской квартиры:

— Эма-кири-кири, маста-вали-вали, самита-суру-суру, кутали-масу-масу...

И так отдыхал.

***

Сегодня утром он встал поздно, почти в полдень, голова гудела со вчерашнего дня, словно колокол. В который одновременно били тысячи, тысячи Будд. Так и будешь всё время ходить по кругу вокруг центра жизни своей, говорил этот звук. И в конце упадешь без сил, устанешь. Он устал — сначала была водка в небольшом казахском ресторане, где официантки жили на втором этаже, сочетая первую работу с той самой, древнейшей, потом манты вместо кетчупа почему-то сопроводили ананасом в шампанском, а после этого с каким-то америкосом, разгуливающим возле Барабанной башни в неглиже, делили на двоих большую бутылку «Ред Лэйбл», виски. Потом — он забыл.

Бывший десантник-китаист прохрипел сам себе: «Подъём! Подъём! Смотри вниз! Смотри, бля!»; не обнаружил тапок, нашарил дверь в ванную, не найдя щетку под рукой — наверное, завалилась за стиральную машину, почистил зубы пальцем, сдирая с десен кожу, нехотя протер лоб мокрым полотенцем, и лицо, так делают все китайцы, никто не знает, почему, потом вернулся в спальню, поискав пульт, тоже пальцем воткнул телевизор. CCTV, новости, много каналов – что, где, когда. Дикторы говорили быстро по-китайски, он не всё понимал. Да и бог с ним. Вернее, черт.

Как он и ждал каждый день, снаружи в коридоре раздались шаги, разумеется, ведущие к его двери. Наконец! (Дом хороший, новый, дорогой, а стены тонкие, всё слышно. Трахаешь девушку, веселится весь этаж. Быстро и мощно.)

Три голоса, один женский и два — мужских. Они говорили что-то фальцетом, почти кричали.

— Дзза! Дзза!

Потом один из них позвонил в дверь. Негромко.

Ни слова не говоря, он подошел к двери босиком в трусах, зажав в руке револьвер, «кольт», остался ещё с 90-ых, когда Москва была совсем другим городом. Она была настоящей! Затем он поднёс его к виску и нажал курок. Надо же когда-то взрослеть. Вдуматься, он ведь всю жизнь и был таким охотником на оленей, как герой, которого в одноимённом фильме играл Де Ниро: вьетнамская война давно прошла, его перестали пытать русской рулеткой в яме-клетке вьетконговцы, а он все подносит и подносит, оставаясь один, по выходным дням револьвер к своему виску. Надо же что-то решать! «Увидеть Сиань и умереть.»

…Красная жидкость брызнула в глазок изнутри. И стало — хорошо.